— Такси!
— Там, где вы находитесь, — крикнул посыльный, — вам скорее нужна лодка.
До Мурада долетел смех посыльного, потом сразу же послышались смешки, доносившиеся с пляжа. Мурад пошел в ту сторону. Временами морская волна накатывала, шурша, словно шелк, наполняла следы, оставленные босыми ногами Мурада, затем отступала, а песок пил воду.
— Такси!
На этот раз смех раздался совсем рядом. Он чуть было не наткнулся на два лежащих тела, не заметив их. Попробовал обойти, но споткнулся и растянулся во всю длину, упав на женщину, не перестававшую смеяться.
— Вы меня задушите.
Мурад попытался подняться.
— Жизнь прекрасна, — сказала со смехом женщина.
Волосы, которые ветер разметал по ее плечам, походили на водоросли. При сильных порывах они попадали Мураду в рот, и ему приходилось дуть, чтобы отбросить их в сторону. В то же время он чувствовал, как ноги его все глубже погружаются в мягкий песок, вода потихоньку обходила их, иногда касаясь, потом прохладный поцелуй стирался, и Мурад ждал следующего.
— Решил тут заночевать? — раздался хриплый голос мужчины.
— Иди ты к черту, — сказал Мурад.
Женщина засмеялась.
— И тебя, Амалия, тоже к черту.
Оба они разом вскочили, затем Амалия наклонилась:
— Мурад! Да ты насквозь промок! Ты простудишься. Пошли!
— Машина рядом, — сказал Серж.
— Это редакционная, — добавила Амалия.
Посыльный пришел сказать, что нашел такси.
— Это как раз ваше. Водитель вернулся.
— Я ездил на заправку. В такое время это не так просто. Не слишком долго пришлось ждать?
Солнце еще не встало. Народу на аэродроме было немного. Камель издали заметил голубую косынку Амалии. Ее провожали Серж, Суад и Буалем.
— А Мурад? — спросила она.
— Думаю, сейчас придет, — сказала Суад, — вчера он был хорош.
— Мы только что расстались с ним.
— Где, у него дома?
— В Зеральде, на пляже.
— И вы не взяли его с собой?
— Он еще не протрезвел и хотел во что бы то ни стало ехать на такси.
— Он опоздает на самолет.
— Явится, как всегда, в последнюю минуту, — заметил Камель.
— Внимание…
Это был самолет Амалии.
— Вот ваши бумаги, — сказал Серж.
Они вместе направились к выходу на посадку.
— А теперь куда? — спросил шофер.
— В Баб эль-Уэд. Возьму чемодан и сразу — в Мэзон-Бланш, и никому ничего.
— Что ты сказал?
Мурад не ответил.
— Тебе не следовало пить, — заметил шофер. — И всегда так — стоит только выйти с друзьями… Хотя те, что были с тобой, похоже, не пили. Ты встретил их случайно?
— Совершенно случайно.
Мурад засмеялся.
— Не надо было пить, — повторил шофер. — Ты едешь во Францию?
— А что, заметно?
— Клиенты, которых мне приходится возить в Мэзон-Бланш, почти всегда летят во Францию.
— Работать едут.
— Нет, месье, развлекаться. Те, кто едет во Францию работать, такси не берут. Это слишком дорого, к тому же они не спешат. А клиенты, как только сядут, сразу заявляют, что едут в командировку.
— Я не в командировку.
— Это видно, а зря.
— Почему?
— В командировке тоже развлекаются, только за счет государства.
Он увернулся от военного грузовика.
— А так как государство — это мы…
Свежий ветер, свистевший в окно, заставил Мурада окончательно протрезветь. Они подъезжали к Алжиру. Заря окрасила море в опаловые цвета.
В Баб эль-Уэде нищий спал, свернувшись в клубок. Мурад перешагнул через него. Вскоре он вернулся с чемоданом.
— Всего один?
— И того много, — сказал Мурад.
Нищий проснулся. Только тут Мурад вспомнил о Пабло. Он взглянул на заднее сиденье машины.
— А где пес?
— Я думал, он с тобой, — сказал шофер.
Мурад посмотрел на часы:
— Едва успеваем.
«Опель» скрипел резиной на свежем гудроне. Ехали быстро. Мурад чувствовал, как у него снова поднимается жар, растекается по рукам и ногам, жжет веки; дрожь пробегала по коже горячими, трепетными поцелуями, похожими на легкие прикосновения волн к обнаженным ногам там, на пляже.
Они подъезжали к развилке на Мэзон-Бланш.
— Останови, — сказал вдруг Мурад.
Шофер остановил машину на обочине дороги и взглянул на часы.
— На своем такси ты можешь выезжать из Алжира?
— Я же привез тебя из Гардаи.
— И можешь ехать, куда захочешь?
— Хоть в Америку.
