С удивительным чувством, что подсматривает себя в старости, Елена с трудом отцепила взгляд от фотографии: «Нет, глупости, я умру молодой…»
III
В ближайшие же сутки, как-то исподволь, как-то помимо ее собственной воли, мысли о Семене превратились просто-таки в какой-то культ Семена: с кроткой улыбкой Елена вчитывалась в зачем-то Семеном выданный ей с собой, в придачу, томик «Винни-Пуха» — любимую книгу Семена, которую он благородно оторвал буквально от сердца — и, хотя ровно такая же книга пылилась у нее на антресолях, из-за переполненных стеллажей Анастасии Савельевны и ее собственных, сданная в архив, — Елена старательно пыталась найти в тексте то очарование, которое видел в нем Семен (верхом остроумия казалась ему, например, в русском переложении, надпись HB — «Незабвенному Винни» — «Эйч-Би! Это же сигареты Эйч-Би!» — ликовал Семен, сидя с Еленой рядом на софе своей матери в пасхальные послезавтрачные часы, и чуть заметная слюнька, как всегда в моменты восторга, появлялась на его нижней, скривившейся губе).
Мало того — Елена, не поленилась сбегать к Соколу и разыскать гонимых ментами боязливо мигрирующих майских бабок-торговок, и купила пучок редиски, а на Ривкином базаре — чудовищно жгучую азербайджанскую аджигу — и все это только потому, что Семен (с голодухи, видимо) обмолвился ей, что самое вкусное блюдо в мире — это редиска, намазанная сливочным маслом, с аджигой, — и, под ужасающееся оханье Анастасии Савельевны, Елена храбро зажирала одну густо нааджиженную редиску за другой — и самоотверженно громко рыгала после этого. И любовные эти рыжки придавали в ее глазах еще большую значимость всему происходящему между ней и Семеном.
Не удовольствуясь чисто лингвистическими, или гастритными воздействиями отсутствующего, возлюбленного Семена, Елена, застыв перед зеркалом, пыталась экспрессивно скривить углы губ книзу, как это делал Семен — и чрезвычайно расстраивалась, что у нее не получается.
И вот, на следующее утро Семен позвонил.
— Мы званы к Варваре и Диме на фильм, — бодро сообщил Семен. — Я, правда, этот фильм уже смотрел три раза… Но Дима достал кассету на неделю — я с удовольствием посмотрю еще раз.
В вестибюле метро возле дома Семена, вроде бы с обычным чувством пройдя мимо калейдоскопных, в слегка галлюциногенной гамме, чем-то нездоровых советских цветковых витражей в мраморных саркофагах-столбах, мошеннически подсвеченных изнури электричеством, и уже собираясь встать на эскалатор, Елена с удивлением ощутила, что ноги не слушаются и невольно замедляют шаг. «Как мы встретимся? Как посмотрим друг на друга?» — волновалась она все больше — до того, что решила вернуться в покатую пещеру платформы, и дать себе отсрочку: два… нет — четыре поезда, как секундомер для успокоения нервов. «Что же я волнуюсь: ясно же, что вся прежняя дурацкая его внешняя маска отпадет сама собой — ясно же, что теперь, Семен, конечно же, будет говорить со мной какими-то абсолютно другими, внутренними, словами — а не пересказывать чужие хохмы. Ясно же, что он чувствует, слышит внутренне, что я люблю его — а значит, он не будет стесняться и своих чувств», — сказала Елена себе наконец, — и побрела — почему-то как на казнь — на эскалатор: так не хотелось ехать ни к кому, так не хотелось никаких фильмов, ни в какие гости, никаких людей вокруг, кроме него. Но и его увидеть почему-то было до безумия страшно.
Ветхая дверь в подъезд, гулкая лестница, раструб двери его квартиры — все это с внятной нежностью воспоминания о празднике сказало ей «Здравствуй». Семен, дверь раскрывший, с кривой многозначительной усмешкой бросил: «Привет» — и ни температура, ни манера его разговора ни коим образом, в сравнении с прежними их встречами, не изменились.
Елена, же увидев его, почувствовав его рядом, мгновенно ощутила оторопь, мешавшую говорить вовсе, мешавшую смотреть на него, мешавшую поднимать глаза, мешавшую двигаться — передвигалась она как-то мешком, неловко, и сама это чувствовала, врезалась, когда выходили из квартиры, бедром в раму его двери, потом не расслышав его вопрос, ответила что-то наугад невпопад, и пока они дошли до метро, уже готова была разреветься.
Кой-как перетерпев, в грохочущем окопе метро, где отсутствие смысла можно списать на шум, — переход и переезд, — боясь случайно дотронуться до Семена, боясь, что поезд качнет слишком сильно — а взяться за поручень боясь тоже, стесняясь своих рук рядом с его руками — Елена не вполне была уверена уже, что достаточно адекватно снаружи выглядит, чтобы продолжать прогулку, а тем более позировать в гостях.
