– Какого Мюнхена?! – гневно воскликнул он. – Гамбург, Гамбург – столица современного искусства!..
Квартиру нашли быстро – были бы деньги. Со скрипом, но Лева все же поделился похоронными сбережениями уральской старухи. Что-то добавила Даша. И они сняли однокомнатную в Перове. Фрусман по привычке хотел было увязаться за ними, но сам же и передумал.
– Надо и мне какую-нибудь бабу завести, – сказал он. – А то две хозяйки на кухне – фигня получится.
Оба новоселья справляли у Ларчикова. Лева принес в подарок старый чайник Tefal. Пояснил без тени смущения:
– У меня на квартире целых три оказалось. Так что дарю – говна не жалко. Правда, временно, – и вдруг с некоей философской задумчивостью добавил: – Съемное жилье – это действительно «энциклопедия жизни», как говаривал классик.
– Какой классик? – поинтересовался дотошный Ларчиков.
– Адин Штайнзальц.[9]
– Один кто? – в свою очередь осведомилась Дашенька.
– Не важно. Я это к тому, что если по порядку рассказать о всех моих съемных квартирах в Израиле, то больше ничего не надо. Вся сионистская одиссея Льва Фрусмана будет как на блюдечке!
И тут лисичка прилипла: расскажи да расскажи. Ее орбакайтевский носик даже, кажется, удлинился от возбуждения.
– Как-нибудь потом. Пьян я, спать хочу, – неожиданно холодно ответил Фрусман.
Со среды будущих паломников принимали в офисе Ларчикова. Верочка встретила шефа привычным кудахтаньем. Доложила, складывая губы в рюмочку: неплохой заказ на германские визы, есть желающие высадиться на Тибет.
– Ну, оформляйте, оформляйте этих ваших копеечных буддистов, – хмыкнул Вадим. – Однако запомни, Вер: мы теперь будем в основном православными паломниками заниматься.
– В Соловецкий монастырь отправлять?
– Почему в монастырь? В светлый град Ерушалайм.
– Куда?
– В Иерусалим, дура. И закрой, пожалуйста, дверь.
Вскоре приехал Фрусман. Первым делом он приклеил скотчем на стену, не очень аккуратно, липовое благословение патриарха, переданное депутатом Полянским. Золотые каллиграфические буквы блестели на солнце, как ботинки жениха. Тут же выяснилось, что компаньон хочет единолично восседать в кабинете. Сцепились рогами, будто два оленя из-за любви к самке. Левины аргументы: мол, рассказы паломников похожи на исповедь, необходима строгая конфиденциальность – вызвали у Ларчикова язвительную усмешку. (Гнать этих безумных старух с их откровениями прямиком за Урал!) Здесь явно другое: Фрусман желает управлять финансами самодержавно, без всякого контроля. А вот это шиш.
– Мы же партнеры, должны все делить пополам: ответственность, тяжкий груз исповедей. – Хитринку на губах быстро проглотить, как фиолетовый инжир. – И потом, ты же иудей. Ты не можешь исповедовать православных.
– Какой иудей? Я тебя умиляю! – воскликнул Фрусман, воздев руки к липе «от патриарха». Но возразить ему было нечего.
Поворчав, он примостил свой термос с заваренной курагой (лекарство от иногда шалящего сердца) рядом с плодами смоковницы[10], спасающими от гастрита Ларчикова. Затем выудил из портфеля и поставил на стол деревянный барабан с агрессивно заточенными цветными карандашами, фото старухи в рамочке, чайную кружку в форме слоненка с элегантно согнутой ручкой-хоботом.
– Это мама твоя? – спросил Вадим, обозревая портрет.
Лева поперхнулся:
– Это Голда Меир, бывший израильский премьер-министр. Ты что, Голду не знаешь?
– Слышал… имя.
– У вас тут не только солнца нет. Вообще – темнота!
Вошла Верочка, левое ее запястье было исцарапано в кровь.
– Что с тобой? – зевнул Ларчиков.
– Кот с улицы забежал. Я проветривала, дверь открыла. И он… это… шмыг. Весь облезлый, наглый! Еле поймала за шкирку. И вот – производственная травма. Можно домой, а?
– Какой домой? Начало рабочего дня. Запиши номер и соедини меня. Это клуб один, спросишь арт-директора. И возьми там йод в аптечке.
– Кстати, о клубе. Ты звонил в «Метелицу» насчет презентации? – спросил Фрусман, наливая из термоса.
– В «Метле» отказ, у них все на месяц вперед забито. Сейчас Верка с другим заведением соединит.
– С каким?
– С пафосным. О чем ты и грезил в ночи.
Переговорив с арт-директором, Ларчиков обрисовал ситуацию компаньону. В зале со сценой четыреста посадочных мест. Просят по восемьдесят долларов с носа.
– За вход?
– Да нет. За место на банкете. Сколько мы людей собираемся пригласить?
– Пока не знаю. – Фрусман задумчиво и с недоверием глядел на Вадима. – А точно по восемьдесят долларов?
– Блин, хочешь, сам позвони!
– Нет, я просто… А что там будет: черная икра, фуа-гра, французский коньяк?