— Тогда поезжай прямо.
— Ты не полетишь на самолете?
— Нет.
— Куда мы едем?
— В Америку.
Шофер повернулся к нему:
— А ведь ты не пьян.
— Поехали в Тизи-Узу[121], — сказал Мурад.
— Отличная идея. Заеду посмотреть на ребятишек.
— Они там?
— Еще дальше, в горах.
— Мне тоже туда. Я еду в Тазгу. Это…
— Я знаю.
Они снова тронулись в путь.
— У тебя нет блокнота? — спросил Мурад.
— Прямо перед тобой.
Дорожная тряска мешала Мураду, и временами он вообще переставал писать, а когда кончил, вырвал листки и сунул себе в карман.
— Это для газеты? — спросил шофер.
— Нет, письмо приятельнице, с которой я должен был лететь сегодня утром. Чтобы извиниться. Я попрошу тебя отправить его из Алжира, в Тазге нет почтового отделения.
— Длинное письмо.
— Она иностранка. А иностранцам всегда все надо объяснять. Они столько всего не понимают.
После Тизи-Узу дорога, сужаясь, шла вдоль реки. Им повстречался зеленый автобус, спускавшийся из Тазги, Мурад не узнал никого, даже Вервера не было — наверное, он не приехал в тот день. В нижней части Тазги машина остановилась. Мурад взял чемодан.
— А письмо? — крикнул ему шофер. — Ты забыл его в кармане.
Мурад вытащил смятые листки и стал перечитывать их:
«Пишу тебе это письмо — напрасно? — чтобы извиниться за то, что не пришел сегодня утром к самолету, а также для того, чтобы завершить путевой дневник Суад, который, боюсь, она так и не закончила.
Если бы я верил в предзнаменования, то счел бы этот переход образцовым примером и сделал бы из него нравоучительную притчу для грядущих поколений. Ибо теперь я уже не сомневаюсь, что если пустыня предков и вошла в мою жизнь слишком поздно, она всегда, видно, была у меня в крови. Возможно, я с этим родился. И когда-нибудь нам суждено было встретиться. А нефтяная экспедиция лишь помогла понять это.
Мы прожили вместе месяц — срок, отпущенный самуму[122]. Теперь, ты это знаешь, — туман, слякоть, светская жизнь, привычная скука приемов, любовные утехи в субботу вечером (и никогда по воскресеньям, не то на другой день трудно будет раскачиваться, а это понедельник, тут уж не до любви, есть вещи поважнее — работа и прочее) омоют тебя и от пустыни, и от ветра. В качестве багажа ты увозишь с собой Сержа. Серж как раз из той породы людей, каких возят багажом: что сталось бы с прекрасными златокрылыми бабочками без мелкой мошки, на сером фоне которой они могут блистать, ее жалкая, обыденная проза дает им возможность сверкать, переливаясь всеми цветами радуги.
Ты променяешь — впрочем, ты уже променяла — дикие дюны пустыни на податливый мокрый песок пляжа, на слюнявые поцелуи (в Джанете все губы сухие), на влажные объятия сырых песков, усеянных полиэтиленовыми отбросами. Словом, ты уже вернулась в лоно своего племени.
Помнишь Вервера, о котором я тебе рассказывал? Так вот, Вервер был прав. Огромный мир населен древними племенами, и простак, который поверит, что можно беспрепятственно пересекать границы, сгорит — как пить дать.
Во времена, когда я был всего лишь колонизованным невольником Европы, я мог свободно бродить там, как бессовестный грабитель. Став независимым и повзрослев, я не могу явиться туда иначе, как с веревкой на шее и с ключами от города в руках в знак того, что сдаюсь.
Я к этому не готов. Да и у входа во владения моего племени я не стану вешать табличку: „Не входите сюда, если не согласны оставить здесь все, вплоть до последнего своего вздоха“. Я не навязываю кабальных контрактов, пусть покупатель и продавец играют на равных: хотите берите, хотите нет.
Но, как ты любишь говорить, главное — не успех, а упорство. Когда я оглядываюсь назад, прошлое представляется мне размытым песчаным берегом. Пустота. Куда ни глянь, всюду волны дочиста отмыли пляж — нигде ничего, и нет надежды, что в ближайшее время это изменится.
Однако я не говорю себе: „Что ты будешь делать, Мурад, с оставшимися днями, что ты будешь делать с ночами?“ Свято место пусто не бывает. Герои устали: обыденные женщины, идеи из папье-маше, а то и вовсе прогнившие, — всевышнему, если он существует, надоела эта комедия.
Пока я еще не заслужил божественного небытия, но, когда пройдут тысячелетия и моя душа воспрянет к жизни вновь, я выберу какую-нибудь другую планету Галактики, тут уж нет сомнений, ибо этой я, благодарствую, сыт по горло.
