Нам рассказали, почему бармен в Баварии всегда ходит в брезентовых штанах с кожаной прокладкой на жопе. В Баварии есть пивные, где продают абсолютно чистое пиво. Кружки огромные, бочки в стены вмурованы, и бармены, как я уже сказал, с кожаными латками сзади.
Раньше качество пива проверяли так: лавку обливали пивом и бармен должен был проехать по ней на жопе, затем встать, и чтобы лавка прилипла к штанам. Если нет — ему хана: не разводи! Но обычно лавочки прилипали.
Мы пропили все бабки, еды никакой. Купили сахару и пили очень сладкий чай: я убедил всех, что сахар подымает тонус. Так проходило наше обучение. Из тридцати пяти человек права получили только одиннадцать. Я сдал сходу благодаря пиву. Хотя и странно: пили-то все одинаково.
А дома в Стрежевом мне подсказали, что лучше служить поближе к дому, а в Венгрии пускай служат венгры. Для этого мы со Славкой легли в стрежевскую больницу с бронхитом.
Как-то приходит медсестра:
— Помогите, ребята, я же вас отмазала. Там тетка умерла, а все грузчики морга пьяные.
Картина, блин, конечно, отвратная. Тетка уже пожелтела и собирается позеленеть. На ноге номерок. Морг — метров двести от больницы. Мы ее погрузили в «Волгу» и в морг. Видно, мы все это правильно сделали, потому что нам предложили там поработать. С армией можно было и подождать, а жмурики ждать не любят.
Одна девка сама удавилась. Чего ей, глупой, у нас не понравилось? Видать, проблемы были. Мы таких девок перевезли до хрена. Нам звонят патологоанатомы:
— Срочно… труп №64… мужчина.
Едем в холодильник, в нем полный мрак. С фонариком находим свой труп: действительно №64, действительно мужчина. Мертвецы — все мужчины, у них импотентов не бывает.
А Славик один раз немножко выпил и на трупной тележке заснул. Простыней укрылся, лежит, как труп, не дышит. Подходит та медсестра:
— Что, Славик умер?
А там — так тихо, спокойно. Ну умер чувак и умер. Чего ему еще делать? Никто даже не спросит: как? Работаешь, работаешь — бац! — и умираешь. Подойдет кто-нибудь: что, умер? Да… ну что ж.
Но крови я все равно не полюбил. Патологоанатом все время приглашал:
— Ребята! Вы курите. Хотите, покажу легкие курильщика?
— Не, — говорю, — не надо. Как же я потом курить буду?
А тут Толик предложил:
— Хочешь перед армией отъесться, коровьего молочка попить? Хватит со жмуриками играть, поехали со мной в Башкирию, в деревню.
Ну, до армии еще две недели, жмурики все равно уже все мертвые. Какой базар, поехали.
Прибыли в деревню — от Уфы восемьдесят километров. Грязь по пояс, свет по праздникам, телевизора нет — романтика!
А утром надеваю, блин, свои чешские лаковые туфли, замшевый пиджак и выхожу на улицу. Смотрю — толпа, человек десять, — пацаны и девчонки. Или одиннадцать?
А как же, городской приехал, Толика друг, с Большой земли — надо посмотреть.
Одеты все по моде: пацаны в резиновых сапогах, а девки в калошах. И все в телогрейках. Во, блин!
Толик говорит:
— Пойдем, я тебя приодену, а то ты какой-то немодный.
Дал калоши, штаны рваные, толстые носки — это у них самая классная мода. И главное, дал крутую новенькую телогрейку, не пожалел. Кошмар! А народ уже разошелся…
Зато открыл он сарай, а в нем «ява», свежатина!
Калоши я сменил на сапоги. Калоши здесь — выходная обувь. Пришел в гости, снимай калоши и пошел в носках. Выхожу — о господи!
— Толя, а где же мои калоши? Ну десять пар в ряд!
— Чей размер подойдет — те и твои. Но если пришел в дырявых — в дырявых и уходи, чтоб честно было.
Так вот! Сели мы на «яву».
— Куда едем?
— За пивом, в Стерлитамак.
А фамилия дружка была Афанасьев. И через дом от него жил Афанасьев. Два Афанасьева в одной деревне. Это же редкость. Что вы говорите мне — херня? Это родственников Афанасьевых может быть по три семьи в одной камере, а тут однофамильцы. В Киеве тоже жили еще одни Лукацкие-однофамильцы, они мне еще хомяка подарили. Родственники-то хрен что подарят! Дошло?
В Стерлитамаке купили пятьдесят бутылок пива, нагрузили на меня сзади.
— Может, хочешь, — предлагает мне Толик, — за руль сесть?
— Не, не хочу! Я эти твои два колеса боюсь со страшной силой. Рули сам.
Приехали в родное село, взяли девчонку и поехали втроем в лес на пикник на одном мотоцикле. А чего? Толик меня на бак посадил, как маленького, я ноги к подбородку поджал — все дела. Девчонка, Толика любовь, сзади села, как большая, а Толик посредине.