— Фильм замечуятельный! — явно не замечая всех этих ее мук, и довольствуясь просто ее молчаливым присутствием, разливался Семен в рекламе, как только они вышли на Арбатской и свернули в тихие, разукрашенные жарой, оранжевые переулки. — Замечуятельный! Я несколько раз смотрел! Но всё еще есть некоторые моменты, которые я не до конца понял!
Милое личико Вари и ее обращение с Еленой, как с девушкой Семена (как только «мальчики» вышли на балкон, азартно, со скандальными нотками, разговорившись, почему-то, о стрельбе из спортивного оружия — Варвара, гладко зачесав руками волосы за уши с боков лица, и приветливо округлив глазки, принялась, заранее зачем-то, авансом, кивая, расспрашивать Елену, а что они с Семеном делают «на праздники»; а попытавшись светски разузнать у Елены про ее учебу в университете, эти же глазки жутко выкатила — уже не понарошку, — услышав от Елены про школу), грозили, по ощущениям Елены, и вовсе скорым обмороком.
Вы садитесь сюда. Нет, вы сюда. Нет, ну что вы, я и здесь отлично…
Впотьмах, с задвинутыми шторами, с многозначительными лицами, как будто ожидая сакрального действия, застыли, разгадав, наконец короткий, мучительный кроссворд размещения четырех человек на двух стульях, одном кресле, и совершенно негодно, со зрительской точки зрения, стоявшем диване, перед большим черным гробом телевизора; и Елена с Семеном очутились врозь; и пухлый Дима, изящным ленивым жестом вдвинул указательным пальцем кассету — и видеомагнитофон столь же изящно ее выплюнул ему обратно. Ах да, не той опять. Как всегда. Ну ладно, Варя, не смейся надо мной, как всегда, при гостях, гадюка.
Щелкнуло. Забрезжило. Молодой человек с чудовищными аденоидами или бельевой прищепкой на носу, да еще и, кажется, пожиравший в ходе озвучки орехи, теряя реплику, а потом, прожевавшись и спохватившись, надиктовывая ее уже в момент речи совершенно другого героя, то исчезая, а то всплывая в динамиках опять, где-то за кадром гундосо лабал русский перевод.
— Ой мне нужно в туалет! Остановите! Остановите! — тоненько, в ужасе от самое себя, кричала Варя на самом страшном моменте.
— Вот вечно ты, Варя… Остановим?
— Пусть идет, только быстро, — мужлански подыгрывая недовольству мужа, соглашался невидимый для Елены Семен, любезно усаженный Варварой позади нее, чтобы ей ничто не загораживало экрана.
— Ой, а я не поняла — как это они узнали? — взвизгивала Варвара где-то сзади, в дверях, в момент ограбления, прибежав из туалета, и опять куда-то убегая, — Она, что, им сама…
— Вот Варь, сядь и сиди теперь тихо. Кино молча надо смотреть, — раздраженно поучал Варвару Семен.
— А что я не могу спросить, раз я не поняла? — тоненько, жалобно, не обидевшись, тянула Варвара, и, в статуэточно-перекрученной (левая нога кругообразно завита за правую, левая рука на приподнятом боку, правая рука шарит на темной полке в поисках пульта) миниатюре, на секунду возникала справа от Елены перед темно-коричневым шкафом с запертым забралом. — Давайте перекрутим!
— Нет, Варюша, ничего перекручивать не будем, — ласково и лениво, не оборачиваясь на нее из кресла, сообщал муж. — Меньше бегать надо… — и на всякий случай клал пульт видака себе под толстую ляжку.
— Не, я просто ненавижу вот, Варвара, когда ты с глупенькими вопросами: «ой, а как это!» Смотри и увидишь все сама. Не строй дуру-то! — повышал градус семейной драмы Семен, — хотя Елена ни дурой, ни глупенькой Варвару совсем не находила.
Чуть выждав, Семен начинал, впрочем, комментировать картину и сам:
— А! Понял! — сдержанно бурлил он где-то сзади в потемках, от восторга. — Я все никак не мог до этого понять, как же он в здание-то попал, если не на лифте! — А он вон откуда! Давайте устроим перекур — а то сейчас самое интересное начнется… Варвара, если ты будешь опять перебивать…!
— А я не поняла, Семен, — они, что, детей в детдоме правда подменили? И что никто-никто больше не узнает, какой младенец настоящий?! — виновато и звонко, как будто чуть утрируя степень непонимания, специально уже, чтобы на нее поругались, осведомлялась, о совершенно вроде второстепенной для сюжета детали, Варя, уже провожая их (спустя кошмарные, выматывающие для Елены четыре часа бандитской эпопеи, с сигаретными антрактами) на лестничной клетке.
