– Да есть одна мыслишка. Сможешь через Настю передать ей записку?
– Предположим. А позволь полюбопытствовать, ты вообще-то соображаешь, что делаешь? – Аня хмурилась.
– Да вроде как.
– Дон Жуан ты недоделанный, вот что я тебе скажу!
– Почему «недоделанный»?
– Да потому что, хоть ты и вечно на девчонок охотишься, но вкус у тебя не донжуанский. Знаешь что, Плакса… Сказать тебе искренне, не понимаю, что ты в ней такого особенного отыскал. Она вовсе не красавица. Я бы даже сказала, середнячок по всем параметрам. Ведь ты же на той вечеринке был совсем не пьян?
– Я этого дела вообще не люблю, ты же знаешь.
– Оригинал ты, Плакса. Мне кажется, ни один мужик в здравом уме не стал бы ее преследовать.
Терпеть не могу, когда меня так называют! При слове «мужик» сразу представляется нечто пропитое, грубое и развратное.
– Анюта! Ты здесь видишь хоть одного мужика, да еще в здравом уме?!
– Плакса, не придирайся к словам. Что ты написал в этой записке?
– Что в пятницу в «Звезде» будет концерт в честь Пятницы, Тринадцатого, и среди прочего там появится группа «Аденома» и сбацает пару песенок. Она не сможет не прийти.
– В каком смысле – «Аденома»?
Видели бы вы Анину мордаху!
– В прямом.
– То есть в прежнем составе?
– В урезанном. Кризис на дворе, инфляция. Я – на гитарке, Хорек – на басухе и на ударных кто-нибудь.
– А Илья? Как без клавишных будете? А Эйнджи?
– Мы сыграем те песни, где можно и без синтезатора обойтись. А Эйнджи вообще выполняла декоративную функцию.
– А на ударных кто будет?
– Да вот пока не знаю. Без разницы. Сойдет любой, кто сможет отстучать простейший ритм, хоть бы это была ученая обезьяна.
– Так-так-так… Ты всю эту авантюру задумал, чтобы заполучить бедную Таню?
– Не только. Встряхнуться хочу. Даже если ничего не выйдет, хотя бы вспомню старые деньки.
– Развратник, авантюрист и ветрогон. – Аня, подвинув мешки с сушеными яблоками, уселась на стол, сложила руки на животе и окинула меня саркастическим взглядом. – Допустим, я смогу у вас постучать на барабанах. Доволен, гнусный субъект?
– А ты умеешь?..
– Я-то? У нас в универе была своя девчоночья группа, называлась «Око за Йоко». Я там пробовала и на гитаре играть, и на ударных, даже петь. Умею все понемножку. От меня же не требуется соло на ударных на полчаса?
– Да нет, конечно! Приходи сегодня в восемь вечера на мост над Кривицким оврагом. Я тебя встречу.
Аня пожала плечами:
– Для дружка – хоть сережку из ушка.
Я почему-то вспомнил, как она писала сочинение по роману «Разгром» Фадеева. Сочинение потом вынесли на разбор, а точнее, на поругание всему классу. Аня доказывала, что трус и предатель Мечик на самом деле есть единственный положительный персонаж этой книги, потому что он один не побоялся бросить вызов коллективу, а коллектив – это всегда сборище тупых идиотов, и тот, кто пытается существовать вне коллектива, – по определению герой… Разве могла наша литераторша, старая коммунистка, потерпеть столь вопиющее глумление над системой общечеловеческих ценностей? Аня в тот день сопротивлялась, как могла, заработала «пару» за неуважение к преподавателю и осталась при своем мнении. Супердевчонка!
В отличном настроении я явился на работу.
Работаю я всего четыре вечера в неделю. Вся моя работа занимает полчаса: просмотреть выведенные на принтере полосы, свежим взглядом найти и исправить ошибки, отдать правку лохматому верстальщику, смурному от выпитых литров кофе, прочесть распечатанные заново полосы еще раз, попрощаться и уйти. На эту работу я устроился только потому, что Кристина того потребовала, и весь грошовый заработок уходил на нее.
Хотя моей ненасытной зверюшке, конечно, этого было мало… «Почему бы тебе не зарабатывать побольше?» – этим вопросом она изводила меня ежедневно, капая на мозги, будто кислотой, и все вспоминала нашу одногруппницу Ленку Клюеву, которая хвасталась своим ухажером: «Мы с ним в такой-то ресторан ходили и в такой-то боулинг, он и за меня заплатил, и за подруг моих… Он на меня за два дня тысяч пятнадцать потратил!» По мнению Кристины, я должен был срочно куда-то бежать и начинать карьерный взлет, – например, стать журналистом: «Ты же любишь писать, сочинять…» Железная женская логика, не уступающая армейской: «Художник? Иди, крась табуретку!» Я, конечно, пописываю изредка статейки в наш «Вечерник»… Кристинка же хочет, чтобы я занимался этим профессионально, освещал, например, политические события в нашем городе. «Будь все время возле администрации, все новости там! Наработай опыт, потом сможешь в какое-нибудь областное издание устроиться…»
А ради чего, позволь спросить, радость ты моя, мне это нужно? Чтобы ты или еще какая-нибудь размалеванная кукла хлопала ресницами и сообщала: «Он на меня потратил столько-то тысяч»? Зачем зарабатывать деньги, если все они будут до копейки высосаны алчными бабищами? Честное слово, лучше сдохну от недоедания и от воздержания, чем это!
