— Слушай, ты не прав! — сказал я, четко понимая, что мысли в моей голове несутся быстрее, чем плохо поворачивающийся язык. — Я вот окончил строительный институт, не с отличием, конечно, но своё дело знаю.
— Дело ты знаешь, — мирно сказал Николай. — А как строить, нет.
— Ну, расскажи мне, как надо строить. — Я начал заводиться: «Валить отсюда надо, а то, чувствую, мордобоем дело закончится».
Николай сделал большой глоток, поудобнее устроился в кресле и пояснил:
— Любое строительство начинается с жертвоприношения.
— Чего?! — алкоголь подействовал неожиданным образом и я начал хохотать, как умалишённый. — Таджика зарезать и в фундамент положить? Или лучше директора фирмы?
— Я говорю о жертве духа, — невозмутимо сказал Николай.
— О-о-о! Может тебе харэ сегодня пить?
— Об этом поговорим утром. — Николай достал из ящика вторую бутылку. — Предлагаю перейти на ром. Этот благословенный напиток прочищает мозги и устраняет полипы из носа, как утверждала героиня одного из романов Ремарка.
— Ром так ром! — нелепость происходившей ситуации вдруг успокоила меня и я отдался плавному течению событий: «В конце концов, ты же искал приключений…»
— И чего там твой дух требует? — спросил я. — Какую ещё жертву?
— Дух не мой. И не общий. Он единый, — с естественной невозмутимостью лектора продолжил Николай, будто непослушные ученики просто заставили его сделать короткую паузу. — Вкратце можно сказать так — универсальный Дух. Собственно, термины применяются разные: великий Брахман, Дао, Храм Соломона, Триединство Сущего, но херня одна: откуда вышли, куда вернёмся и в чём живем.
— Ты не сектант, случайно? — спросил я.
— Нет, — сказал Николай. — Я вообще в бога не верю, в современном смысле, конечно. Я говорю о том, что деградация существующей цивилизации заключается в том, что миром окончательно стала править борьба противоположностей, а они, эти противоположности, в высшей своей форме едины, и поэтому перед тем как строить, надо слиться в одном порыве с образом здания и, фигурально говоря, умереть в нём, чтобы возродиться, когда оно будет закончено. Это и есть жертва духа. Тогда дом будет стоять вечно.
Я выпил рома и сказал: — Может, всё-таки пожрем. У меня чего-то под ложечкой засосало.
— Закончим тему и пойдём жарить яичницу с беконом, — сказал Николай. — Разговор нельзя прерывать на полпути. Иначе останки слов разлетятся по округе и будут смердить.
— Это серьёзно меняет дело, — сказал я. Николай промолчал. «Да, с юмором у дядьки трудно!» — подумал я. На вид Николаю было около шестидесяти, но у него был тот странный тип лица, когда то ли освещения, то ли от мимики возраст неуловимо ускользал от точного определения. Седых волос у Николая не было по простой причине, что и череп, и лицо, и грудь, и руки, и ноги были тщательно выбриты.
— Мне шестьдесят семь лет, — сказал Николай. — Но кроме статистического факта это ничего не означает. Можно быть мудрым в двадцать лет, и бараном в восемьдесят. Разговоры о старческом маразме, равно как и юношеском максимализме не более чем, жалкая попытка окружающих объяснить то, чего не понимают. Человек рождается, живёт и умирает с одним стержнем в душе, а вот каков этот стержень: золотой или оловянный, рассказать доступными человеческому языку средствами практически невозможно.
Я почему-то вспомнил своего начальника, Павла Николаевича. «Вот редкостный дуболом. Его бы точно на ближайшем объекте в жертву принести…»
— Но дома всё равно не стоят вечно, — сказал я. — Хоть этим египетским пирамидам сколько-то там тыщ лет, но и они рано или поздно рассыпятся в прах. Вечного ничего не бывает.
— Мы подошли к важнейшему пункту, — торжественно сказал Николай. — То есть к пониманию относительности. Люди любят бросаться расхожим выражением: всё в этом мире относительно, но вряд ли отдают себе отчёт, что это значит на самом деле.
— Да помрём все когда-нибудь! — брякнул я. Моё опьянение явно вошло в стадию веселья. — Будет праздник смерти: поминки и духовой оркестр.
— Ничто не уходит в никуда и не возвращается до срока, — несколько мелодраматично объявил Николай. — Впрочем, если отбросить пустоголовую риторику, относительность соответствует тому человеческому времени, когда ещё не окончательно исчезла склонность к созерцанию. Когда землю вместо людей заполнят клоны, рухнут и пирамиды по простой причине ненадобности.
