человек. Он находил рассеянные там и сям биографические сведения, ясно видел ступени его восхождения, узнавал его мысли и идеи, их свежесть и оригинальность или, наоборот, заимствованность, вторичность, самый стиль мышления, методы его работы.
В сельскохозяйственном институте Сыромятников рано проявил склонность к научной работе. Студентом входил в группу профессора Аблесимова, путешествовавшую каждое лето в поисках новых растений. Но уже вскоре он занимается экономикой сельского хозяйства. Преддипломную практику проходит по пшенице у Павла Лукича, но бежит от него и берет направленье в колхоз. Окончив институт, Сыромятников идет в аспирантуру в лабораторию специалиста-почвоведа Льва Борисовича Берковича.
Бывает, одна-две черточки выдают человека с головой. В неустанных поисках студента Сыромятникова насторожила его готовность заниматься чем угодно. А по выходе из института тот становится узким специалистом одного профиля. Вся амплитуда его колебаний замкнулась на идее эффекта Берковича — Сыромятникова.
В книгах, написанных позднее, профессор вспоминал и путешествие за новыми растениями, и свое недолгое увлеченье экономическими вопросами и проблемами; стремление к истине в науке он изображал как путь от многообразия поисков, от широты и многоликости открывавшегося ему научного мира к познанию некоей единой субстанции, которая отражала бы всю сложность материального мира как точка приложения многих замыслов и идей. За наукообразием понятий и слов угадывались глобальные устремления Сыромятникова через почву — основу растительного мира — влиять на все живое на Земле.
От этой точки — эффекта Берковича — Сыромятникова — работа пошла вширь: кандидатская диссертация, лекции по почвоведению, капитальный труд, принесший ему докторское звание. Но в конце концов оказалось, что открытый эффект — всего лишь частный случай довольно известного и широко распространенного явления. Глобальные замыслы рухнули. Игнатий Порфирьевич признал это и сам. В одной из статей он отметил, что эффект не приобрел ожидаемой всеобщности.
О почве, как точке приложения идей, было начисто забыто. Конец прошлого и весь нынешний год он занимался молекулярной биологией, полиплоидией, мутагенезом, историей биологии, работами зарубежных ученых в этих областях.
…Сегодняшняя газета, свернутая пополам, лежала на столе. Парфен Сидорович перечитал предисловие профессора к статье Николая Ивановича. В глаза бросились строки: «В наш век, в век крутой ломки привычных представлений, когда мы стоим на пороге открытия новых законов развития растений, их перехода из одного вида в другой…» Парфен Сидорович прочитал эти слова и по тому, как похолодело у него под ложечкой, понял, что это как раз то самое, что он так долго искал.
Богатырев встал, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Потом опять подошел к газете. Не ошибся ли он? Нет, все верно. Его словно посетило вдохновенье. «Новые законы перехода из одного вида в другой». Вот где теперь точка приложения мыслей и идей профессора Сыромятникова. Все стало понятным — и жгучий интерес к пшенице Аверьянова, и поддержка идеи Николая Ивановича. Парфен Сидорович читал, думал, ходил. Он со всегдашней дотошностью выверял пришедшие ему в голову мысли и предположенья, анализировал, сопоставлял их с фактами. Во всяком случае, ему теперь было что сказать профессору Сыромятникову, когда он приедет сюда.
«Говорят, прошлого не воротишь. Верно, к нам оно больше не возвращается. Но все мы вышли из прошлого, и что-то в нас остается от него. Оно в нас, и не только как память, как мертвый, ни к чему не пригодный груз, нет, оно живет в душах, и плохое и хорошее, и руководит поступками людей…»
Так думал Богатырев, глядя на встречу Павла Лукича с профессором Сыромятниковым. Это было в поле, на участке пшеницы. Присутствовали Николай Иванович и группа ученых, приехавших с Сыромятниковым. Выйдя из машины, Игнатий Порфирьевич увидел Аверьянова: он летел к ним на всех парах — глаза как уголья, волосы по бокам шишковатого взлобья взъерошены. Еще издали крикнул:
— Гостенечки пожаловали!
И ничего доброго это «гостенечки» не сулило. Сыромятников шагнул назад, к «Волге», но уклониться от встречи уже не было никакой возможности. Он стоял, чуя спиной дверцу машины, и прошлое, памятью опосредствованное, выносило откуда-то из подсознания, как выгонял его со станции Аверьянов… Ждал, что он сделает сейчас. Но Павел Лукич не кричал, не бесновался, не сыпал ядовитыми словами; начал он с того, что сказал:
— Гости — в дом, а хозяина нет дома. Непорядок. Извините. Хоть я и болен, но для такого случая встал.
Легкий поклон в сторону ученых, сгрудившихся у своих машин.
— А вы опять здесь? — нахмурившись, спросил он у Сыромятникова. — Что вам нужно от меня?
— В последнее время я занимаюсь теоретическими разработками. Использование химии, генетики и радиации дает широкие возможности для направленного изменения наследственности. Меня интересуют законы перехода из одного вида в другой. Поэтому я не мог пройти мимо вашей пшеницы, — нудно начал объяснение Сыромятников.
— Когда вы впервые узнали о новой пшенице Аверьянова?
Сыромятников круто повернулся к Парфену Сидоровичу.
— Осенью прошлого года, — отбиваясь, бросил он.
— Вон откуда это идет, — со значением выдохнул Аверьянов.
Сыромятников оборотился к нему.
— Осенью вы впервые видите пшеницу Павла Лукича, и тогда же начинается новый период в вашей деятельности.
— Какой период? Что вы говорите?
Сыромятников глядел то на Парфена Сидоровича, то на Павла Лукича и не знал, на ком остановиться, откуда последует новый вопрос.
— Нельзя ли без намеков? — остановился он наконец на Богатыреве.
— Можно. Отчего же.
— Товарищ Аверьянов, товарищ Богатырев, — воззвал Николай Иванович, — нужно ли сейчас заводить этот разговор?
— Отойди, — отстранил его Павел Лукич и шагнул к Сыромятникову. Тот инстинктивно втянул голову в плечи.
— Погоди-ка, — остановил друга Богатырев. — Вы хотите без намеков? — подошел он к Игнатию Порфирьевичу. — Извольте. Я буду говорить прямо и не стану вас упрекать в интересе к чужому труду, хотя поводов для этого вы подали немало.
— Он — вор!
При этих словах Сыромятникова передернуло.
— Да, вор, — Павел Лукич кивнул головой, подтверждая. — Он украл у меня Важенкова.
— Неправда! — защищался Сыромятников.
— Он использовал чужое открытие! — выкрикивал Павел Лукич.
— Без меня не было бы открытия Берковича…
— Он хотел присвоить секреты этой пшеницы!
— Нет, я просто хотел узнать их.
— Вот правда! — не выдержал Парфен Сидорович. — Присвоить секреты пшеницы — как это мелко для вас! Вы пришли в науку с другой целью. Въехать в рай на чужом горбу несложно. Возвеличить этот горб и себя вместе с ним — это потруднее. Но тут вы большой искусник…
— Вы лжете! — крикнул, выступая вперед, Николай Иванович.
— Если я лгу, — твердо сказал Богатырев, — пусть профессор подаст на меня в суд. Я готов нести ответ. Я изучил его труды, шаг за шагом проследил развитие
