– Как жизнь у старого?
– Жизнь малина, служба мёд!
– Как служба у старого?
Дробышев, моментально сдёрнув со своей головы шапку, швырнул её на пол и, пару раз наступив на неё сапогами, выпалил:
– Задолбала служба старого!
– Как у тебя жизнь?
– Служу, и служить хочется! – кричал Дробышев, а про себя думал: «Да пропади оно всё пропадом!»
– Сколько тебе служить осталось?
– Как медному котелку до ржавчины!
– Ладно. Расскажи сказку.
И Дробышев, к этому времени успевший потерять бдительность, бойко начал:
Слава Богу, не убили.
Завтра снова на работу.
– Стоп! – холодно оборвал его Лебедько. – Не так. Два!
Дробышев молчал. Он не помнил, как надо правильно начать сказку.
– Сидор! – негромко окликнул Лебедько. – Расскажи, как надо.
Вскочивший, как пружина, Сидор встал посреди кубрика и громко крикнул:
– Дэмбеля!
– Мы, – раздалось несколько ленивых голосов дембелей.
– Деды!
– Мы, – ответили Лебедько и остальные деды.
– Чэрэпа! – продолжал выкрикивать Сидор.
– Мы.
– Гуси!
В ответ на это послышалось усиленное шипение.
– Достаточно, – сказал Лебедько и отпустил Сидора, а Дробышеву сказал: – И только после этого начинается сказка. Давай!
Дробышев начал делать всё, как делал Сидор, но, скомандовав: «Гуси!», забыл зашипеть вместе с остальными гусями. У него уже было два «залёта». Он знал, что за это он будет сегодня наказан. Но какое именно наказание его ожидает, не знал. Из-за постоянной мысли о предстоящем наказании он, переволновавшись, стал рассеянным.
– Стоять! Ты что уже не гусь? – вновь оборвал его Лебедько. – Три!
Дробышев, спохватившись, зашипел и, не начав всё заново, принялся было продолжать на том месте, где его оборвали:
– Слава Богу, не убили.
– Дробь, не тормози! С начала надо. Четыре!
Дробышев, красный, усталый, необычайно взволнованный, вытер рукавом кителя взмокший лоб, начал всё с самого начала, благополучно прокричав «Дембеля! Деды! Черепа! Гуси!», перешёл к основной части «Сказки»:
Слава Богу, не убили!
Завтра снова на работу.
Масло съели – день прошёл,
Старшина домой ушёл.
Спи, старик, спокойной ночи! –
Дембель стал на день короче.
Пусть присниться дом у речки,
Баба голая на печке,
Море пива, водки таз…
И от Шмарова приказ
Об увольнении в запас…
Пусть он дембель Ваш услышит
И Приказ скорей подпишет.
Разрешите, доложить…
Сколько старому служить?
– Разрешаю, – лениво бросил Лебедько.
– Уважаемый дедушка Украинской Авиации! – торжественно, с пафосом, произнёс Дробышев. – До вашего светлого дня осталось ровно – «Давай-давай!». (В этом месте «Сказки» во время знаменитой «стодневки» – сто дней до 27 сентября или 27 марта, в зависимости от осеннего или весеннего призыва, – следует называть количество оставшихся дней. В нашем случае, после того, как 27 сентября 1994 года Министр обороны Украины Валерий Шмаров уже подписал приказ, ответ Дробышева был совершенно правильным: «Давай-давай!»)
– Ладно, правильно. Сказку ты знаешь. Как дела? – продолжил экзамен «дед».
– Как в курятнике, – отвечал Дробышев.
- А как в курятнике?
- Где поймают, там и рвут.
- А как дерут?
- Аж перья летят!
- А как перья летят?
- Как МиГ-29.
- А как МиГ-29?
– Разрешите взлёт?
– Разрешаю!
И Дробышев «полетел». Расставив руки в стороны, он, слегка нагнувшись, побежал по кубрику с гулом «У-у-у-у», имитируя гул самолёта. После команды Ржавина: «Форсаж!», Дробышев, прибавив скорости, перешёл на рёв.
– Мёртвая петля! – подал команду Ким.
Дробышев, бросившись на пол, кувыркнулся через голову, вскочил и «полетел» дальше.
– Штопор! – щелкнул пальцами, прикрикнул довольный Курилович.
Продолжая движение, Дробышев одновременно стал кружиться вокруг своей оси.
– Эй, не пора ли тебе на подзаправку? – спросил Лебедько.
К нему тотчас же подлетел Дробышев.
– Сколько?
– Две тонны.
– Держи! – Лебедько дважды крепко «заправил» его кулаком в грудь. И Дробышев опять «полетел».
– Ладно, хорош, – остановил его Лебедько. – Иди сюда. Садись.
Дробышев с вздохом облегчения сел на табуретку.
– Чего ж такого ещё у тебя спросить?
– Дробь! – дважды щёлкнув пальцами, потребовал к себе внимания Рыжий. – Ну-ка, сорок пять секунд отпуска!
