Скоро, скоро станем с тобой неразлучны на всю жизнь. Ты родилась для меня, а я для тебя. Спасибо за все прожитые рядом с тобой дни, часы и минуты. Твой Павел Тальянов, гвардии старшина».
Пора выходить на работу, а ясли еще не открылись. И тогда Данута предложила: она может пороть одежду дома, договорилась со старшим закройщиком. А в мастерскую будет ходить к закрытию — вымыть полы и убрать помещение. Незабудка напомнила, что всегда готова подменить Дануту.
Незабудку в парикмахерской приветливо встретили и мастерицы, и знакомые клиенты. Снова ее халат с узеньким карманом для гребешка слепил белизной и не знал лишних складок, морщин — уж она не поленилась выутюжить свой халат до последней нитки.
Каждый раз, принося малыша в парикмахерскую, Данута говорила: «Ясли к коням не ходят». Иногда она задерживалась до конца рабочего дня и возвращалась домой вместе с Незабудкой.
Старшой с нарукавной повязкой ведет через базарную площадь группу пленных. Они засматривают на ходу в корзины, мешки, лукошки, миски: там привозная черешня, семечки, табак-самосад, коржики, лепешки. Расконвоированная команда кладет печи в домах, вся одежда пленных, от пилоток до обмоток, в глине. Бредут после работы; слышно шарканье деревянных подошв. Пленные перешучиваются, внимательно оглядывают женщин, смело коверкают русские слова и, судя по всему, уже неплохо акклиматизировались в минском котле. Скоро год, как они восстанавливают разрушенные дома.
Пленные живут в бараке во дворе бани-прачечной, и по вечерам оттуда доносится музыка — оркестр губных гармошек. Незабудке особенно нравится песенка «Лили Марлен», отрывок из «Роз-Мари» и строевой марш, названия она не знает.
Пленные бойко отдают честь нашим офицерам и солдатам.
Данута высказала яростное недовольство:
— Еще хватает наглости!.. Вежливые, паразиты... А наши тоже хороши, отвечают на приветствия.
Незабудка хотела возразить, но воздержалась. Надо же понять и Дануту, которая не забыла карателей, видела, как догорала изба с заживо сожженными в ней стариками, женщинами и малыми детьми, видела больше жестокости, чем Незабудка на передовой...
За два с лишним месяца в парикмахерской стало еще многолюдней. Мужской зал принарядился. Побелили стены и потолок, даже запах изменился — получили одеколон. Правда, прыскали им весьма экономно. А благодетель Незабудки, который однажды так сверхъестественно отоварил ее карточки, платил за двойную порцию одеколона — знай наших!
Он по-прежнему не выпускает из рук немецкий штабной портфель. И прежде китель был ему узковат и короток, а за лето сделался еще более тесным, кургузым.
— Не забыла мое приглашение? — спросил клиент, когда она обмахивала его полотенцем после бритья. — Мне фронтовой народ требуется.
Незабудка отказалась. Как же она уйдет из парикмахерской, где ее ждали два месяца?
— Смотри сама, — пожал он рыхлыми плечами. — Но только зачем тебе мимо рубля за пятаком ходить? У меня мировоззрение какое? Сам живу и другим пособляю.
Павлушка не хотел считаться с распорядком, установленным до его появления на свет; обед его не совпадал с обеденным перерывом в парикмахерской. Незабудка уходила в подсобное помещение, кресло ее пустовало, очередь шла своим чередом. Но снабженец в тесном кителе ждал и великодушно пропускал вперед тех, кто стоял за ним в очереди: «Проходите. Я к своему мастеру».
Однажды в парикмахерскую зашел тот самый товарищ Василь, который вел ее через весь город на Березинский форштадт в день ее приезда. До чего же она обрадовалась! Чем она могла выразить товарищу свою давнюю и прочную благодарность? Только тем, что мастерски его постригла, тщательно побрила и прямо-таки с нежностью причесала.
А был и другой случай — угораздило же клиента сесть в ее кресло!
Незабудка крикнула: «Следующий!» — и, пока он усаживался, налила в алюминиевый стаканчик кипятку, опустила туда помазок.
Она обернулась, посмотрела на плотного немолодого мужчину, и лицо ее исказилось — будто оса ужалила.
В кресле восседал тот самый заведующий, который не захотел заглянуть в ее красноармейскую книжку и отказал в жилье.
Она бросила салфетку, подошла вплотную, угрожающе держа раскрытую бритву, наклонилась к нему и прошипела:
— Убирайся из моего кресла... Или я побрею тебя, как бог черепаху!..
Он опасливо покосился на бритву, поспешно встал, хотел что-то сказать, но, увидев ее побелевшие от злости глаза, торопливо вышел.
