— Нет, не быть мне живу, не править свадьбы, — отвечает Гаврило.
— Трех коней стрелили, два меча потерял, кольчужка в спину врублена… говорит Буслай.
— Не быть мне живу, не править свадьбы! — повторяет Гаврило, и в Буслае подымается зверь.
— Кому говорю? — кричит он. — Бери, Ольга, его. Слышишь? — И так как она молчит, он с яростью встает на ноги и поднимает обмякшее тело Гаврилы и, обняв, тащит его, но вскорости падает сам. Тогда, тяжело дыша, Гаврило Олексич подымает Буслая — и долго так идут они, меняясь, — и Ольга сама не знает, кого оставит ей жизнь.
Звонят в Новгороде во всех церквах. Шумит народ на улицах. Идут с иконами и с хоругвями архиереи с певчими, бегут люди, дети, иностранные купцы волнуются у своих лавок.
В город въезжают сани с телами погибших в бою. За ними князь Невский. Он в простом кафтане, в короткой старенькой шубке. Рядом с его конем шагают пленные рыцари, закованные в железо. За ними идут сани, в которые запряжена тройка: коренным — Твердило, пристяжными — латинский монах и рыцарь. На их шеях бубенцы. Санями правит псковская девушка.
Далее следует дружина Невского. Перевязанный тряпьем, поддерживаемый псковской воеводихой, едва сидит на коне Пелгусий. На носилках несут Игната-оружейника, переяславльского пятисотенного Никиту — это храбрейшие герои сечи.
За дружиной и новгородскими полками шагают пленные, тянутся сани с боевыми трофеями. В конце колонны идет перешедшая на сторону Новгорода чудь, которую народ приветствует.
Дружина поет:
Вставайте, люди русские!..
Купцы бросают под коня Александра куски бархата. Поют, волнуются нищие. Кричат иностранцы:
— Виват, Александр!
Матери поднимают на руках детей, чтоб увидели победителя.
Легко сходит он с коня на паперти Софийского собора.
— Сначала суд чинить будем, — говорит он, — рыцарей на обмен, кнехтов на волю.
Новгородцы развязывают пленных кнехтов.
— А теперь суди, Новгород, по заслуге изменников, — продолжает Александр и выдает народу Твердилу.
Его разрывают на части.
Потом Александр говорит иностранным купцам:
Скажите всем в чужих краях: кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет Русская земля!
…Тут что-то отвлекает внимание народа. Сквозь смех и радостные крики слышны выкликаемые имена Буслая и Гаврилы Олексича. Они лежат рядом, плечо о плечо, на розвальнях, едва прикрытые шубой. Ольга ведет сани. За санями шагает печальная Амелфа Тимофеевна.
Ольга сквозь строй народа и дружины подводит сани к паперти собора, к Александру.
— Рассуди, князь, сироту. Реши девичью судьбу, — говорит она. — Обоим я говорила, что не светлого, не темного, не веселого, не степенного полюблю, а того, кто храбрей, кто в ратном деле видней.
— Васька вторым нигде не был! — возмущенно говорит Амелфа Тимофеевна.
Толпа кричит. Дружина снимает шлемы.
— Буслай вышел первым! — слышны голоса. Раненые поднимаются с саней. Голосуют мечами и перевязанными руками: — Буслай, Буслай!
— Буслай взял!
— Буслай! Буслай!.. — слышны крики, готов начаться спор по-новгородски. Амелфа Тимофеевна говорит Александру:
— Решай, что народ сказал. Васька мой нигде вторым не был.
Но тут поднимается с саней сам Буслай. Он едва жив. Мать ведет его.
— Прости, мать, что супротив тебя говорить стану. В первый раз против тебя пойду. Не взведу на Гаврилу напраслины, — говорит он. — Уж если судить да по честной совести, ни мне, ни ему не быть суженым, — говорит он, ища глазами псковскую воеводиху. — Эх, и хороша девка! — Та улыбается из толпы. — Охоробрил господь дочь воеводскую. Храбрей ее не было! — говорит он, разводя руками. — А за ней Гаврило Олексич шел, в том клянусь Новгороду, — и кланяется матери.
Ольга обнимает живого, но неподвижного Гаврилу Олексича. Мать сводит Буслая на паперть. Он подмигивает псковитянке, и та улыбается. Амелфа Тимофеевна плачет:
— Осрамил мать-то! Свадьбу хотела играть!
— В чем дело?.. — отвечает Буслай. — Сыграем!
— Что ж ты, люта душа, не мог первым быть? — ворчит мать.
— Мой счет с другого краю, — говорит Буслай. — Бери в невестки вон ту, в кольчуге. Наше нигде не пропадало!
