— Сегодня был розовый, — сказал я.
— Это у него от календаря зависит. Розовый или зёленый или чёрный. Жуть как страшно первый раз было. Но поныла-поныла, разделась и залезла в гроб. Он меня розовыми лепестками осыпал, лепестки у него тоже по календарю меняются, музыку включил и давай круги наворачивать и бормочет себе под нос, точно шаман.
— А потом что? — спросил я.
— Да ничего! Сидели на кухне, я «Drambuie» накачалась и заснула. Утром он меня разбудил, дал полторы штуки баксов и отправил на такси. Всё.
— Интересный секс, — сказал я.
— Да не то слово. Только, извини, полторы штуки на дороге не валяются. Я уже пообвыклась. Так что, когда Николай звонит, мигом несусь.
— И давно ты так… — я замешкался, пытаясь подобрать нужное слово. — Приезжаешь.
— Уж года два. В гробу раз десять сидела. Я — архетип божественной красоты. — Людмила подбоченила груди и засмеялась.
— Архикто?
— Архетип божественной красоты! — мечтательно повторила Людмила. — Это Николай мне втолковывает после своих покатушек. В моем теле, говорит, воплотились наслаждения и заблуждения многих поколений. Поэтому я не могу принадлежать одному, а должна принадлежать всем. Старый козлище! Во как! — Людмила снова засмеялась.
— Что, молодежь, пьёте без меня!? — Николай явился на кухню в тёмно-синем халате и того же цвета бандане, закрывшем его лысый череп. — Людка! Плесни-ка мне «вырви глаз».
— Сей секунд, маэстро! — девица шустро метнулась к кухонному шкафчику и притащила бутылку с бурой жидкостью.
«Сейчас что-то будет! — тревожно заскребло у меня на душе. — Спектакль должен ведь иметь продолжение».
Николай нацедил пузатую рюмку и сообщил:
— «Fernet Branca». Итальянский горький ликёр, настоян на полыни и ещё куче трав. На жаргоне забулдыг летчиков и запойных мариманов так и называется — «вырви глаз». Рекомендую, похмелье как рукой снимет.
— Я всё-таки по водке, — неуверенно сказал я. — Мне водкой как-то привычнее.
Николай опрокинул в себя рюмку, крякнул и сказал:
— Друг мой! Заупокойная часть окончена. Пора переходить за здравие. Тем более, у нас в гостях дама! — он сделал царственный поклон в сторону голой брюнетки. Та кокетливо потупила глазки. — Встречать зарю следует с чем-нибудь лёгоньким, почти воздушным. Шампанского в доме не держу, у меня от него изжога, но красного «Lambruscо» запас достаточный. — Он нацедил две пузатых рюмки. — Дерзайте юноша, вступайте в сообщество недобитых романтиков!
«Ой, бля!.. Я в этом доме точно в винный погреб превращусь…» — и я отчаянно выпил эту полынную гадость.
В висках бешено застучало, по всему бренному организму жар прошёл волной туда и обратно, я выдохнул и понял, что абсолютно трезвый. Я оглянулся по сторонам. Мне показалось, что я появился на кухне всего пару секунд назад.
— С прибытием на родную планету! — приветствовал меня Николай. — Вино будем пить по-гречески, перемешивая с водой, или на манер царя Митридата — с мёдом?
Я вопросительно посмотрел на Людмилу.
— Нет, нет, — сказала она. — У меня ликёрчик.
— Тогда с мёдом, — резюмировал Николай. — Митридат, один из последних великих эллинистических царей, был гурманом с тонким вкусом.
— Я музыку включу? — попросила Людмила. Он перебирала лежавшие на подоконнике диски: — Можно латино?
— Латино больно шумная, — сказал Николай. — Поставь лучше Макаревича. Он алконавт достойный. Я его книжонку читал, простовато, но мило. Как раз в жилу!
— Я полагаю, что требуются объяснения? — Николай поднял бокал с вином. — Prosit![2]
— Хотелось бы, — сказал я. — Предупреждать хотя бы надо.
— Я не предполагал, что ты проснёшься, — миролюбиво ответил Николай. — Впрочем, это не важно. Что ты знаешь о мистериях?
— Кое-что знаю, — напыщенно сказал я. — Я не такой тупой, как тебе кажется.
— Ладно, извини! — почти заискивающе сказал Николай. — О мистериях на самом деле никто ничего не знает. Они относятся к той же категории навсегда потерянных сакральных знаний, как космогония и алхимия. Поэтому у исследователей весьма широкое поле для фантазий: от эротических оргий до полётов во сне и наяву.
— Допустим, — сказал я. — Никто ничего не знает, кроме тебя. И что же такое секретное знаешь ты? И кому это на хер надо?!
— Только не ссорьтесь! — сказала Людмила. От ликерчика щечки её зарумянились, повлажневший взгляд утвердился на моём паху.
