С 1 июля 1967 года мистер и миссис Барретт проживают по адресу: Нью-Йорк, 63-я улица, дом 263
— Тут все какое-то нуворишевское, — жаловалась Дженни.
— Так мы и сами нувориши, — настаивал я.
Мое общее настроение эйфории подогревалось еще тем фактом, что ежемесячная выплата за мою машину почти равнялась сумме, которую мы платили за всю нашу квартиру в Кембридже. Дорога от дома до офиса занимала десять минут пешком, столько же, сколько до фешенебельных магазинов. Я настоял на том, чтобы моя сучка-жена немедленно открыла в них счета и начала тратить деньги.
— Зачем, Оливер?
— Затем, Дженни, черт меня возьми! Я хочу, чтобы мной пользовались.
Я вступил в нью-йоркский Гарвард-клуб, куда меня рекомендовал Рэй Страттон, который недавно вернулся с войны, сделав несколько выстрелов по вьетконговцам. («Может, это и не вьетконювцы были — в кустах зашебуршало что-то, ну я и открыл пальбу».) Рэй и я играли в сквош не реже трех раз в неделю, и я дал себе три года на то, чтобы стать чемпионом клуба. То ли потому, что я вновь объявился на гарвардской территории, то ли потому, что распространились слухи о моих успехах (жалованьем я ни перед кем не хвастался, честно!), но у меня вновь объявились «друзья». Мы переехали из Кембриджа в самый разгар лета (мне надо было спешно подготовиться к экзамену для поступления в нью-йоркскую адвокатуру), поэтому первые приглашения были на уикенды.
— Да ну их на хуй, Оливер. Не хочу я тратить два дня на общество этих мудаков.
— О’кей, Дженни, но что я им скажу?
— Скажи, что я забеременела.
— Это правда?
— Нет, но если мы останемся на уикенд дома, это вполне может случиться.
* * *
Мы уже выбрали имя для нашего будущего сына. В смысле выбрал я, а потом уговорил Дженни согласиться.
— Слушай, только ты не смейся, — сказал я ей, впервые затронув эту тему. Дженни в это время была на кухне (там все было в золотистых тонах, даже посудомоечная машина).
— Ну, чего? — она продолжала резать помидоры.
— Мне все больше и больше нравится имя Бозо, — сообщил я.
— Ты это серьезно?
— Ага. Точно, ужасно нравится.
— И ты собираешься назвать нашего сына Бозо? — переспросила она.
— Да. Нет, правда, Дженни, лучшего имени для суператлета и не придумаешь.
— Бозо Барретт, — произнесла она, точно примеряясь.
— Говорю тебе, он же такой здоровяк будет, — продолжал я, с каждым словом обретая уверенность. — «Бозо Барретт, команда Гарварда и сборной университетов».
— Звучит, конечно, неплохо, Оливер, но… Вдруг у ребенка окажется плохая координация движений?
— Исключено, Дженни. У парня слишком хорошие гены, точно тебе говорю.
Я и вправду был в этом уверен. Мысли о Бозо в последнее время стали посещать меня все чаще и чаще. Гордо шагая в контору, я нередко грезил о нем наяву.
* * *
Я продолжил эту тему за обедом. Кстати, мы обзавелись отличным датским фарфором.
— С координацией у Бозо все будет в ажуре, — убеждал я Дженни. — А если ему достанутся твои руки, то его можно будет смело ставить защитником.
Она насмешливо заулыбалась, наверняка собираясь съехидничать и развеять в прах мои романтические мечты. Но, не придумав по-настоящему убийственной реплики, она вместо этого разрезала торт и положила мне кусок. Продолжая выслушивать мои доводы.
— Ну подумай сама, Дженни, — продолжал я прямо с набитым ртом. — Центнер натренированной ударной мощи!
— Центнер? — удивилась она. — В наших с тобой генах ничего нет про центнер, Оливер.
— Мы его откормим, Дженни. Протеины, витамины, высокопитательные смеси — правильным питанием можно много чего добиться.
— А если он не захочет есть?
— Съест как миленький! — нахмурился я, заранее сердясь на малыша, который, сидя за одним столом со мной, не пожелает помочь осуществлению моих грандиозных планов сделать его спортивной звездой. — Как миленький съест, а то отлуплю!
Тут Дженни посмотрела мне прямо в глаза и усмехнулась:
— Вряд ли, если в нем действительно будет сто килограммов.
— Да, действительно… — на мгновение смешался я, однако быстро нашелся, — но он же не сразу станет таким здоровым!
— Так-то оно так, — ответила Дженни. — Но уж когда наберет вес, берегись, подготовишка, придется тебе от него бегать. — И она заржала как сумасшедшая.