Незабудка выскочила следом на крыльцо и, перекрывая базарный гомон, крикнула вдогонку два слова, которыми обозвала его про себя, выбежав когда-то из его кабинета:
— Бессердечный истукан!!!
Возбужденная, она вернулась в мужской зал, смочила себе виски одеколоном, сильно их потерла, прежде чем собралась с духом и выкрикнула: «Следующий!»
Следующий — низенький лейтенант с летными петлицами, веснушчатый, белобрысый и безбровый, как Коротеев из седьмой роты.
Она намылила щеки, покрытые редким белесым пушком.
— Не узнаешь, Незабудка?
— Личность твоя вроде знакомая... Но боюсь, что... Тем более весь в мыле... Ты бы минуту назад спросил...
— А кто меня под Кенигсбергом в звании снизил? Из орла произвела в мокрые курицы!
Она отвела бритву, которой уже намеревалась провести по щеке. Пригляделась еще раз — нет, не узнать! Физиономия в пене, видны только курносый нос, глаза бутылочного цвета, лоб в морщинках.
— Да «огородник» я!
— Во саду ли, в огороде, — пропела она.
— Костю Феоктистова помнишь?
— Никак нет.
— Вот чудачка! Ты же его спасла. Еще командовала, размахивала руками, когда мы его в фанерную люльку грузили. — Он поглядел на бритву в ее руке и вспомнил, как она стояла тогда с обожженными руками, боясь к чему-нибудь прикоснуться.
— Значит, это ты на драндулете приземлился? — просияла Незабудка. — Так бы сразу и сказал. Я же фамилии-имени-отчества твоего товарища не знаю. Сперва некогда было спрашивать, а потом боль все из ума вышибла.
— Мы с Костей неразлучная пара. — Он оглянулся на пустующее кресло справа, на клиента слева и сказал намеренно громко: — Между прочим, недавно получил звание капитана. И орден еще один добыл. С самим Александром Невским познакомился... А Костя часто тебя вспоминает. Расскажу про нашу встречу, сразу заявится...
Едва лейтенант ушел, как появилась Вера. Пока лейтенант брился, она пряталась в полутемной подсобке ни жива ни мертва. Словоохотливый и смешливый лейтенант — ее кавалер по танцам, о котором она рассказывала! Красавцем его не назовешь, Незабудка могла в этом убедиться, в богатырях он тоже не числится, но добряк и танцор неутомимый. Когда провожает после танцев — с глупостями не лезет. Вера и ему наврала на танцах, что она в горсовете на ответственной работе. А то погнушается водить знакомство с парикмахершей, как-никак летчик-истребитель!
— Истребитель? Кто тебе сказал?
— Сам сказал. Его весь фронт знает. Незабудка рассмеялась:
— Вот трепло с веснушками! «Огородник» он. Зимой раненых возил, у него две фанерные плацкарты над лыжами. Так что квиты вы с ним. А ты особенно и не наврала. Парикмахерская при коммунальном отделе, коммунальный отдел при горсовете, а стричь-брить — работа ответственная.
Капитан объявился назавтра. Незабудка узнала его сразу — высокий лоб, усталые глаза в пустых ресницах.
Когда-то она видела эти глаза сквозь смотровые щели, оставленные ею в маске из бинтов.
Там, где шлем или очки закрывали кожу, она смуглая, а подбородок, нос, скулы и лоб над бровями обтянула розоватая кожа в отметинах, вроде оспенных знаков. Там, где ожоги, волосы не растут, нужно бриться почаще.
— Кожа-то у вас повышенной чувствительности. Вам легкие, неторопливые, добрые руки нужны.
— Ваши. — Костя сел в кресло к Незабудке.'
Незабудка вспомнила, как он лежал на матраце, вынесенном из ближнего дома, лежал прямо на снегу, под трофейным одеялом и еще под тулупом, запеленатый в парашют. В ожидании санитарного самолета У-2 она напевала ему песенку летчиков на мотив шахтерской «Прощай, Маруся ламповая».
Он спросил — долго ли она мытарилась со своими руками. Она посмотрела на свои пальцы со следами ожогов и отмахнулась от вопроса. А он признался, что и сейчас еще под напором ветра болит кожа на лице и больно натягивать шлем с ларингофоном.
Встретились они, как старые друзья. Вера подметила — капитан обрадовался встрече больше, чем Незабудка.
— Мы потому встретились, — сказал Костя, — что я очень часто вас вспоминал.
В этот момент в дверях, ведущих из мужского зала в подсобное помещение, появилась Данута с плачущим Павлушкой на руках.