– В натуре, сорок пять секунд отпуска! – живо поддержал его Ким.
Лебедько, сладко улыбаясь, молча кивнул головой. Да, мол, я то же этого хочу.
Дробышев не понимал, что от него хотят. Он предупредительно поднялся с табуретки и, вытянув руки по швам, стоял молча и покорно ждал своей участи.
– Не понял? Сорок пять секунд отпуска! – повторил команду Рыжий.
– Я не знаю этого, – был глухой ответ.
Лебедько, с удивлением вскинув брови, повернул голову в сторону Вдовцова, многообещающе посмотрел на него. Лицо Ивана покрылось красными пятнами. Он совершенно упустил подколку «сорок пять секунд отпуска». «Как же так? Как я мог это забыть? Всё вроде рассказал… Всё… нам всем сегодня крышка!»
– Вдова, я не понял? – воскликнул Лебедько. – Я что неясно тебе на складе сказал? – И повернулся к Сидору: – Сидор, сорок пять секунд отпуска!
Сидор вышел на середину кубрика, стал скакать на одной ноге, левой рукой, как алкаш, щёлкать себя по горлу, правой – не расстёгивая ширинки – яростно задёргал воображаемый мужской половой орган. Делая всё это одновременно, Сидор запел припев известной в то время на дискотеках песни:
– It’s may life! It’s may life! It’s may life!
Глядя на него, весь кубрик укатывался со смеху – настолько комичным было зрелище. Но дальше, в тот момент, когда Сидор, имитируя приближение оргазма, громко застонал, а потом, имитируя уже сам оргазм, задёргался в сладких конвульсиях и, смешно падая из стороны в сторону, безумно закатив лучащиеся блаженством глаза, притворно постанывал: «О-у е!.. О-у, е!…» – в этот момент весь кубрик содрогался от хохота.
Рыжий, катаясь по койке, лупил рукой по одеялу.
Сержант Ржавин, видевший эту сцену с участием Сидора впервые, держась за живот, сползал на пол.
Ким обнимался с подушкой; его спина сотрясалась от смеха.
Лебедько был, куда сдержаннее остальных! Он лишь скупо улыбался. Ему было приятно, что «деды» из других рот оценили его режиссёрский талант. Ведь это он, Лебедько, потратил столько сил на регулярные «репетиции», чтобы заставить Сидора уезжать на «сорок пять секунд в отпуск» не просто через силу, а увидеть в этом высокий идейно-художественный смысл, сделать это красивым зрелищным искусством! «Какая эстетика! – думал в этот момент думал он, глядя на Сидора. – Хоть в театр выпускай. Надо будет после Армии поставить сцену из солдатской жизни».
Но были в кубрике и те, кто совершенно не находил эту сцену забавной, комичной и красивой. Не смеялся Иван Вдовцов. Не смеялся «чмырь» Вербин. Не смелись «гуси» 1 ТР. Всё это они видели изо дня в день, особенно, когда деды пьянствовали. Не смеялся Арбузов. Нахмурив брови, он смотрел на Дробышева с ненавистью и думал о том, что сегодня ночью, когда заснут все деды, он обязательно его поднимет…
Но вот Лебедько подал знак рукой, опуская Сидора.
И его место занял Дробышев. «Уезжая в отпуск», он выглядел не так смешно, по сравнению с Сидором, не так талантливо и вдохновенно. Все его действия были какими-то жалкими и скучными, вялыми и обреченными. Впрочем, над ним смеялись, и ещё как смеялись… Но это было только потому, что пред публикой выступал новый «актёр», а видеть нового свежего «гуся» в роли солдата, уезжающего «на сорок пять секунд в отпуск», всегда забавно, в новинку. Сидор, глядя на Сергея в этот момент, смеялся и думал: «А у меня гораздо лучше!» Для Дробышева «ехать в отпуск» было унизительно и противно. Для Сидора – напротив – забавно и весело. Сидор знал, что в этом деле он спец и ему нет равных в БАТО. Он вкладывал в это дело сердце, талант (наличие у него хороших актёрских данных признавали почти все!). Возможно, где-то в глубине души он тоже чувствовал себя униженным. Но эти чувства были им сознательно приглушены, подавленны. Сидор вообще научился прогибаться под давлением динамично менявшейся, жестокой жизни. Так ему было легче.
– Итак… Дробь, – холодно сверкнув глазами, подвёл итоги Лебедько. – У тебя шесть «боков». Что будем делать? Молчишь. Правильно… у тебя нет выбора. За тебя уже подумал товарищ Радецький, призвав тебя весной 94-го, а меня годом раньше. Ты никогда не «летал в будущее»? Сейчас полетишь, – многозначительно пообещал «старик», и тонкие бледные губы его тронула сдержанная улыбка.
Кубрик покатился со смеху.
Лебедько велел Дробышеву взять табуретку и поставить её посреди кубрика вверх ножками.
