почувствуют, что задеты их интересы, уверяю тебя, ни перед чем не остановятся.
Мы помолчали.
— Послушай, — опять возвратился я к своей теме, — не будем спорить об афганской войне — проигранной или...
— Конечно, проигранной! — возмущенно воскликнул Тимур. — Разве не так? Да еще ныне оклеветанной. Оплеванной!
— Но послушай, — настаивал я, — мы же договаривались, что ты мне поможешь разобраться в орловской аренде.
— Ах да брось! — махнул он рукой. — Вы, пишущая братия, все хотите найти панацею. А я тебе скажу как технарь. Понимаешь, оборудование устарело. Как его ни обновляй, а все будет одно.
— Не очень понятное сравнение, — заметил я.
— Хорошо! — рассердился он. — Так вот, слушай: никакого индустриального шефства над селом не должно быть! Это абсолютно... это экономически ненормально!
— Ну, это от тебя я слышу давно...
— Подожди! — перебил он. — Нужны принципиальные решения — о землепользовании, о госпоставках, о сельских кооперативах, о долгосрочной аренде, о найме земли, а главное — об экономической независимости сельского труда. Понимаешь ты это или нет?
— Конечно, понимаю. И даже согласен.
— Так вот. Представь новый колхоз, который, как община людей, зависит только от себя, от своих угодий. Никакое государство ему не указ и не придет на помощь. Схватываешь? Так вот, какие будут человеческие отношения? Как люди будут работать? Прежде всего они будут работать. Работать начнут. Понимаешь? И — все! А кто не хочет или не может — вон! И результаты будут несравнимые. И жизнь станет нормальной, потому что пойдет по законам экономики. А если хочешь, то по совести и мастерству. На себя должен работать человек, на себя! А не на дядю, никем и никогда не видимого, то есть на государство. Понимаешь?
— Ну, дорогой, ты настоящий революционер, — заметил я; опять с иронией. В общем-то, по существу я был с ним согласен, однако его «программа» мне показалась чересчур максималистской. Чтобы смягчить прозвучавшую резкость, я добавил: — Послушай, Тимур, но ведь это нереально. Где ты сейчас найдешь работающих по совести, да еще в необходимых количествах?
— Если люди поверят, то и необходимое количество найдется. Куда они исчезли? — резко говорил он. — По городам разбежались. И ждут. Крестьянская натура за одно поколение не изменится. Вот посмотри, что творится с садовыми участками? Досуг? Отдых? Э‑э, нет! Натура требует. Или вон у вас в Москве, по границе Окружной дороги, — каждый клочок перекопан! Уродство, конечно. Но и тяга к земле! Натуру не переменишь, — погрозил он пальцем.
— Ну, возможно, — согласился я. — А сам-то ты, Тимур, стал бы жить в деревне?
— Нет. Я инженер. И хочу быть уважаемым инженером. Деловым и независимым. И хорошо обеспеченным. Понимаешь?
— И все-таки об аренде, — настаивал я. — В третий раз начинаю...
— Аренда, аренда! Что ты заладил? — возмутился он. — Я уже дал тебе исчерпывающий ответ. Считаю очередной кампанией.
— Н-да... Ты одновременно и пессимист, и оптимист. — Я решил смягчить разговор, пошутил: — Теперь понимаю, почему вы, технари, поддерживаете нынешних радикалов.
— Не шути! — отрезал он. — Но ведь факт! Надоело, понимаешь ли, на-до-е-ло. Хочется по-другому, толково жить.
Наверное, зря я затем затеял с ним разговор о России, о положении РСФСР в системе Союза ССР, о бесправии этого положения, когда в сравнении, скажем, с крохой Эстонией русская нация во имя всевластия Центра, то есть безнационального партаппарата и бездушной госбюрократии, лишена всего, что могло бы поддерживать самосознание и достоинство русского народа. К моему горячему слову дальний мой родственник Тимур Николаевич Анфилов, русак чистопородный, отнесся скучно и холодно.
— О чем ты? — сказал он, кисло сморщившись. — Ну, неужели тебе неясно, что Россия — это и есть Советский Союз?
— Погоди! Знаешь ли, хватит заблуждаться, — завозражал я. — Если бы Россия была равноправна и самостоятельна, как Эстония, — говорил я, — то никакой бы Сталин не имел безграничной власти тридцать лет, тем более если бы существовал русский ВЦИК, русский Совнарком! Русские города носили бы свои исторические имена, а не псевдонимы большевиков. Если бы была Российская Академия наук, — настаивал я, — то в большинстве там были бы русские ученые...
— Постой, — недовольно перебил Тимур, — выходит, ты против Советской власти?
— Н-да, аргументация знакомая, — отвечал я. — Значит, тебе непонятно, что Советская власть — форма политической, государственной организации и эта форма, как я убежден, может и должна иметь российское содержание. Причем не только то, какое желательно властям предержащим. — Я спросил его: — А ты чувствуешь, Тимур, себя русским?
— А что это такое? — язвительно усмехнулся он. — Любить речку, где ловишь рыбу? Или рощицу, где собираешь грибы?
— Зачем ты себя оглупляешь? Похоже, тебе наплевать на свою русскость. Да и вообще на Россию.
— Давай лучше закончим этот разговор, — мрачно потребовал он. — Ясно, что мы не поймем друг друга.
На том и порешили. Но не зря я затеял разговор о России. Нет, не зря... Однако покидал я Орел в грусти и с горечью на душе.
Кто ныне главные фигуры на селе? Это председатель колхоза, директор совхоза, то есть управленец. Это — агроном, экономист, зоотехник, инженер, то есть специалисты. И такие категории работников, как тракторист, комбайнер, шофер, животновод. Обобщая, можно утверждать: все они — хозяйственники. И взгляды у них хозяйственные, и психология, и взаимоотношения. Потому-то, видно, и поныне ставка делается на хозяйственную модель обновления общества. Ну что ж, пока все движется в русле материалистического учения.
Однако острее и острее ставятся старые вопросы: в чем мы преуспеем?.. Куда придем?..
Вопросы старые, но не праздные. Мы знаем, как занижена роль учителя, врача, работника культуры. Подчеркну: занижена прежде всего материально. Зарплата у них нищенская, особенно в сравнении с нынешними заработками трактористов-животноводов. Скажите, в какой еще стране такое мыслимо?
Я заявляю: это национальная трагедия! Ведь учитель, врач, работник культуры — это истинная сельская
