Следует побеседовать с женой. Она, что ни говори, в доме глава и управа над своей таки дочкой. Правда, он и не очень-то церемонился бы с ними обеими, но цейтнот… У него проклятый извечный цейтнот с деньгами. Просто не может себе представить, как живут люди, у которых полностью хватает на жизнь. Он вроде бы и зарабатывает неплохо… Правда, у него заработок не стабильный, его не хватает даже на неделю. Жена тоже кое-что зарабатывает, но это мелочь, на такую-сякую одежонку хватает, и если бы… Хотя и неприятно вспоминать Осипу Ивановичу о тех алиментах, которые идут на Инессу, однако… Воспоминания воспоминаниями, а деньги деньгами, тем более что неплохие деньги. Видимо, тот выбился в люди, на первых порах какие-то десятки приносил почтальон, а теперь уж, гляди, и за сотню перевалило. Жена молчит, но сама, наверное, жалеет, что ловила журавля в небе, а поймала синицу…
У Осипа Ивановича становится противно на душе. И главное — больно за самого себя, злится он на весь мир. Ведь не бездарь же он, на баяне играет, на всю филармонию единственный такой, и творить любит, а главное — очень хочет быть композитором, но гляди ж ты… Все, напрочь все, что создал, не нравится… Всем не нравится… И главное — кому? Тем бездарям, которые засели в учреждениях, от безделья вертят носами, сами лично не в состоянии и двух нот свести воедино, а они уж редакторы, ценители… Все им не так, все не то, все они охаивают. А композиторам настоящим разве хочется иметь конкурентов? Вот и пустили слух: графоман, графоман…
Все прошлое, все сегодняшнее, все завтрашнее вырисовывалось в его озлобленном воображении таким тусклым и безнадежным, что волком бы завыть, тигром зарычать.
Сердито разводит Осип Иванович мехи баяна и не играет, а и в самом деле рычит тигрюкой: умеет Осип, Иванович добыть из него то, что хочет…
Ольга Павловна появляется на пороге, сердито спросонок бросает на автора тигриного рычания такой взгляд, какой способна бросить на непослушного зверя решительная и бескомпромиссная укротительница.
— Иосиф, не будь свиньей… — сиплым, бесцветным голосом пробует укротить зверя.
Осипу Ивановичу в свое время очень нравилось одно уж это обращение жены: Иосиф, Иосиф… Как-то оно так значаще у нее звучало. Модест.. Иосиф… Модест Мусоргский, Милий Балакирев, Иосиф Касалум…
Иосиф… К чертовой матери! В конце концов есть обыкновенное крестьянское имя, без выкрутасов…
— Прошу без скандалов хотя бы на рассвете, — сердито сводит мехи баяна Осип Иванович. — Еще солнце не взошло, а тебя уже свинячат…
Ольга Павловна понимает собственный промах; по всему видно: она тоже не сторонник скандалов.
— Иосиф, милый, извини, я же любя…
— А любовниц мне не надо. Мне нужна жена, хозяйка в доме. На кухне пусто, хоть мячи гоняй.
Жена зябко пожимает плечами:
— Потому и пусто. У меня — ни гроша. Может, у тебя?..
— А что у меня? Ты же знаешь, аванс когда был?!! А потом в этом месяце… На бобах мы. Да еще и палец болел.
Ольга Павловна сурово и осуждающе хмурит брови, теперь уже она здесь судья и хозяин положения.
— В таком случае нечего и беситься! Обидели его… Скандалами замучили… Надоело!
— А разве.. А разве вчера не было? — спрашивает Осип Иванович.
— Чего не было? — поднимает на мужа беспощадные глаза Ольга Павловна.
— Ну… алиментов…
— Алиментов! Поминай как звали.
— Это как же?
— А так. Исполнилось восемнадцать.
Осип Иванович схватился за голову:
— На что же мы жить будем?
Жена не ответила, окинула презрительным взглядом его сутулую расплывшуюся фигуру, пошла на кухню. В такие времена она не только презирала, она ненавидела своего Иосифа. Ненавидела больше всего на свете, проклинала, только не вслух, а мысленно. Она была достаточно умной и практичной, к тому же сдержанной и рассудительной, прекрасно понимала, что никакие протесты, никакой крик и слезы ни в чем не помогут. Поставила чайник на плиту, почти механически что-то делала, так как привыкла каждое утро в первую очередь приниматься за кухонные дела, а сама проклинала свою судьбу, нелегкую женскую судьбу…
В молодости принадлежала она к тем девушкам, которые перебирали парней, была красива и привлекательна. Как это в песне поется: «Она никого не любила, только Грицка, Стецка да Данилу, Петра, Павла да Степана, вышла замуж за Ивана…»
Да, именно за Ивана она выскочила замуж. Вместе учились в сельхозакадемии. Он — по лесотехнической линии, а она увлекалась химизацией. Могли бы и не познакомиться, так как академия есть академия, тут столько студентов, как жителей в маленьком городке, но свела их судьба благодаря комсомольским делам — оба были комсоргами. Может, потому она обратила на него внимание, что был он немного старше ее и других ухажеров, имел боевую награду — подростком партизанил. Кроме того, отличался серьезностью вполне зрелого человека, был уравновешенным и, как ей казалось, мудрым.