В лесу достали водку — бутылки две или три, или пять. Кто их считать будет? Шашлыки — перфект! Ужрались. Я говорю Толику:
— Толян! Я поеду на «яве».
— Езжай, — машет, — только недалеко.
— Не боись, — говорю, — далеко не уеду. Может быть, не уеду вообще…
Я ж впервые на мотоцикле. Дерг-дерг, брык-брык… Завелся. Я сцепление отпускаю и сразу заезжаю прямо в яму. Ложусь на бок и мотоциклом сверху накрываюсь; мотоцикл работает, а я уже сплю. И яма, блин, такая заметная была. Откуда я знаю, почему ее не объехал? А яма жутко глубокая оказалась, как берлога.
Толик будит. Волнуется:
— Ты что, Рыжий, убился?.
— Не, живой. Но на мне, кажется, кто-то сверху лежит.
Он мотоцикл заглушил, меня за ноги из ямы вытащил. Яма же неглубокая, так, впадинка метра два. Но мотоцикл оттуда никак не вытаскивается. Он пьяный, и я пьяный, и она пьяная. Толкали мы его долго и боком, и раком. Короче, заснули возле мотоцикла: я, Толик и его любовь. Холодно — труба! Просыпаемся, башка гремит.
Из деревни я прямиком погнал в армию.
Спрашиваем капитана:
— Куда мы едем?
— На Черное море, на пляжи!
Мы обрадовались. Едем на море греться. А здесь сейчас — тридцать мороза. Кто-то уже шапки выбросил.
А капитан как сел в поезд, так и забухал до конца пути. Едем, едем, снега все меньше, леса меньше, земля пошла бугристая, мостов побольше, сопки замелькали, туннели. Значит, море скоро.
Утром видим — вода! О, Черное море! А вокруг горы. Мы даже поспорили: есть на Черном море горы или нет. Конечно есть! Едем прямо по берегу — шестьдесят метров до воды.
Приезжаем к месту назначения ночью. Капитан наконец протрезвел. Идем — кругом вода и пограничники какие-то. Только море что-то совсем неширокое. Капитан успокоил:
— Это заливчик.
А дальше воды город светится. Один пацан спрашивает:
— Там турки, что ли?
— Нет, это не турки, — смеется капитан. — Короче, видите город? Это Хайхэ, Китай, а вон там город Благовещенск.
А мы в географии все тупые, все двоечники. Другой наш умник говорит:
— Я знаю, где Благовещенск, но там никакого Китая и моря нет.
В России-то два Благовещенска, но я об этом тогда не знал. Откуда?
Наконец капитан сознался:
— Вы на Дальнем Востоке, ребята. Дальше некуда, дальше — измена Родине. Приплыли!
Рыжий! Все — карусель! Самое интересное повторяется столько раз, что уже не надоедает. Это тебе не долбаный Андрей говорит, это я сам тебе говорю.
Едешь по дороге на Полтаву — спишь, смотреть не на что, потому что каждую рытвину знаешь, каждый киоск.
Я останавливаюсь в Пирятине, захожу в ларек, покупаю пирожное. Продавец меня уже узнает. Беру пирожное, иду на КП, говорю:
— Коля, привет!
Мент там — мужик классный.
— Опять едешь?
— Опять.
— Куда? Ты хоть посчитал, сколько раз ты здесь проезжал?
— Не знаю, Коля, может, шестьдесят, может, сто раз…
Потому что с Киева ведут три дороги: на Полтаву, на Минск, на Прибалтику. Из Киева — всего три дороги, на все четыре стороны света, блин! Один раз на КП остановят, другой, третий — и ты уже свой. После третьего раза все надоедает, после десятого осточертеет, а после шестидесятого ты уже рад, что там ничего не изменилось.
Тот же КП, тот же киоск, и, если его смена, тот же классный мент Коля, а не какой-нибудь новый, неизвестный тебе козел с погонами.
Один раз деньги нужны были позарез, и приехал мужик из-под Вильнюса.
— Ребята, есть работа, хорошо плачу. Нужно перевезти пять тонн наркотиков.
Я говорю:
— Это — нет!
— Да подождите, не спешите, вы ничего не поняли. В Прибалтике нет димедрола, а ваше самостийное правительство запрещает вывоз лекарств. Таблетки сильные, но только для лечения. Вы не поедете ни на какие склады, разгрузитесь прямо в больнице. Плачу сразу каждому по тыще баксов.
Это были бешеные бабки: зарплата на заводе тогда была тридцать баксов.
— Я буду ехать сзади. Вы даже из машины не выходите, денег у меня полный дипломат, все проблемы решу сам. Как идет машина?
— Нужно восемьдесят — буду ехать восемьдесят, нужно сто тридцать — буду сто тридцать. Но это будет дороже — ремонт дорог.