— «Duo cum faciunt idem, non est idem». «Если двое делают одно и то же, это не одно и то же», — сказал Николай. — Я тоже, как и все, не знаю. Но я не стал мириться с этим фактом. Я придумал для себя свою собственную мистерию, каковую ты и наблюдал. Мне это нравится, вот, собственно, и ответ на твой второй вопрос. Более того, я готов сделать смелый вывод: поскольку придуманная мною мистерия пробуждает в моей душе неожиданные свойства и качества, то, похоже, и в древности никаких конкретных правил не существовало. Действа происходили по наитию или, если хочешь, по рекомендациям голоса свыше.
— Ну да, ты же бездельник, — сказал я. — У тебя много времени всякой хренотенью заниматься.
— Да, я бездельник! — гордо сказал Николай. — Но не вопреки, а благодаря. В какой-то момент я понял, что если прямолинейно двигаться вперед, то логично, что придёшь к единственному выходу — смерти. Мне кажется, древние римляне именно это имели в виду, говоря: «Memento more»… Или по-другому, на любимый женский вопрос в начале знакомства: «Расскажите о себе?..», само по себе напрашивается: «родился, вырос, живу. Когда-нибудь умру. Девушка, к чему эта болтовня? Пойдёмте в номера…»
Следовательно, гармония не в прямолинейности, не в доме, ребёнке и дереве, точнее, не только в этом, а в понимании необходимости всех вывертов, скачков, падений и подъёмов, которые преподносит нам судьба. И, безусловно, в бесстрашии смотреть в глаза льву, когда, оскалив пасть, он мчится на тебя. Стоять спокойно и смотреть, зная, что ты выше, чем тварь бессловесная.
— Плавали-знаем, — сказал я. — Все эти Махатмы Ганди, Лев Толстой. Непротивление злу насилием…
— Я не совсем об этом, — поморщился Николай. — Вопрос не в том, подставлять левую щеку или нет. Трагедия подавляющего большинства людей заключается банально в неправильной расстановке приоритетов. Попросту говоря, ищут бога в доме, где живет дьявол. Казалось бы, чего уж легче: каждое утро, почистив зубы, задумайся, что для тебя самое главное в жизни. И определив это главное, действуй. Но нет — миллиарды мыслящих существ на планете ежедневно бегут по жизни как белка в колесе, и все эти вопросы — куда, зачем, почему — существуют отдельно от них, став привилегией странноватых людей, в усмешку называемых философами. Хотя в той же русской литературе устами Козьмы Пруткова сформулировано предельно ясно и конкретно: зри в корень! Ну, пытался граф Лев Николаевич обучать своих крепостных наукам и благородной премудрости. Ну, бродили его поклонники разночинцы по деревням и весям. А толку?! Года со смерти Толстого не прошло, как его же любимые крестьяне попытались усадьбу сжечь. Революция, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный…» И у другого классика, Федора Михайловича, папеньку, добрейшей души человека, крестьяне на вилы насадили. Те же римляне, извини, высказались жестоко и цинично: «То, что позволено Юпитеру, не дозволяется быку!»
— Все вы, жидяры, русский народ ненавидите! — вдруг сорвалось у меня с языка.
«Тундра! — мысленно сказал я себе. — Ну, ты выдал. Вот не ожидал. Ты же интернационалист….»
Николай улыбнулся и откупорил новую, по-моему, четвёртую бутылку:
— Я жил в Израиле несколько лет. Мне не понравилось. Слишком много евреев в одном флаконе. На земле обетованной всё то же, что и везде — суета сует. Вся эта миссия избранного народа в ходу только у жуликов и чокнутых ортодоксов. Мне там один умник всё доказывал, выпучив глаза, что Каббалу можно изучать только после сорока и непременно обрезанным. Мол, раньше не поймёшь. Я хотел ему сказать: ты и после сорока не поймешь, баранья голова, но как-то постеснялся. Уж больно учено пациент глаза закатывал. — Николай рассмеялся своему воспоминанию.
— Ты уж постесняешься! — я накатил винца и извинился за «жидяр». — Ты извини, ляпнул не подумав.
— Ерунда! — сказал Николай. — Между прочим, жид не более чем южнорусская транскрипция немецкого слова Jude, что означало еврей. Без всякой эмоциональной окраски, просто человек такой национальности. Но какая ещё работа могла быть у тихих евреев в Запорожской сечи? Кабатчики да менялы, любимое занятие всех изгоев во все времена. Вот и кричали казачки пьяными голосами: «Жид, налей! Жид, подай! Жид, скотина, скости православному долг!» Так и превратилось постепенно в оскорбительную кличку. Вообще, влияние национального на характер человека вещь туманная. Как там, у великого поэта: «Знаком я был с коренным русаком по фамилии Штольц, и встречал натурального немца, которого звали Иванов…».