Она окончательно склонилась к нему на последнем курсе.
Заканчивал Иван академию круглым отличником. Ему предложили остаться при кафедре.
Радостно сиял тот день, когда они шли в загс, счастьем светились у Олюшки глаза, радовалось сердце, ведь и она теперь имела право на Киев златоглавый, она теперь нитка, которая будет тянуться за иголкой.
Судьба оказалась лукавой. Недолго пробыли они столичными жителями. Кроме боевой награды имел Иван еще и осколок от вражеской мины в легких. Он не хотел о нем думать, а может, и совсем забыл за работой и повседневными хлопотами. Но не забыл про Ивана осколок…
Операция оказалась не из легких, пришлось хирургам отсечь то ли часть, то ли половину легкого, потому послали его в санаторий, а под конец посоветовали: поезжай-ка, парень, подальше из города, куда-нибудь на лоно природы, в какую-нибудь лесную пустошь, на озон, на кислород, нельзя тебе пока сидеть в прокуренном и тесном закутке.
Ольга Павловна в то время жила у матери, баюкала маленькую Инессу, тайком плакала. Проклинала свою судьбу.
Иван получил назначение, выехал на работу, не сразу устроился так, чтобы можно было и семью взять, но со временем все же прислал счастливую весточку:
«Приезжай, Олюшка, дом нашелся просторный и теплый».
Дочку она не взяла; оставила у бабушки, брать ее с собой в дальнюю дорогу, везти туда, не знаешь куда.
Она забилась в уголок многолюдного буфета, не елось ей и не пилось. Погода была нелетной. Как раз, вероятно, в одну из последних августовских ночей встретилось лето с осенью, и подрались они на кулачках. Небо затянулось тучами, утро запоздало, пришло к людям заспанным, угрюмым, моросистым. Рейсовые полеты по всем направлениях откладывались и откладывались, наступало то время, когда скоростной транспорт бессовестно подводил тех, кому хотелось передвигаться по принципу: одна нога тут, другая там…
Впервые в жизни она решилась подняться в воздух. Поэтому ее не очень огорчило то, что полеты откладываются, все равно, думала про себя, и на железнодорожном вокзале пришлось бы сидеть, какая разница. Даже довольна была, что то неизвестное, перед чем дрожишь, откладывается. Заказала себе чаю горяченького к домашним, материного изготовления кренделям.
Вот тогда-то он и явился. Сразу же бросилась ей в глаза его роскошная медно-стального цвета шевелюра. Лицо нежно-розовое. Глаза жгучие, пронзительные. Одет в добротный костюм. Белоснежная рубашка, галстук-бабочка. Артист, видимо. Попросил разрешения присесть на свободное место возле ее стола.
Спешить было некуда, сосед оказался простым, симпатичным, галантным, вскоре втянул ее в непринужденный разговор, повел его так, будто встретились они, как старые знакомые, только вчера расставшиеся где-то на другом аэродроме.
— Иосиф Касалум, с вашего разрешения, — уже через какую-нибудь минуту-две отрекомендовался он взволнованной незнакомке.
Образ композитора не покинул ее ни во время ожидания взлета, ни по дороге к месту работы мужа, ни даже после встречи с ним. На память он вложил ей в руку визитную карточку, на которой и в самом деле значилось: «И. И. Касалум — композитор и артист», и не на одном, а даже на трех языках, в частности по-латыни. Она понимала, что означал такой презент. При расставании он долго и нежно сжимал ей обе руки, целовал их как-то особенно, произнес: «Когда я буду вам очень нужен, когда вспомните о несчастном одиноком музыканте, напишите ему два, даже одно слово, и он будет у ваших ног».
Грустно и тяжело стало жить Оленьке. Посмотрит на Ивана — не тот Иван, худущий, невзрачный, видно, что легкими болеет. И чужой какой-то… А главное — бесперспективный… Разве ему теперь до диссертаций, разве светит ему кафедра, Киев?..
Стоял перед глазами величавый, густоволосый красавец Иосиф, музыкант, который носит в маленьком карманчике дорогого пиджака визитные карточки: композитор и артист! Привлекал горячим взором, обжигал ей руки нежным поцелуем, твердил властно: когда вспомните о несчастном одиноком…