Народ кричит:
— Княжи у нас, Ярославич! Хоть и горяч, да свыклись. Рука тяжела, да отходчива. Не пускать его.
Но переяславльский старик качает головой:
— Нет уж, вместе мы пришли, вместе и уйдем.
Александр весело говорит народу:
— Ох, и бил бы я вас, хлестал нещадно, коли б проболтали вы ледовую сечу. Не простила б Русь ни вам, ни мне маломужества. Так про то и помните, детям и внукам накажите, а забудете — вторыми иудами станете. Иудами Русской земли. От нее пришел я к вам и к ней вернусь. Слово мое твердо: найдет беда, всю Русь подниму, приведу, как и ныне, всей землей навалюсь на немца. А отвалитесь на сторону — быть вам биту нещадно. Жив буду — сам побью, а помру — так сынам закажу. На том стоит и стоять будет Русская земля, Господин Великий Новгород!
— Делов хватит!.. Прокляту Орду кончить надо, — говорит древний старик.
В город въезжает посольство хана Берке. Глядя на пленных, посол берет в руку перстень.
— Великий хан просит тебя к себе в Орду, князь Александр?
— Не ходи! — орет народ. — Плюй на них!
— Рано! — говорит Александр. — Рано плевать!
На Волхове ледоход. Гульба. Рожки. Бубны. Ольга везет на санях Гаврилу. Василиса стоит рядом с Бус- лаем.
Из Новгорода на Русь идут переяславльские возы. За возами шагают связанные рыцари. На возах тарахтят кольчуги и мечи.
В Переяславле. Ранняя весна. Строят струги на берегу озера.
Княгиня с детьми, заметно уже подросшими, прощается с мужем. Вокруг толпа крестьян, ходивших на сечу. Князь похудел, возмужал. Он молчалив. Характер его не похож на прежний. Он уже не веселый полководец, а мудрый, осторожный политик, хозяин.
— Торопите струги-то! С Орды вернусь, пойдут дела, — говорит старику Александр. — Жену, и ребят, и отчину на вас оставляю!
Опять Орда. Зной. Шум. Визгливые песни. Ржанье тысячеголовых табунов. Орда ждет русского князя. Князьки Иванко и Василько в китайских халатах, опоясанных ятаганами, суетятся более других.
— Едет! — доносит конный. Все дела на торжке перед шатром замирают.
— Разжигай костер! — торопят князья.
— Увидишь, что будет! — хохочут они.
Палач за лабазами быстро приготовляет плаху. Народ сбегается со всех сторон. Кони, дети. Высокие монгольские шапки. Ждут.
Александр подъезжает с небольшой свитой. В ней из знакомых лиц Пелгусий, Никита, Михалко. Князь одет, как на бой. Он страшен. Слезает с коня при мертвом молчании толпы. Вспыхивают костры.
Посол хана говорит Александру:
— Пройди меж них! Очиститься надо.
Он оглядывает толпу. Видит морды Иванка и Василька. Видит, как они тянут из-под халатов ножи, и спокойно идет меж костров. Пелгусий закрывает лицо руками. Толпа, не ожидая александровой сговорчивости, зашумела и тут же снова стихла. К нему приблизились Иванко с Васильком. Он едва узнает их. Лицо его бледно и потно.
— Сними шлем, отстегни меч! — говорят ему.
Он стискивает зубы и молча отдает меч и шлем.
Все разочарованы. Шум. Князьки переглядываются, ничего не понимая. Александр один стоит во дворе перед шатром. Быстрой походкой к нему подходит старый улыбающийся, многое видевший в Китае церемониймейстер хана.
— Не ожидал, Искандер! Входи, будешь гостем! — говорит он, ища глазами князьков. Те рядом. Руки за пазухами халатов. Их лица выражают твердую уверенность, что теперь Александр пойман. Еще суше и страшнее делается лицо Александра.
В шатре полусветло. Хан и его старшая жена сидят на мягких, жемчугом шитых подушках. За ними — министры, полководцы, советники, оба беглых русских князя.
Александр сидит на седле, брошенном перед ханским троном. Хан молча разглядывает его, и Александр не отводит своего взгляда. На его руке — дареный перстень.
— Жалуются на тебя князья, — говорит хан.
Александр молчит.
— Себе всю славу берешь, им ничего не даешь.
Александр молчит.
— А я не завистлив, — продолжает хан, но Александр молчит по-прежнему. — Бери народ, воюй, если охота есть.
Александр молчит.
— Сто тысяч всадников дам!
Александр молчит.
— Пропало его дело! — шепчутся князьки.
— Другою мыслью, хан, душа полна, — вдруг заговаривает Александр. И чувствуется, что силен он и страшен хану.
— Какой мыслью, Искандер?
— Русской вотчиной править надо.
