головой, но, подумав, заявляет:
— Если дядя Степан… То с ним можно. Он у нас вместо папы будет…
Испуганно застывают девочки-близнецы, метнув на мать быстрые взгляды. Татьяна Ивановна устало опускается на стул. Опять тень Николая мелькает у нее перед глазами, и она окликает малыша:
— Иди сюда.
Поглаживая волнистые мягкие волосы доверчиво прильнувшего к коленке сына, тихо говорит:
— Значит, хочешь, чтобы я в клуб пошла с дядей Степой?
Миша коротко кивает головой: хочу…
— А вместо папы… Нет, Мишенька, вместо папы никто у нас не может быть. Папа сам по себе, а дядя Степа — это дядя Степа, понял?
— А вместо кого будет дядя Степа?
— Глупый ты, — грустно смеется Татьяна Ивановна. — Он просто человек: как же он будет вместо кого-то? Он будет сам за себя…
И быстро поглядывает на часы: десятый час, восемь минут… Устало усмехается — торопиться теперь некуда. Значит, так и нужно было…
Татьяна Ивановна отводит голову сына, встает и начинает снимать с себя платье.
— Ты другое наденешь? — спрашивает Миша.
— Я не пойду никуда, сынок, — говорит она.
— А как же дядя Степа? Он один будет в клубе, да?
Татьяна Ивановна невесело улыбается.
— Один, конечно… Или еще с кем-то… Все равно, сынок, это для нас.
Степану даже в общежитие не пришлось зайти. Прямо с шахты он заторопился в клуб. Опоздать можно было бы, если бы их сатирическая сценка не шла б первом отделении.
И тут Степан вспомнил о Татьяне Ивановне, о ее малышах. Пришла ли она? Надо сказать Кузьме Мякишеву или Лене Кораблеву, чтобы позаботились о ребятах и женщине, пока он будет занят на сцене.
Степан бросается в фойе, разыскивает Веру.
— Послали кого-нибудь за Татьяной Ивановной? — спрашивает он.
— Ну просто некому сходить, — отвечает Вера. — Мне надо Андрея вашего ждать, девчат послать — уже второй звонок был… И нам она нужна, Татьяна-то Ивановна. Шахтком подарок ей праздничный подготовил, неплохо бы здесь и вручить. Подождем, может быть, сама надумает прийти?
Загримировавшись, Степан бросается к кулисам, ищет дырочку в плотной, тяжелой материи и разглядывает зал.
Татьяна Ивановна, конечно, не пришла. Не видит ее Степан, сколько ни смотрит в зал. Нехорошо. Жаль, что нет ее. Отдохнула бы здесь от забот повседневных.
«А-а! Пусть в поселке говорят, что хотят, а кончится выступление — сразу же к ней. Хоть на второе отделение успеет».
И еще гремят аплодисменты, требуя выхода Игнашова — попа, а он уже торопливо сбрасывает с себя шуршащие поповские одежды, срывает бороду, усы, на ходу стирая краски грима полотенцем. Выбегая из гримерской, чуть не сталкивается с Сойченко, тот окликает его, но Степан, обычно такой уравновешенный, машет рукой:
— Я сейчас, сейчас…
Сам знает, что вернется, вероятно, не скоро: от клуба до дома Татьяны Ивановны — расстояние не близкое.
Холодные ветерки, пробегающие порывами по темной, в желтых спелых яблоках плафонов улице, постепенно отрезвляют Степана. Медленней, неуверенней делаются его шаги. В самом деле, зачем тревожить Татьяну Ивановну?.. Явиться к ней в дом в такой поздний час? Не могла — стало быть, и не пошла.
Степан усмехается, останавливаясь.
«Но так ли это? Потому не пошла, что не смогла? Пожалуй, и любой на ее месте поступил бы точно так же. Обещали ей, что зайдут, позовут, а оказалось… Права она: как это появишься с грудой ребятишек в клубе, а там — никто и не ждет ее. Скажут: вот человеку погулять как сильно захотелось, даже ребят не постеснялась с собой привести…»
Удивительно ясно раздумывает обо всем этом Степан. За эти дни после исчезновения Лушки он стал какой-то другой: всем сочувствует, всех жалеет. Словно растерял, сжег в раздумьях веселую эгоистичность, присущую всем, впервые влюбленным. А Татьяна Ивановна… Удивительно понятно сейчас ему тщательно скрываемое этой женщиной горе многодетной вдовы — молодой, красивой и честной в своем долге перед детьми.
«Как бездушно мы поступили! — возмущенно размышляет он, вглядываясь в темные очертания домов: где-то здесь должна жить и Челпанова. — И Вера… Неужели не могла оставить Андрея и Любу одних? Он же все-таки мужчина, а рядом с ним — его жена. А тут… Конечно, обиделась Татьяна Ивановна…»
Он останавливается в темноте у ее дома. Там, в комнатах, горит свет. И на какое-то мгновение Степан вновь ощущает холодок нерешительности: надо ли идти туда, к обиженной ими всеми женщине? И он стоит, подставив ветру разгоряченное лицо, шею, голову…
В доме гаснет свет. Там легли спать. И только сейчас Степан слышит, как покрикивают где-то вдали, в стороне станции, паровозы, наплывает, то удаляясь, то нарастая, неясная музыка радио, взрезают холодную стынь глухие сигналы автомашин. И чутко улавливает, дрогнув сердцем, легкий стук двери. И шуршащие шаги по двору — сюда, к воротам… А резкий щелчок щеколды и скрип калитки снова воспринимает приглушенно.
— Степа, ты?
В темноте он замечает лишь близко блеснувшие глаза Татьяны Ивановны.
— Да, я, — отвечает Игнашов. — Почему вы не пришли? Ведь в клубе так хорошо, весело. Вы бы отдохнули. Пойдемте. Я пришел за вами.
— Ох, Степан, Степан… Нельзя так, — тяжело вздыхает Татьяна Ивановна, поправляя накинутую на плечи фуфайку.
— Почему нельзя? В клуб нельзя? — удивляется Степан.
— Смотри-ка, дождь?! — уходит от прямого ответа Татьяна Ивановна.
В самом деле, начинает буситься мелкий-мелкий дождь. Степан чувствует холодящее прикосновение капель к щеке.
— Спасибо, Степан, что пришел, но… Иди-ка лучше в клуб без меня. Сам знаешь, не до праздников мне с ребятами.
— Но там же подарок вам есть, Вера говорила. Неудобно, если не получите, — делает еще одну попытку забрать Татьяну Ивановну с собой Степан.
— Не надо, Степа… И за подарок благодарна, да только… Вдовьи-то подарки не на праздниках вручаются.
Голос ее дрогнул, и Степан шагнул к женщине.
— Зачем вы так, Татьяна Ивановна? Ведь все делается от чистого сердца!
Резкая жалость кольнула грудь: очень хорошо понимал он женщину. Действительно, в чем виновата она, что муж ее погиб?
— Иди, Степа… Хороший ты человек, но никуда я не пойду.
В клуб Степан возвращается один. Идет он медленно, раздумывая о трудной судьбе Татьяны Ивановны, и предстоящее веселье в клубе почему-то не радует его.
Филарета нет больше недели. Что с ним, каковы его дела — Лушка не знает. Сестра Ирина все так же приветлива, ласкова, но иногда Лушка замечает ее холодные, неприятные глаза, и на сердце становится тревожно. В самом деле, что будет с нею, если Филарет вообще не вернется? Только сейчас она начинает понимать, насколько опрометчив, смел был этот ее решительный шаг — бегство из дома.
