Андрею он сказал просто:
— Я Рыжего забираю.
В Германию он ехал со мной. Вылетели из Борисполя и через полтора часа проснулись в Берлине. Потом — Ганновер. Сняли двуспальный номер в гостинице, сводил он меня в бар, покатал на такси. Пока — нормальный человек.
На автохаузе он неплохо поговорил с немцами по-английски. Немцы были довольны и им, и его заказом:
— Херр Завадски! Ваша машина готова!
Он отдал мне заграничный паспорт. Накупил всяких побрякушек: цепи для бампера — это крутизна! — лампочки, подсветку. Мне больше ничего и не нужно было. И он это, гад, жопой чувствовал. Еще дал пару кассет, жвачку, жратвы на дорогу: орешки, яблоки, бананов целый ящик, и двое суток до Борисполя.
По карте показал путь. На всю дорогу положил семьсот марок. Я тогда подумал: на хрена столько? Сэкономлю для себя марок сто. А фиг тебе! Начал заправляться — сорок, пятьдесят, восемьдесят — девяносто восемь литров в баке. И бензин — плюс-супер — самый дорогой. За одну заправку — сто семьдесят марок.
Но дальше ко мне не приставайте! Как я сел в эту машину, как включил передачу… Ну, он меня купил этой «бээмвухой»! Чужое, а приятно!
Магнитофон, компьютер — все, блин, импортное, немецкое, без примеси. Германия же! Все загорается и по-немецки говорит: «У вас скоро кончится бензин». Что со мной было — труба!
Триста лошадей, как одна. Фары поднимаются, центральный замок, электрообогреватели и электроподъемники стекол, кожаный салон. Ложишься спать — нажимаешь на компьютере кнопку, и там такой вентилятор включается: он забирает тепло двигателя и гонит в салон при неработающем движке. По компьютеру можно узнать расстояние от Ганновера до Киева, какой дорогой лучше ехать и в каком режиме. Ставишь ручку на контроль, снимаешь ногу с педали газа, и машина сама набирает скорость, ты должен только тормозить. Ну и тачка!
Притопил я газку под двести пятьдесят. Идет! Коробка-автомат: дорожный режим, спортивный, магистральный, нейтралка и паркплац. Спортивный — это такое наслаждение, такая труба!
Жмешь на кнопку — бам! — блюдце выезжает с банкой Пепси. Вам этого не понять!
Но бензин жрет, как динозавр: четырнадцать-пятнадцать литров на сотню км, а в спортивном — девятнадцать. Все, больше не могу об этом рассказывать — полный рот слюны!
За немецкой таможней заехал на стоянку, заплатил какому-то деду десять марок вместо двух и объяснил на пальцах:
— Дед, я буду спать в машине. Посторожи.
— Не бойся, — отвечает на пальцах, — мы с рэкетом вот так.
Доезжаю до польской Пиаски. А там перед магазином стоят две машины. Я на них никакого внимания. Стоят и стоят.
Включаю магистральный режим, опускаю стекло, музончик врубаю — «Ласковый май»: «Белые розы, белые розы…» — все от него тащились тогда. Расслабился, дорога широкая, плитовая, ни деревень — ничего. Иду сто двадцать, встречных нет, совсем рядом украинская граница. Смотрю, обходит меня «форд-таурас», американский, с транзитными номерами.
Еду, а «форд» так мягко на меня накатывает. Ну, думаю, обгоняет — пущай. Поначалу хотел погоняться: у него тоже триста лошадей, но потом раздумал. Так, он меня медленно обходит: еле-еле. Решаю: сейчас приторможу — пусть обойдет. Перегон — не гонки.
Когда — бац! — одна секунда, и я песню уже не слышал: у меня все звуки слились в один и в окно вылетели. Стекло у «форда» опускается, я поворачиваю голову… и все не как при авариях. Говорят: вспомни аварию. Никогда! Всегда помню до места заноса и с места падения, а время полета — джик! — свертывается, его никак нельзя растянуть. Во всех фильмах показывают: машина летит медленно… Чушь собачья!
Сколько знаю людей, попавших в аварию, — никто не помнит, на каком месте у них тогда были глаза, а на каком руки.
А здесь наоборот. Помню каждую молекулу, пролетевшую в воздухе, все помню в мелочах: открывается окно, я поворачиваюсь, у «них» стекло так медленно опускается — ж-ж-ж — рука в коричневой перчатке с «Калашниковым» — раз! — и цевье так держит — не забудешь…
И сразу — страх, блин, и жар по всему телу…
Потом вижу: передернули затвор. Я только прилег и рычаг на себя дернул на спортивный. Машина взревела и рванулась, а у тех поэтому чуть-чуть прицел сбился. Я бесчувственно, как чужой, сполз по сидушке и вцепился в руль.
И в этот момент — бух! — помню, спину дергануло. Все тело как бы вывернулось наизнанку. Волосы на дыбы — это труба, чувствую — весь мокрый, насквозь, и сидушка вся мокрая, и руль.