Я-то не прочь был бы поработать в библиотеке: туда приходит примерно один человек в час! Сидел бы в тишине, листал книги, писал стишки, пил чай и не думал о том, что творится за стенами. Может, и спал бы там же. Плевать на мизерное жалованье – не в нем дело. Знала бы о моих мечтах Кристинка – придушила бы собственными руками. Или довела своими истерическими припадками до того, что я сам бы повесился, к едрене фене!
7 [первичный период развития болезни]
Не понимаю, почему некоторые люди боятся сцены. Единственно, что видишь со сцены, – огромную черную дыру, в которую нужно петь и из которой периодически долетают разные шумы типа смеха или аплодисментов. Если напрячь зрение, можно разглядеть первый ряд зрителей, и то смутно. Все остальное скрыто темнотой, непробиваемой, как стена.
Мы втроем ждали своей очереди за сценой среди прочих участников концерта под названием «Вечер ужасов». Действо происходило на той же сцене, где выступали пастор и «группа воспевания» церкви Белых Ангелов. В общем-то, кроме костюма ведущей (ведущей была Наташа, на ней держится весь ДК) и фанерных декораций в виде стен готического замка, ничто о мистической Пятнице не напоминало.
Судя по грохоту аплодисментов, звучавшему после каждого номера, молодежи набился полный зал: одни пришли поддержать друзей и подруг, другие коротали время перед дискотекой, что должна была начаться сразу после мероприятия.
Хорек домусоливал слюнявый окурок, неприятно окрысившись. (Вчера я сказал ему: «Сука, налакаешься перед выступлением – будешь собирать выбитые зубы сломанными руками!») Аня стояла с отсутствующим видом, прислонившись к стене.
Я пялился на себя в зеркало. На мне была коричневая футболка без рукавов, коричневые фенечки на обоих запястьях, волосы перехвачены черной лентой (спасибо узкоглазому хитрецу из электрички за отличную идею!), а на левой щеке я провел черным гримом полосу, как у Лизы «Лэфт Ай» Лопес (упокой, Господи, ее душу) из девчоночьей поп-группы «TLC». Если Присцилла там, в зале, ее ничто не спасет.
После очередного номера – это была песенка Ирины Салтыковой в исполнении какой-то одиннадцатиклассницы (все же недаром мероприятие обозвали «Вечером ужасов») – Наташа в длинном черном платье а-ля мамаша Аддамс, черной помаде и с черными длиннющими накладными ногтями объявила:
– Наш сегодняшний вечер посетила группа с очень… как бы это… необычным и запоминающимся названием «Аденома»! (По залу прокатились смешки.)
Я вылетел на сцену с гитарой на ремне, примочкой drive-distortion в руках и медиатором в зубах, подключил гитару, провел по струнам медиатором, жестом показал звукооператору прибавить звук.
В черной дыре, перед которой я стоял, наступила тишина, даже не перешептывались.
Слева от меня Хорек подергал струны бас-гитары и кивнул: все в норме. Я оглянулся: Аня замерла над барабанами с палочками в руках.
– Всем привет! – крикнул я в микрофон и наступил на педаль примочки. – Ну что, побесимся?
Тут же Аня врезала по барабанам, а я – по струнам. Мы играли «Последний день» – незамысловатый, но энергичный панк-рок.
Распадаются фрагменты
Нашей жизни навсегда,
Счастья прежние моменты
Растворяет кислота.
Встань скорей, себя одень.
Это твой последний день.
Это твой последний бой.
Попрощайся сам с собой!
От жары и от удушья
Умирают города.
Погибающие души
Исчезают в никуда.
И снова припев:
Встань скорей, себя одень…
Пока я пел (скорее выкрикивал), в зале мелькнули две-три фотовспышки. Время от времени я оглядывался в сторону Хорька – он стоял боком к залу немного в глубине сцены.
Кровь засохла на одежде,
До костей разбит кулак,
Там, снаружи, как и прежде,
Ждет тебя твой злейший враг.
В третий раз прозвучал припев, и песня закончилась. Как только замолкли инструменты, публика заревела от восторга.
