— Ошибаешься, брат Годжа, — сказал серьезно Везирзаде, — врач бессилен побороть смерть.
— Что же тогда делает врач? Только продлевает муки больного? Дает отсрочку?
— Врач подает надежду. Человек сам противостоит Азраи-лу, борется с ним.
Годжа-киши не успел ответить доктору, так как сын окликнул его с веранды:
— Отец!
Старик поспешил на зов, и они начали вполголоса совещаться, чем и как угощать гостей. В обсуждении этого вопроса приняла участие и хозяйка дома, жена Годжи-киши.
Седобородый доктор, примостившись на тахте рядом с Демировым, заметил:
— Люблю стариков, которые не лезут за словом в карман. Я сам немного такой.
Стоявший рядом Мюршюд-оглу подтвердил:
— Да, наш аксакал Годжа-киши из тех, кто кого угодно сразит словом наповал! Лучше с ним не связываться. Махмуд недовольно поморщился:
— Мне вот только не нравится привычка старика говорить на белое "черное".
В этот момент, неожиданно для всех, от калитки отделилась человеческая фигура, приблизилась к тахте и молча склонилась в поклоне перед секретарем райкома.
— Кто это? — спросил Демиров у Махмудова. — Вы знаете этого человека?
— Еще бы!.. — усмехнулся парторг. — Это Кеса, знаменитый… — Он умолк, не договорив.
— Да, да, припоминаю, я где-то видел этого человека, — сказал Демиров.
— В райцентре, — уточнил Махмуд. — Он у вас там курьером работает и звонарем в райисполкоме… Кеса жалобно заговорил:
— Заболел я, товарищ Демиров, тяжело заболел… Ослабел, едва ноги передвигаю…
— Почему же вы не обратились к доктору? — спросил Демиров. — Или обращались? — Он перевел взгляд на Везирзаде: — Дорогой Ибрагим-бек, вы не лечили его?
— Я впервые вижу этого человека! — сказал доктор. Встал с тахты, чтобы получше рассмотреть таинственного гостя. — Что у вас болит, милейший? VI почему вы до сих пор не явились ко мне? Или вы не слышали, что в деревню приехал доктор, то есть я?! Так что у вас болит, я спрашиваю!
— Боль живет в моем сердце, — простонал Кеса, приложив руку к груди. — Вот здесь…
— Я бы и сердце ваше выслушал, надо было непременно заглянуть, — сказал Везирзаде.
— Товарищ Демиров!.. — протянул Кеса плаксиво и замолк.
— Слушаю вас, — отозвался секретарь райкома.
— У меня — горе. Ах, знали бы вы, сколько у меня горя! Это такое горе!.. — Кеса засопел, хрипло кашлянул несколько раз. — Клянусь вам, товарищ секретарь, горе убьет меня!..
— В чем же заключается ваше горе, товарищ? — участливо спросил Демиров. Расскажите мне!
— Горе мое в том, что я… не могу… вернуться туда… — Голос Кесы прерывался и дрожал: — Не могу вернуться в райцентр!..
— Почему же?
— Нельзя мне туда возвращаться… Клянусь вам честью — нельзя!.. Невозможно!..
— А как же ваша работа? Где вы теперь будете трудиться? Вы думали об этом?
— Если бы здесь нашлась для меня работа… — промямлил Кеса. — Я бы с удовольствием…
Демиров, сделав рукой широкий жест, живо сказал:
— Работа в колхозе найдется для кого угодно!.. Чего-чего, а работы здесь хоть отбавляй!..
В этот момент к ним подошел Годжа-оглу.
— Товарищ председатель колхоза, — обратился к нему строго Демиров, почему вы не входите в положение этого человека?
— В каком смысле не вхожу, товарищ Демиров? Секретарь кивнул на поникшего Кесу:
— Во всех смыслах!
— Мне бы работу, товарищ райком!.. — скулил Кеса. — Такую работу, на которой бы мое горе… Поймите меня!.. Демиров продолжал хмуриться:
— Почему бы вам не обеспечить товарища работой? В его годы лучше быть колхозником, чем курьером и звонарем. Сельское хозяйство — занятие благородное, почетное!..
— Сельчане не очень довольны Кесой, товарищ Демиров, — объяснил туманно Годжа-оглу.
Секретарь пристально посмотрел на съежившегося, побледневшего Кесу.
— Почему? По-моему, этот человек способен вызывать у других только жалость к себе…
— Пусть он сам скажет — почему! — буркнул Годжа-оглу. Кеса еще ниже опустил голову, снова закашлял надрывно.
— Тому, кто хочет работать, надо помочь! — настоятельно добавил Демиров.
Наступила неловкая пауза, которую нарушил Годжа-оглу:
— У нас на дальней речке есть мельница, уже несколько лет не работает. Мы собираемся привести ее в порядок и запустить. Могу назначить Кесу туда мельником.