И вот, пока она смеялась надо мной, я представил себе стокилограммового младенца в подгузнике, который гонится за мной по Центральному парку, вопя: «Не смей обижать мою маму, подготовишка!» Жуть!
Дай бог, Дженни не даст Бозо расправиться со мной.
Сделать ребенка не так-то легко.
Ну, в смысле, разве это не ирония судьбы, что парни, которые в первые годы занятий сексом только и думают, как бы их подружка не залетела, потом должны резко переключиться на 180° и с не меньшей одержимостью думать, как бы она поскорее забеременела.
Да, это может стать навязчивой идеей. И лишить самое прекрасное в счастливой супружеской жизни его естественности и непосредственности. Я имею в виду программирование (вообще-то, не очень удачное слово — машинное какое-то). Это я в том смысле, что если заранее программировать акт любви в соответствии со всякими правилами, календарем, действовать стратегически («Оливер, может, лучше завтра утром?»), то он может вызвать дискомфорт, отвращение и, наконец, просто ужас.
Ибо если вы видите, что ваши небогатые познания и (предположительно) нормальные здоровые попытки «плодиться и размножаться» не дают результата, то начинают одолевать самые ужасные мысли.
— Полагаю, вы понимаете, Оливер, что стерильность не имеет ничего общего с вирильностью? — так сказал доктор Мортимер Шеппард во время нашей первой беседы, когда мы наконец решили, что нам необходима консультация специалиста.
— Он понимает, доктор, — ответила за меня Дженни, зная и без моих слов, что мысль о бесплодии — о моем возможном бесплодии — была для меня невыносима. Мне даже показалось, что в голосе ее прозвучала надежда, что если и обнаружится какое-то отклонение, то только у нее.
Но доктор просто объяснил нам, что к чему, подготовив к самому худшему, прежде чем сказать, что есть вероятность, что мы в полном порядке и скоро сможем стать счастливыми родителями. Разумеется, нам предстояло сдать целую кучу анализов. Физическое состояние, техника зачатия и так далее. Все как полагается. (Не буду вдаваться в малоприятные подробности этого тщательного обследования.)
Анализы мы сдали в понедельник. Дженни днем, а я после работы (к тому времени я с головой погрузился в мир юриспруденции). В пятницу доктор Шеппард вызвал Дженни еще раз, объяснив, что сестра что-то напутала и ему надо кое-что уточнить. Когда она рассказала мне о повторном визите к доктору, я заподозрил, что это… это самое отклонение обнаружилось у нее. «Напутавшая что-то сестра» — довольно избитая отговорка.
А когда доктор Шеппард позвонил мне в контору, я уже почти не сомневался. Он попросил меня зайти к нему по пути домой. Мои подозрения превратились в уверенность, как только я узнал, что Дженни там не будет. Значит, у Дженни не может быть детей.
Однако не стоит отчаиваться раньше времени — возможно, приговор не окончательный. Ведь доктор говорил что-то насчет хирургического вмешательства и так далее. Но сосредоточиться на работе я больше не мог, поэтому глупо было дожидаться пяти часов. Я позвонил Шеппарду и спросил, не примет ли он меня сразу после обеда. Он согласился.
— Итак, вы выяснили, кто виноват? — спросил я напрямую.
— Я бы не употреблял слово «виноват», Оливер, — ответил доктор Шеппард.
— Ну, хорошо, скажем иначе — у кого из нас нарушены функции?
— У Дженни.
Я был более или менее готов к этому, но безнадежность, прозвучавшая в словах доктора, все-таки ошеломила меня. Он больше ничего не добавил, и я решил, что он ждет от меня какого-нибудь заявления.
— Ладно, значит, дети у нас будут приемные. Ведь главное, это что мы любим друг друга, так ведь?
И тогда он сказал мне:
— Оливер, проблема гораздо серьезнее. Дженни очень больна.
— Что значит «очень больна»?
— Она умирает.
— Это невозможно, — сказал я.
Я ждал, что доктор скажет, что все это черный юмор.
— Она умирает, Оливер, — повторил он. — Мне очень жаль, но я должен это вам сказать.
Я настаивал, что произошла какая-то ошибка — может быть, эта идиотка-сестра опять что-то напутала, дала ему не тот рентгеновский снимок или еще что-нибудь. Он ответил со всем сочувствием, на какое был способен, что анализ крови был повторен трижды. Диагноз не вызывает сомнений. Теперь он направит нас — Дженни — к гематологу. Собственно, он посоветовал бы…
Я прервал его взмахом руки. Мне нужна была минута тишины. Просто тишины, чтобы осознать. Потом я подумал о другом.
