не вернется сестра Ирина. Она уже догадывается, что хозяйка исчезла неизвестно куда совсем не случайно, и решает, что обязательно расскажет обо всем Филарету, которого, как видела Лушка, сестра Ирина побаивается.
Чувствуя подступающий озноб, Лушка идет в полутьме к сараю. Но он оказывается закрытым на замок.
Все предусмотрела ласковая сестра Ирина, и теперь остается только терпеливо ждать ее, когда бы она ни пришла.
Ворота стукают в полной темноте, когда Лушка, окоченев совершенно, уже и холода, казалось, не ощущает. Но едва пытается вскочить — ноги не слушаются ее.
— Давно пришла? — окликает сестра Ирина в темноте ровным, спокойным голосом. — Ключ, наверное, не нашла? Вот он лежит, за ставнем…
От обиды Лушка едва не плачет, но лишь молча проскальзывает в дверь, скидывает у порога туфли и, не раздеваясь, лезет на полати.
— Кушать-то будешь? — спрашивает сестра Ирина.
— Нет, — тихо откликается Лушка, стиснув зубы оттого, что в тепле ноги покалывает от прилива крови.
К утру у нее поднимается жар, но Лушка ни словом не говорит об этом рано поднявшейся сестре Ирине. Она лежит, временами засыпая или впадая в смутное забытье, улавливая изредка, как бренчит где-то внизу тазами, тарелками, чашками сестра Ирина, и даже не зная, окликала та ее завтракать или обедать…
Ей было все равно, когда с краю полатей появляется голова встревоженной сестры Ирины. Хозяйка дотрагивается ледяной рукой до ее головы, исчезает, потом появляется снова с таблетками и кружкой воды.
— Вот наказанье-то господне, — сокрушается она, впихивая в рот Лушке сразу несколько таблеток и поднося к ее губам кружку с водой. — Не послушалась меня, пошла бродить, вот и схватила где-то простуду. За упрямство господь наказывает тебя, милая, не иначе.
Лушке безразлично, что делает и говорит около нее хозяйка. Она снова дремлет, просыпается, видит какие-то причудливые сны, смешивая их с теми мгновениями, когда не спит, и оттого ей кажется, что вокруг нее наяву идет странная, полная невероятных событий, жизнь. Изредка в этой жизни появляется с таблетками сестра Ирина.
Потом наступает долгая тишина, и Лушка, уже в перелом болезни, вяло и лениво решает, что теперь ночь. Она лежит с закрытыми глазами, потом снова задремывает, и теперь уже надолго.
Стоит светлый день, когда она просыпается. По тишине в комнатах понимает, что сестры Ирины дома нет. Лушка слезает с полатей, чувствуя легкое головокружение, подходит к окну. Часто-часто облетает мертвый лист с деревьев, и ветер подхватывает его, несет над землей далеко-далеко и потом, когда он падает на мерзлую грязь, долго гонит охапками в низины и рытвины. Оголились деревья, темная мокрота расплылась на штакетнике, проглядывавшем сквозь стылые плети покачивающихся акаций.
Неуютно, сыро, мозгло на улице. Лушка безо всякого интереса смотрит в окно, и в душе нет никаких желаний — так устала она от болезни. Взгляд падает на библию, и она листает ее, без большого любопытства читая грустные строки, повествующие о мученическом конце на кресте на горе Сионской Иисуса Христа… «…и воины, сплетши венец из терна, возложили ему на голову, и одели его в багряницу… И били его то ланитам…»
Лушка опять задумчиво смотрит в окно. Мучения Иисуса Христа сейчас почему-то очень понятны ей. Она с содроганием представляет себе, как врезаются в человеческий лоб Иисуса Христа острые шипы, и даже сама чувствует тихую боль на своих висках. Она читает дальше, улавливая в страданиях сына божия совсем человеческие, понятные ей, страдания, и от этого становится больно за безропотного мученика, принесшего себя в жертву неблагодарным людям.
В голову врываются слова псалмов и молитв, слышанных на молении и от сестры Ирины, мелькает искаженное судорогой лицо той молодой женщины, и Лушка вдруг решает, что во всем этом есть какая-то своя, особая правда, открывающаяся тем, кто, подобно истерически подергивающейся молодой женщине, истязает себя, ведя страстный открытый разговор с сыном человеческим, сыном божиим Иисусом Христом.
Слабость охватывает ее, и Лушка торопливо захлопывает книгу. В сером окне виден все тот же безрадостный листопад, а в комнате — тихо и тепло. Кажется, в мире только это и осталось — мелькание облетающих листьев с подрагивающих от ветра кустов, тишина в мертвенно безмолвной комнате со странным дневным освещением и она, Лушка, с равнодушными мыслями о бесполезности своих прежних метаний. В самом деле, зачем ссориться и злиться на сестру Ирину, если все идет в ее, Лушкиной, жизни так, как заранее предопределено?
«Как там дома сейчас?» — вздыхает Лушка, стараясь уйти от этого странно тоскливого ощущения. Сердце бьется живее: снова вспоминает она о Степане. Последнее время мысли о нем почему-то нет-нет да и всколыхнутся. Она устало гонит их — так далеко Степан ушел в прошлое. Но в сердце теплится надежда: не должен он забыть ее…
Лушка тихо бредет к полатям, устало опускается на лежанку, закрывает глаза, ощущая, как волнами ходят доски полатей, на которых лежит она, и, засыпая, чутко слушает все ту же настороженную тишину.
В следующие дни, чувствуя, что вот-вот должен приехать Филарет, они с сестрой Ириной разговаривают настороженно-вежливо. У каждого свой особый разговор к нему, и этот будущий разговор обе обдумывают сосредоточенно и молча.
Филарет появляется в полдень вместе с сестрой Ириной. Лушка подавленно усмехается: ему все известно в том виде, в каком хотела сестра Ирина.
— Нездоровится? — остро смотрит на Лушку Филарет и, когда она пробует отвести глаза, быстро и больно берет ее пальцами за подбородок. — Ну, ну, рассказывай, что ты тут поделывала? Я отлучился, а ты — на улицу, театры рассматривать?
В прищуренных глазах его недобро блестят — близко и ясно видимо — темные кружочки зрачков, и кожица возле глаз сетчато сжимается морщинками. Лушка жмурится, неожиданно подумав: «Стареет… Некрасив человек, если его близко рассматривать…»
— Запомни, Лукерья, — опускает руку Филарет, шагая к столу. — Нас, истинных сестер и братьев во Христе, сейчас еще мало, но мы сильны крепостью духа и ненавистью ко всему сатанинскому! И тяжкое бремя свое несем мы, не сетуя, не жалуясь, зная, что во имя любви к нам пролил святую, чистую кровь на Голгофе Иисус Христос… А ты? О душе своей мятущейся подумала ли? Не поздно ли будет вспоминать о праведном суде всевышнего тогда, когда поднимется меч карающий — разить людей, погрязших в пороках? Выдь-ка, сестра Ирина, — кивает он женщине, молча стоявшей рядом.
Лушка догадывается: сейчас он скажет что-то, касающееся ее лично.
— Дела твои плохи, — произносит Филарет, когда сестра Ирина выходит. — Ищут всюду. Скрыться без следа, затаиться надо тебе сейчас, а ты — прогулки устраиваешь. Разве зла тебе желает сестра Ирина или я?