А машина уже сама пошла: сто восемьдесят, сто девяносто, двести! Только стрелка — ю-ю-ю-ю, колеса чувствуют выбоины, а я нет, трасса широченная… Они сразу в зеркале исчезли — граница-то рядом.
Я поднял фары, включил аварийку, противотуманки желтые — все, что включалось и подымалось. Ни одного полицейского.
Догнал до границы, пру без очереди — такая крутая машина, все позволено! Там все офигели. Я к шлагбауму, выбегает вояка. Я стекло опускаю и пальцем показываю на дверь: там дырка от пули. Шлагбаум подымают. Поляк что-то начинает орать. Я спокойно говорю:
— Пан, вы понимаете по-русски?
— Где прострелили? Выходи!
Я дверь открыл, а выйти не могу: спина приварилась к сидушке. Я рукой по спине — вся в крови, и кровь уже запеклась, вся спина разрезана, а в машине ни проводка не зацепило.
Вызвали «скорую». Спину отодрали от кресла и зашили. Через пять часов я в Киеве, опоздал на три. Завадский спрашивает:
— Что случилось?
— Стреляли! Думаю, в вас лично. Не в меня же! Вот бумажка из полиции.
— Кто стрелял?
Я рассказал. А он:
— Ты что, не мог уйти?
— Так я же и ушел!
Я сразу понял, чего этот козел со мной не поехал. Ишь, как он меня вместо себя подставил! А я ему не Кеннеди, меня никаким братом не заменишь.
Короче, он заплатил мне пятьсот баксов плюс столько же премии, и жратвы понавез мне в больницу три багажника. Машину решил не чинить — пусть будет меченой. А ее все равно через три месяца украли. Уехал Завадский утром на «БМВ», приезжает днем на такси. Поднял на ноги весь Киев. Не нашли.
После ему пригнали «опель-астру», попроще. На ней, может, ездит и сейчас, если не убили, конечно: бандиты долго не живут.
В Сибири есть городок Колпашево, а в нем два пивзавода. И горисполком издал судьбоносный для всех колпашевцев приказ: пиво за пределы Колпашево не вывозится: золотой запас.
В Стрежевой всего два раза завезли чешское пиво — такие очереди были! А в Колпашево пивом обжирались.
Кроме пива в Колпашево своя зона, а добраться туда можно только по зимнику. Зэки там покупают пиво вместо водки, сразу по пятьдесят-сто литров — ведрами, бочками… И местные жители тоже.
И вот мне, Рыжему, пацану еще, дают в военкомате направление на курсы в этот самый пивгородок. После курсов мы получаем права и прямиком в Венгрию. Мы страшно радовались, что попадем за границу. За гра-ни-цу! Понимаешь, у нас Москва, Ленинград — Большая земля.
— О! Этот человек приехал с Большой земли!
— Ты знаешь Петруху? У него есть знакомая Лена, так у той Лены тетка двоюродная, а у нее сын вернулся с Большой земли. Представляешь?!
Короче, Москва стоит, Кремль звонит. А тут — аж за границу!
Мы из аэропорта Колпашево сразу же бросились пить пиво. Наш старшой орет:
— Ребята! Куда же вы? Вы будущие водители, мать вашу!
Но пиво… Конечно, марочное, одиннадцать с половиной градусов, неразбавленное: пару литров — и наповал. Бутылку выпиваешь залпом — тебя уже раз качнет, а после второй бутылки ты уже можешь себя со стороны наблюдать. Зрелище мерзкое.
Водка томская плохо продавалась, а пиво мгновенно. Открываешь на уроке портфель, а там… конечно, пиво. Не учебники же! Как его не пить? Сгниет же. А дешевое какое! Его даже не крали. Зачем? Три рубля — десять литров.
Мы устроились у какой-то бабки всего за двадцать пять рублей с каждого. Перво-наперво взяли у нее эмалированное ведро. К Славке, дружку, жена приехала, пили все вместе и каждый день со всеми местными бандитами, и на курсах пили.
На правах потом фотки наклеили — жуть! У меня на фото волосы совсем ощетинились, как будто через меня ток пропустили, а у Славки глаза свело. Все менты докапывались:
— Чего у тебя глаза здесь?
— Дернулся, — врет.
Инструктор Баталыч всегда приказывал: дыхни! А сам тоже немножечко пьян. Как же иначе?.. Но чуть вильнешь в сторону — домой, вечером пересдача. Он всегда с плеткой ездил, и чуть что — по рукам: не виляй! Поэтому руки у нас всегда синими были.
А пиво удивительно быстро уходит: попил — пописал. А настоящее — тем более. Руки из ведра вытащишь, и руки липнут — вот это пиво! Пьешь пиво, и рот открыть нельзя: язык прилипает к нёбу — вот это пиво! А все остальное — моча пьяного ежика.