– Сомневаюсь. Кухня простая, русская. Но ты же требуешь пафосный клуб – там все дорого.
– Ну да. А что с артистами? Мы можем своих привезти? Как Лариска предлагала.
– Можем. Хотя клуб заинтересован собственные программы и собственных артистов продавать.
– Мало ли в чем они заинтересованы!
Разговоры о презентации свернули, потому что пришел клиент. Верочка, наморщив лобик, похожий на раздолбанную взлетную площадку, шепнула в дверную щель:
– Приятный. Солидный. Седой.
– Впускай.
Это был старичок шнурообразного вида. Лоснящийся черный костюм в обтяжку, как у дайвера, только баллонов сзади не хватает. Желтая водолазка под горло. Стал с порога рассказывать, как мальчиком присутствовал на похоронах Федора Шаляпина на монастырском кладбище Пер-Лашез, как гроб великого певца везли на белой лошади с продольной подпалиной на боку, которую, по слухам, сам Федор Иванович факелом и начертал в пьяном кураже…
– Вы еврей? – вдруг перебил оратора Лева.
Уши старичка колоритно передернулись.
– По отцу – да. А почему вы спросили?
– Да так – родная кровь… Так что с Шаляпиным? Только не говорите, что это вы виноваты в его смерти. У нас паломническое общество, а не Петровка, 38. Что вы вообще хотите?
Посетитель кашлянул в горло водолазки:
– Я за свою долгую жизнь видел не только Шаляпина, множество знаменитых людей… Короче, я прошу скидку на вашу «карту». Даю не четыреста, а двести.
Фрусмана перекосило, как тогда, при виде дедульки-попрошайки, мечтающего о новом протезе.
– У нас это не принято. При всем уважении. Одному сделаешь скидку, потом целая рота прискачет.
– Значит, вы отказываете?
– Отказываю.
– Честь имею, – мрачно вымолвил шнурообразный и, по-белогвардейски кивнув, юркнул в щель.
– Еще один чокнутый, – пробормотал Лева. – Хорошенькие паломнички прут. Старуха нацистка, греховодник Папардю. Весело. Театр абсурда просто.
В паузе он напряженно и задумчиво смотрел на портрет Голды Меир: прическа-одуванчик, черные лычки бровей. Заглянула Вера.
– Лев Мордэхаевич, еще шесть клиентов на Иерусалим. Впускать? Да, и этот, в костюме и желтой водолазке, никак не уходит. Чего делать? Может, милицию вызвать?
– А он что, буянит?
– Да нет, пока тихо сидит.
– Наверное, одумался. Хочет купить «карту» по полной стоимости. Пусть ждет.
Дверь закрылась.
– Блин, а заработала реклама! – восхищенно проговорил Ларчиков. – И это только в одной газете!
– Круто, да.
Тут за дверью послышался какой-то шум. Он нарастал: икорный дождик оформлялся в затяжной ливень. Фрусман, поеживаясь, выскочил из кабинета. За ним Ларчиков. Перед горсткой будущих паломников, взобравшись на стул, вещал «хоронивший Шаляпина»:
– Вы думаете, Христос действительно мог ходить по воде? Ложь. Наглая ложь! Там, на Галилейском озере, где якобы свершилось чудо, есть отмели. Воды по щиколотку. Вы помните фильм «Бриллиантовая рука», когда Миронов идет за мальчиком по глади озера? Точно такое же «чудо». Точно такое же!..
Да что чудеса! Врут о том, когда родился Христос. Ведь даже на основании евангельских повествований приходится сделать вывод, что младенец родился за четыре года до новой эры. Однако, если мы обратимся к еврейскому Талмуду, окажется, что время жизни Христа – середина II века до нашей эры! Это заставляет еще больше усомниться в исторической достоверности образа, запечатленного в евангелиях. Кроме того, сравнительный анализ еврейских и христианских источников того периода выявляет целый ряд существенных расхождений…
Народ гудел, переругивался, но чем дальше, тем больше прислушивался к богохульским речам шнурообразного. Надо было срочно выправлять ситуацию (и спасать ускользающие бабки клиентов!), однако Ларчиков пребывал в некоем гипнотическом ступоре (возможно, старичок обладал теми же способностями, что и колдун Папардю). И тут во всей красе показал себя Лев Мордэхаевич Фрусман.
– Не трожь Христа, жидовская морда! – заорал он. – Штайнзальца цитируешь? Иудейские бредни пропагандируешь?!
На глазах у растревоженной публики между Левой и шнурообразным завязался высокий теологический спор. Но неожиданно старичок ударил ниже пояса: заговорил о своих сомнениях в беспорочном зачатии Иисуса. И как же грамотно, гад, заговорил! Мол, на фоне кризиса язычества идеи христианства, обернутые в знакомую мифологическую оболочку, были обречены на успех. Потому и вбросили мыслишку: понесла Дева Мария от Бога. Язычникам это было понятно и близко, ведь вседержитель Зевс, к примеру, не раз овладевал земными женщинами, то явившись к ним золотым дождем, то в облике лебедя или быка. А потом и дети рождались – либо герои, либо чудовища.