— Я, конечно, пирамиды не строил, — сказал я. — Да и вообще мало где был. Но по телевизору смотрел как-то фильм про этих, с острова Пасхи. Фантастика, конечно, как они свои многотонные каменюки ворочали. И главное зачем? Сколько их там было, этих аборигенов несчастных. Я понимаю, в Китае миллионы рабов Стену строили. А здесь-то? Объясните, господин профессор!
— Они просто знали, зачем это делают, — сказал Николай. — И поэтому делали. Когда известен ответ, вопросов не задают.
— Что-то непонятно мне, — сказал я. — Ты по-русски объясни, по-человечески.
— А может ты предпочитаешь латынь или ахейский, — улыбнулся Николай. — Знания древних были цельными, не делились на отдельные науки, и поэтому они видели процесс одновременно во всем объеме. Научно-технический прогресс по сути является разбитым зеркалом, осколки которого предельно искажают действительность. Первым это зафиксировал как данность Аристотель, закончил Картензий.
— Короче, сука этот Аристотель, — сказал я. — С него, гада, атомная бомба началась.
Кто такой Картензий я, честно говоря, не знал.
— Я ценю тво……ё чувство юмора, — сказал Николай. — Но, к сожаленью, движенья миров во вселенной нечувствительны к человеческим эмоциям. И потому улыбка Шивы в индуистских храмах скорей грустная, чем оптимистичная.
— Не был, — сказал я. — Но буду. Поднакоплю деньжат и поеду с семьёй в Гоа.
— Впрочем, нам пора перейти на сладенькое, — Николай достал из ящика очередную бутылку. — «Beherovka», отменная травяная настойка. Благотворно влияет на желудочно-кишечный тракт, как утверждал её изобретатель чешский доктор Бехер. И которую, как гласит надпись, видимо специально для русских туристов, в одной гостинице в Карловых Варах, следует пить рюмку до обеда и рюмку после обеда, а не бутылку вместо обеда. Но мы не поверим гостиничным работникам, и будем честно шмалить всю бутылку.
«Beherovka» подействовала мягко и взбадривающе. Я решил сменить тему, хотя бы для того, чтобы понять, куда я, собственно, попал.
— Один живёшь? — спросил я.
— Один, — сказал Николай. — Жену убил и съел. Нет, закопал в саду. — Николай сделал страшное лицо. — Хочешь, покажу место?
«Да! Совсем плохо у дяденьки с юмором», — подумал я.
— Тоскливо, наверное, одному на таком пространстве жить?
— Тоскливо бывает вообще жить, — сказал Николай. — Пространство здесь ни причём, чистой воды самообман. Лично мне не тоскливо. Скажу больше, эти стены защищают моё ego от убогости жизни.
— Если тебе наша жизнь такая убогая, продай дом и живи во Франции. Или на Пелопоннесе. — Настойка пробудила во мне патриота. Про Пелопоннес я, правда, сказал так, ради красного словца: бухгалтерша из нашей конторы ездила туда в отпуск и показывала фотографии — красота необыкновенная!
— Римские императоры эпохи упадка одно время взяли моду менять столицы. Нерон постоянно жил в Остии, на берегу Тирренского моря. Другие держали двор в Медиалануме, нынешний Милан. Константин вообще перебрался через Босфор в Византий, переименовав его в свою честь. Вечный город в эти века превратился почти что в периферию. Но не помогло.
— Не помогло от чего? — спросил я.
— От неизбежности наступления варваров, которые в осколках вышеупомянутого зеркала уже видели себя властителями всего обитаемого мира. Каковыми и стали, пройдя мучительным тёмным путем, освещённым кострами инквизиции и озвученным воплями негров на хлопковых плантациях в Новом Свете.
— Мне искренне жаль древних римлян, — сказал я, понимая, что уже мертвецки пьян. — Но если поминать, то по русскому обычаю — водкой.
— Ты прав, — сказал Николай, сходил на кухню и принес оттуда два гранёных стакана с водкой. Мы встали.
— Я пью, — голос Николая был строгим и трезвым. — За величайшую цивилизацию, когда-либо существовавшую на европейском континенте. В значительной степени наши законы, наши развлечения, наш индустриальный подход к освоению природы, наша политика и вообще вся наша дурь — их наследие. Плохо понятое и в основных постулатах по-обезьяньи скопированное, но не переставшее быть великим.
— И я того же мнения, — хотел с пионерским задором добавить я, но строгость поминального тоста остановила меня. Да и сам вид Николая смутно напомнил мне портрет какого-то Гракха из школьного учебника по истории.