Отец не дал ему договорить, перебил возмущенно:
— Что?! Мельницу?! Доносчик не достоин не только развалившейся мельницы даже развалившейся могилы!..
Каждое слово Годжи-киши ударом молота обрушивалось на голову Кесы. Опозоренный, он готов был провалиться сквозь землю.
Было раннее утро.
Густой темно-сизый туман окутывал вершины снежных гор, сползал вниз, заливая молочной мглой скалистое ущелье, на дне которого некогда стояла старинная крепость.
Уже несколько дней подряд по ночам в ее развалинах полыхал костер. Днем его гасили. Но в это неприветливое утро костер продолжал гореть. Мехрали, по кличке Кемюр-оглу, то и дело подбрасывал в него хворост, ворошил длинной палкой головешки. Это было его обычное и, надо сказать, любимое занятие.
Мехрали от рождения был необычайно смугл лицом, и за это еще в детстве получил кличку Кемюр-оглу, что значит "сын угля". Так эта кличка за ним и осталась. После того, как Кемюр-оглу пристал к банде Зюльмата, выяснилось, что и душа этого человека так же темна, как и его лицо. Он был жесток, коварен и, надо отдать ему должное, абсолютно бесстрашен. Казалось, у Кемюра-оглу нет нервов. В банде он считался правой рукой Зюльмата. Убивая людей, он словно получал удовольствие. Руками Кемюра-оглу Зюльмат расправился с Сейфуллой Замановым, равно как и со многими своими личными кровными врагами. Кемюр-оглу был исполнителем злой воли Зюльмата, его палачом, его телохранителем, верным псом — черным клыкастым волкодавом. Несмотря на свою примитивную, животную натуру, он был смекалист, обладал обостренной интуицией, звериным чутьем, как в прямом, так и в переносном смысле слова; к примеру, сразу чувствовал, если кто-нибудь из членов банды начинал зариться на "пост" главаря, то есть мечтал о свержении Зюльмата (были такие), или колебаться, подумывать о "явке с повинной" в ГПУ к Гиясэддинову. Над такими Кемюр-оглу безжалостно вершил свой короткий суд, предварительно заручившись согласием Зюльмата; при этом огнестрельному оружию он предпочитал свой короткий, видавший виды кинжал, с которым никогда не расставался.
Зюльмат втайне побаивался этого "черного жилистого дьявола", как он называл про себя Кемюра-оглу. Иногда думал: "Не дай аллах, этот зверь когда-нибудь взбесится, порвет цепь, на которой я держу его!.. Плохо мне придется!.. Он вмиг отгрызет мне голову!.. Но тогда чего я жду?… Вон он сидит, как огнепоклонник, перед своим костром!.. Нет же у него глаз на спине!.. А этим баранам, сидящим рядом с ним, можно будет потом сказать, будто Кемюр-оглу снюхался с татарином Гиясэддиновым, собирался предать нас… Ну, отправь же его в ад!.. Или он в один прекрасный день отправит в ад тебя самого!.. Доставай маузер — вон его спина, с одной пули ты уложишь его, ну!.. Да, но с кем ты останешься?… С этим трусливым сбродом?! На что они способны?… Только грабить по ночам беззащитные деревеньки, поджигать колхозные стога?… Нет, без Кемюра-оглу тебе не обойтись!.. Славу тебе сделал он — бесстрашный, ловкий!.. Без Кемюра-оглу ты был бы не грозным Зюльматом, перед которым все трепещут, а обыкновенным грабителем, умыкателем колхозных коров и овец!.."
До сего времени Зюльмату удавалось легко держать Кемюра-оглу в повиновении, хотя механизм этого повиновения не был хорошо понятен ему самому. Большую роль в прочном единстве этих двух людей играла опять-таки звериная, точная интуиция Кемюра-оглу. Он понимал: Зюльмат хитер, опытен, осторожен; у Зюльмата на плечах голова, какой не обладает он, Кемюр-оглу, безграмотный горец, не способный связать двух слов; Зюльмат ушел в горы не для того, чтобы грабить колхозные отары и набивать живот шашлыком; у Зюльмата есть "дальний прицел", он хочет достать много золота и уйти за Араке; он, Кемюр-оглу, тоже хочет достать много золота и тоже уйти за Араке, с золотом там можно жить хорошо — купить дом, жен, хозяйство, скот; но Зюльмат не только хочет иметь много золота, он знает, как и у кого его достать, достает понемногу, достает и прячет. Где? Кемюр-оглу не знает, пока не знает, пока это его не очень интересует, но вот когда Зюльмат достанет много золота, соединит его с тем, что у него уже есть сейчас в тайнике, и двинется за Араке, вот тогда Кемюр-оглу решит, что ему делать — сопровождать ли Зюльмата или скрыться за Араксом одному, оставив Зюльмата здесь, в этих горах, вернее — в черной земле этих гор…
Костер дымил, сырые дрова плохо горели. Дым стлался низом, заползал во все закоулки крепостных развалин. Разбойники ворчали:
