его:
— Так вот, насчет истины… Марксисты утверждают, а я верю им, что непознаваемых явлений не существует, а имеются лишь не познанные. Кстати, где-то у меня это записано, — он листает записную книжку, но потом резко машет рукой. — Ладно, я своими словами… И в теории познания надо рассуждать диалектически, ясно? Нельзя предполагать, что наше познание есть навсегда установившаяся категория, а помнить, что главное — это каким образом из незнания появляется знание, как неполные, неточные знания становятся все более полными и точными. Вот в чем суть, а не в твоей лукавой теории о какой-то там навсегда установившейся истине, Апполинарий.
— Ерунда, дребедень! — вскипает Ястребов. — Это чужие мысли, перепев с готовенького… Себя мы прежде всего должны познать, пойми! Бессильные, беспомощные мы существа, козявки в масштабах Вселенной. Потому-то истина для каждого из нас — лишь в себе! Ясно, молодой человек?
— Хм, занятно, — остро посматривает Кораблев. — Значит, истин — не одна, а столько, сколько людей на земле, так?
— Хотя бы и так! Когда мне говорят, что я живу не так, как большинство других, — я усмехаюсь, я знаю, что моя истина во мне!
Кораблев машет рукой.
— Ну вот, и до анархии договорились. Так можно любое поведение любого человека оправдать. Даже бандит получит полные человеческие права, не говоря уже о тунеядцах; Вероятно, этой теорийкой и оправдываешь ты, Ястребов, свой… сомнительный образ жизни? Не обижайся, знаю, что в споре нехорошо переходить на личности, но это ведь получается с твоей стороны уже не спор, а защита своих жизненных позиций. Хотя… Не верю, Апполинарий, чтобы у таких людей, как ты, были ясные позиции. Просто пошел ты однажды на сделку со своей совестью, а там и покатился вниз… Работать надо, работать, вот и появятся тогда более здоровые и правильные идеи… Давай-ка молчком добьем этот графинчик с водкой, а там — и расходиться можно.
Ястребов хмуро отворачивается. Слова Кораблева, вероятно, больно задевают его. Но когда Леня наливает в фужер водки, Апполинарий молча принимает его, пьет не закусывая, большими глотками.
— Айда, Пахомчик, — встает Леня и бросает Ястребову деньги: — Расплатишься за стол. Там еще и на похмелье тебе останется…
Они, пошатываясь, выходят из ресторана и останавливаются на крыльце.
— Закуривай, — подает Леня Пахому папиросу. — Постоим, вздохнем хоть посвободнее после духоты… Эх, и ночь сегодня…
Теплый ветерок слегка освежает разгоряченные лица. Шумит за окнами вечерний ресторан, а здесь, на крыльце, тихо — какой-то удивительно редкостный момент безлюдья. Но вот сзади хлопает дверь, слышатся крикливые голоса, и швейцар выталкивает на крыльцо Ястребова.
— Чего оставили дружка-то? — зло кричит он Кораблеву. — Пошел опять по столам бродить, водку собирать.
Ястребов уже плохо держится на ногах. Он стоит от Лени в двух шагах, а когда швейцар пробует захлопнуть дверь, с матом бросается вслед. Леня перехватывает Апполинария, но сам теряет равновесие и локтем с силой ударяет в стекло двери. И почти одновременно со звоном разбитого стекла на крыльце появляется милицейский сержант с дружинниками. Выскочивший швейцар с кулаками подступает к Кораблеву. Сержант отстраняет его, берет Леню за локоть:
— Идемте-ка…
В отделении милиции разговор короток. Дежурный офицер, едва глянув на Ястребова, усмехается.
— Ясно… Пьяная компания. Кто разбил стекло?
— Я, — шагает вперед Леня. — Понимаете, так получилось…
— Все ясно. Составляйте на дебош протокол, — кивает офицер сержанту. Тот садится за стол.
— А с этими… — поглядывает офицер на Ястребова и Пахома. — Словно чуют, что сегодня в вытрезвителе выходной. Выгоните их, пусть идут домой. Вас, молодой человек, — смотрит он на Кораблева, — мы задержим.
— Но я же заплатить согласен за стекло, — прерывает его Леня.
— А это ясно… За дебош чем вы заплатите?
— Но дебоша и не было!
— Звонил швейцар, все рассказал.
— Но серьезно…
— Все, разговор окончен. Протрезвитесь, тогда и поговорим.
А Пахом с Ястребовым тихо бредут по улице.
— Айда… ко мне, — с трудом произносит Ястребов. — Вот, еще бутылка есть у меня. Тут рядом.
Ничего плохого Пахом в этом не видит. Хмель проходит — сказалось волнение в милиции.
— Надо Лешку подождать, — все же сопротивляется он.
— Идем, идем, пока нас самих не забрали… Не маленький твой Лешка, выкрутится.
В душной комнатушке у Ястребова Пахом окончательно опьянел. Он не помнил даже, когда уснул.
В этот вечер в гости к Валентине неожиданно пришла Ольга Пименова. Конечно, и раньше по-соседски они забегали на минутку, вторую друг к другу, но надолго не задерживались. А сейчас Ольга уже около часа сидела с хозяйкой, обсуждая мелкие поселковые новости.
«Чего это она не говорит — зачем пришла?» — недоумевает Валентина, но беседу поддерживает охотно: Константин ушел к дружку играть в домино, в квартире сидеть одной скучно.
— Григорий-то у тебя где? — спрашивает она Ольгу.
— В сарайке… Мужик-то он такой, что много с ним не поговоришь. Мастерит опять что-то там. Мама была, его-то мать, так мы хоть с ней поболтали. И о тебе она спрашивала, чего-де Татьяна Челпанова зачастила сюда.
И только сейчас Валентина неожиданно понимает, что Ольга пришла к ней неспроста. Наверное, старуха Пименова и наказала ей сходить сюда, выведать, почему на лекцию пошла Валентина. А может, и не об этом, может, о церкви спросить велела, почему не ходит. То-то Ольга и остолбенела, когда вошла и увидела божницу пустой. Подняла было руку перекреститься, да так в изумлении и замерла, переведя испуганный взгляд на хозяйку.
— А чего — Татьяна? — как можно равнодушней отвечает Валентина. — Небось, и ей надоедает все время дома-то сидеть. Орава-то хоть кого с ума сведет. Лекторше вот теперь взялась она помогать, все меньше скуки ей будет. Да и нам повеселее, поменьше кости перемывать друг у друга будем, а кое-что путевое хоть послушаем.
— Путевое? — вскидывает брови Ольга.
— Слушала я их сегодня, — кивает Валентина. — Занятно говорят. Думала, бога ругать будут, а они рассказали, как праздники церковные произошли да на вопросы ответили.
— Это какие церковные праздники? — настороженно посматривает Ольга.
— А троица, пасха, рождество… Я и не знала, к примеру, почему мы окрашиваем на пасху яички. А эти лекторы-то объяснили, что еще сыздавна, когда еще старинная Русь была, такой обычай существовал. Только тогда яйца кровью животных красили.
Хорошая память у Валентины. Она очень подробно рассказывает о том, что слышала на лекции, и Ольге это тоже интересно слушать.
— И бога, говоришь, не ругают? — переспрашивает она. — Что-то уж больно подозрительно. К чему они тогда лекции-то устраивают? Не то что-то тут, Валентина. От них всего можно ждать.
— Ну, да, — смеется хозяйка. — Я так же думала, когда шла с Костей туда. Потянул ведь, сатана, — ласково
