– Серега, пусти, – возмущался Бардо, пытаясь из-за спины «деда» достать ногой Дробышева. – Дай, я этому гусю нижнеподольскому в хавло разок съезжу.
– Бардо, завянь! Успокойся.
– Я тебя в казарме урою, сука! Понял?! – крикнул Бардо Сергею, отходя в сторону. Достав из кармана носовой платок, стал обматывать им пораненную руку…
…Вечером, перед ужином, Дробышева вызвали в туалет на разборку. Там стояли Арбузов, Бардо и ещё человек восемь «гусей» с разных рот.
– Ну что? Шо ты там на складе дёргался? – Бардо насмешливо смотрел на Дробышева.
Сергей при виде такой компании стушевался.
– Ничего, – тихо выдавил он.
– Ты вину свою признаешь?
– На счет чего?
– На счет руки.
– Я ж сказал: я не специально.
– Да кого это гребет, специально или не специально, – вмешался в разговор Стиф, сослуживец Бардовского. – Ты пацану руку поранил, гони монету!
Сергей молчал.
– Короче так, – сказал Бардо тоном, не терпящим возражений. – Завтра к вечеру ты приносишь мне пузырь водки. Понял?
В этот миг Дробышева внимательно поедал десяток солдатских глаз.
На Сергея выжидательно смотрел Буреломов, здоровенный «гусь» из аэродромной роты.
– Добро, – согласился Дробышев, переведя взгляд на Бардовского: – Завтра я достану тебе водку.
– Гуляем, братва! – воскликнул Бардо, на радостях ткнув локтем в бок Арбузова.
Уже на ужине, сидя за столом с Вдовцовым, Дробышев жалел, что сразу после фразы: «Ну что ты там на складе дергался?» не врезал Бардовскому по зубам.
Вдовцов по-дружески заметил:
– Зря ты, Серег, им магар нести согласился. Тебе надо было сразу Бардо обламывать. Кулаком в хлеборезку. Бардо – крендель наглый. Он любит на других, кто послабее, ездить. Лично мне это по барабану, дело твоё, хозяйское. Но в туалете на разборе ты показал им свою слабину. Братва это видела.
– Я думал, что остальные гуси впрягутся за Бардо.
– Впрягутся в базаре. И впрягутся, если ли ты слабый. Против сильного духом впрягаться не станут. Очко сожмется. Сильных чувствуют. Сильных бояться. Каждый за свою жопу дрожит. Так что тебе надо было прямо там гасить Бардо. С пузырем ты лоханулся.
– А Буреломов? Он, кажется, приятель Бардо?
– Ну и что? Это ничего не меняет. Он бы не стал впрягаться. Бурелом – пофигист. Я его знаю. Месяц с ним в карантине был. Он надо мной на втором ярусе спал. Бурелому на всех глубоко насрать. Наоборот, ему было б прикольно узнать, кто из вас круче… ты или Бардо? Так что, брат, это твой косяк.
И сейчас, в эту минуту, Сергей лишний раз убедился: жизнь устроена таким образом, что человеку, проживающему в обществе, надо постоянно утверждаться в глазах других. Неважно, кем и чем ты являешься на самом деле. Для окружающих важно лишь то, как ты себя подаёшь. «Как себя поставишь, так оно и будет», – вот распространённая формула общества.
Необходимо добиваться к себе уважения. Среди солдатской массы это, как Сергею казалось в тот момент, необходимо было делать при помощи грубой физической силы. «Рассчитывать на помощь неоткуда, – со злобой на окружающий мир и, прежде всего, самого себя, думал Сергей, – только на себя, на свои собственные кулаки и голову. Будь агрессивен! Покажи себя волком, готовым перегрызть глотку любому, кто только посмеет тебе сказать неосторожное слово, и солдатская масса признает в тебе лидера».
Сергей вспомнил сейчас роман Джека Лондона «Мартин Иден». Как главный герой, простой парень из бедной рабочей семьи, работая грузчиком в порту, дрался с матросом. «Нужно действовать, как Мартин», – подумал Сергей. Он твёрдо решил для себя: при первой же возможности он врежет Бардо по зубам.
…Дробышев теснился в фургоне «пищевозки» с десятком солдат. Кисло пахло пролитыми щами. На ухабах машину трясло, бачки с пищей подпрыгивали. На одном из поворотов выплеснувшиеся из бачка щи ошпарили Сергею колено.
Солдаты курили и смеялись: Бардо рассказывал очередную комическую историю про своего старшину, старшего прапорщика Лымаря, по прозвищу Пупс.
Дробышев был хмур. Ему сейчас не до смеха. Стряхивая со штанины щи, он думал о предстоящем вечере.
Бардо, заметив, спросил:
– Дробь, чего приуныл? С Лебедем залетел?
«Откуда он знает?» – удивился Дробышев, поражаясь тому, как быстро любая информация распространяется по батальону. Впрочем, ничего удивительного не было. Бардовский был приятелем Арбузова. Наверняка, тот уже растрещал Бардовскому про сегодняшний случай на ГСМ.
– А как ты думал? В сказку попал? Это тебе не в учебке шариться. Здесь пацаны только успевают от старых тумаков отгребать.
Бардо поддержал сидевший рядом с ним Стиф, солдат с кривоватым лицом из 2-ой ТР.
– Сука, ненавижу всех этих, нижнеподольских! Шарятся там, падлы, в учебке с сержантами, пока мы тут вешаемся! Потом приезжают сюда, видят дедов всего полтора месяца и ещё чего-то ноют. Хули ты такой кислый сидишь? – с презрением глядя на Дробышева, спросил Стиф. – Ты службы ещё по-настоящему не видел. Небось, в учебке лафу гонял?
Дробышев смолчал.
– Слышь, Дробь, – хмуро заметил Бардо. – Не дай Бог за тебя Арбуз получит. Вешайся! Мы тебя уроем.
Морально-психологический настрой перед предстоящей встречей с Лебедько был подготовлен на высоком уровне.
После ужина Дробышев не находил себе места.
От «гусей» 1- ТР он узнал, что Лебедько сегодня «дежурный тягач» и что он пока не вернулся с аэродрома.
Чем больше проходило времени, тем становилось страшнее. Ожидание, особенно, когда ожидаешь неприятности, – одна из самых скверных штук на свете. «Господи, что ж сегодня будет? – думал Дробышев. – Кажется, я влип по уши. Наверняка, где-то проколюсь… Хуже всего, если пацанов подставлю…»
Дробышев стоял в туалете вместе с другими солдатами, курил. В туалете было весело. Он старался казаться беззаботным, равнодушным, но Вдовцов заметил, что у него твориться на душе.
– Не вешай нос, братишка! Тумаков получишь по-любому, но жив будешь.
Худощавый старослужащий с аэродромной роты, сидя на подоконнике, бренчал на гитаре.
Может, в Омске, а может, в Крыму
Встанут парни в солдатских шинелях,
Чтоб спокойней спалося тому-у,
Кто остался в гражданских постелях…
Чтоб спокойней спалося тому-у,
Кто остался в гражданских постелях…
Вошёл Арбузов, обращаясь к Дробышеву, сказал:
– Пошли. Лебедь приехал.
«Гуси» РМО один за другим понуро вошли в кубрик первой транспортной роты.
Их ждали…
На койках, длинным рядом стоявших у окна, лежали «деды» и «дембеля» 1 ТР. «Гуси» скромненько сидели на табуретках. И во взглядах у всех у них была какая-то пришибленность, затравленность.
На «представление» пришли «деды» из РМО – Куриленко, Ким и сержант Ржавин.
Дробышев подошёл к Лебедько. Тот, развалившись на койке, раскинув ноги в сапогах, забрызганных грязью, курил.
– Ну что готов?
– Вроде готов.
– Тогда присаживайся.
Дробышев скромненько присел на краешек соседней койки. У Лебедько во взгляде мелькнуло лёгкое удивление, и тотчас же небольшие серые глаза его вновь сделались спокойными, непонятно-сдержанными.
– Один, – холодно и тихо сказал он. – Гуси, объяснить!
С табуретки вскочил грязный, зачуханный солдат, по фамилии Сидор. Бойко и безжизненно, словно механический робот, протараторил:
– Гусям и шнэксам сыдиты на лижках нэ положэно. Сидиты можно на табурэтках. На лижко можно сидаты тильки з дозволення дедив.
Дробышев поспешно пересел на табуретку.
И начался «экзамен»…
– Дважды два?
– Дембель давай! – крикнул Дробышев, как его учили.
– Сколько вольт в розетке?
– Дембель, давай!
– Какого цвета потолок?
– Желтый! (Дробышев ответил так потому, что сейчас была осень. По Приказу, который 27 сентября 1994 года был подписан новым министром обороны Украины Валерием Шмаровым, Лебедько попадал под увольнение этой осенью. Если бы сейчас была весна, в этом случае следовало бы отвечать: «Зелёный!»)
– Что ты видишь в окне?
Привстав немного с табурета, Дробышев внимательно поглядел в окно. Там ничего не было видно, кроме черноты осеннего вечера и стволов берёз. Их батальон находился на третьем этаже. Но Дробышев с самым серьёзным и невозмутимым видом, на который был способен, ответил:
– Пионеров.
– Что они там делают?
– Собирают макулатуру и металлолом.
– Зачем?
– Макулатуру для приказа, металлолом – для дембельского поезда.
– Где сейчас Шмаров?
– В Африке?
– Что он там делает?
– Ловит страуса, чтоб выдернуть у него из жопы перо и подписать приказ для старого, – отвечал Дробышев.
– Хорошо, правильно, – улыбнулся Лебедько.
– Как жизнь у старого?
