– У меня, кстати, тоже были сомнения насчет непорочного, – подал голос мужик в летней ветровке. – И как это она, Мария, с чего понесла? Ну с какого хрена, простите великодушно?
Фрусман проигрывал вчистую. Лицо его полыхало – хоть пожарных вызывай. Неожиданно очнулся Ларчиков (видимо, сама рука Божья остановила эти гипнотические качели):
– Ну же, Лева! Где твои козыри? Народ сейчас в синагогу ломанется!
– Да он же, мерзавец, Штайнзальца цитирует слово в слово, – зашипел Фрусман. – Куда мне против патриарха еврейской мысли?
– Что же делать? Я в этих христианских легендах ни бум-бум.
– Не знаю, что делать. Морду бы ему набить – да не поймут. Будем ждать.
– А крест? – Воодушевленный молчанием главного оппонента, еще громче заголосил старик. – Крест – это же позор!
– А что? А что крест? Почему? – забубнили вокруг.
– Римляне казнили на кресте рабов и людей низших сословий. Это была позорная казнь. Чего же мы гордимся крестом, отчего возвеличиваем его? И кстати, у ранних христиан крест вовсе не являлся символом новой религии. Напротив, они стыдились его. Символом их религии была рыба. Рыба, а не крест! Все лживые церковники перевернули с ног на голову!
Пожар с физиономии Фрусмана перекинулся на лица вероятных паломников. Запылало вовсю. «Хоронивший Шаляпина», чувствуя горячее людское дыхание, даже отставил по-певчески руку, будто собирался затянуть арию. И затянул, но из-за своей самонадеянности и наглости сфальшивил. Иисус-де питал слабость к женскому полу, ни одной юбки не пропускал, долгое время сожительствовал с блудницей Марией Магдалиной. Поджигать, конечно, можно со всех сторон, но балка когда-нибудь рухнет и на твою голову.
– Он что же, бабником был, наш Иисус? – загрохотало по углам. – Ходочком?
И мгновенно все изменилось. Слепые прозрели – поводырь предстал перед ними в облике средневекового демона, с волчьей головою и змеиным хвостом. Фрусман, чутко уловив ситуацию, завопил:
– Братцы! Православные! Что же это мы, как в гипнозе, стоим? Ведь нашего Бога распутником обозвали! Доколе оскорблять себя позволим? А ну, расступись!.. Бей жидов, спасай Расею!!!
И если бы не быстрые, на удивление проворные ноги, заломали бы шнурообразного, затоптали…
Когда все закончилось, Фрусман выхлебал весь свой термос с целебной курагой. Массируя в области сердца, он полуприлег в глубоком кожаном кресле, похожем на боксерскую перчатку.
– Если такая бойня будет каждый день, сам клиентов принимай. Я так и до Песаха[11] не доживу.
– Может, валидол из аптечки принести? – сочувственно произнес Ларчиков, поднимая флягу. – Слава павшим за веру героям!
– Дошутишься. Дай вот лучше коньячку.
Сделал глоток, другой. Его громадные глаза-шиповники повеселели, набухли.
– О, контингент! Паноптикум. Сейчас всех оставшихся примем – и шабаш.
– Шаббат, – усмехнулся Вадим.
– Шаббат еще впереди!
Концовка первого рабочего дня в офисе Ларчикова прошла буднично и по-деловому. Никаких душещипательных исповедей: договора, деньги, выдача «карты».
– А не ударить ли нам в колокола? – Лева шлепнул на стол варежку баксов. – А? Девочек пригласим. Дашку, Верочку.
– Понравилась моя секретарша?
– А что, симпатяга. А губки какие. Ты ее, скажи честно…
– Было дело, но давно. Так что дарю. Только прежде давай деньги поделим.
Лицо Фрусмана перекосило.
– Какой ты все-таки неромантичный и меркантильный тип.
– Лева, я абсолютно пустой. Или ты за нас с Дашкой в кабаке заплатишь?
– Я тебя умиляю! И думать не моги.
Сегодня они приняли шесть паломников. Умножаем на четыреста баксов, стоимость «карты», получается две четыреста. По десять процентов Полянскому и Казанцевой – двести сорок плюс двести сорок, значит, четыреста восемьдесят в сумме. Вычитаем, остается тысяча девятьсот двадцать. Делим пополам – по девятьсот шестьдесят баксов на человека. Недурно.
Дашу подхватили возле кинотеатра «Ударник». Приземлились в какой-то итальянской траттории – на вывеске аппетитно нюхал спагетти поваренок в сплющенном колпаке. Заказали грибную пиццу на четверых, две бутылки красного вина. Верочка, не знакомая с планами Фрусмана и, собственно, с Дашкой, норовила прижаться к Ларчикову, но лисичка проявила сибирский характер и придушила ее одним мимолетным взглядом, как курицу. Лева посмеялся над этой немой сценкой, покровительственно обнял секретаршу:
– Моя теперь. Про-те-же.
Попивая столовое вино с привкусом смородины, обсуждали дальнейшие шаги по раскрутке конторы – благо все свои. Во-первых, Фрусман хотел изменить название.
– Надо что-то звучное, в тему. Типа «Вечный странник».
– Можно «Пилигрим», – внесла предложение Даша. – Или просто «Паломник».
– А чем наше «Фрегат» не нравится? – наморщила лобик Верочка. – Уже устоялось, все к нему привыкли.
– Невкусно как-то. Некошерно. Схавать нельзя, – объяснил популярно Лева.
– Есть хорошее название, просто супер, – усмехнулся Ларчиков.
– Какое?
– «Большая лажа»! – Он расхохотался на весь ресторан. – Класс! Супер! «Большая лажа»!..
Понятно, скрещение красного вина с коньяком из фляги не на пользу мозгам. Но ведь нужно сдерживать свои эмоции, соблюдать какие-никакие правила конспирации. Пьяный болтун – дивная находка, скажем, для налоговиков. Таково было мнение компании, по крайней мере Левы и Верочки (Даша, не зная, как реагировать, согревала дыханием малокровные руки).
– Шутка, – пробормотал Ларчиков. – Пардон. – Разлил вино, поднял бокал.
– За что? – спросила лисичка.
– За Льва Мордэхаевича Фрусмана – самородка земли орской!
Лева купился на ювелирную лесть, заулыбался и выпил с Вадимом на брудершафт. На этой светлой примиряющей ноте решили оставить название «Фрегат». Юридических хлопот меньше, да и права Верочка – «устоялось».
Еще один насущный вопрос: как и далее продуктивно использовать депутата Полянского С.С, примадонну Казанцеву Л.А. и колдуна Папардю Ю.А.?
Лева покрутил глазами-шиповниками и начал с колдуна: мол, гипнотизировать огромные залы и забривать таким образом в паломники тысячи граждан – вот путь к неслыханному обогащению, стратегическое направление работы «Фрегата». Все одобрительно постучали вилками по грибной пицце. И это значит, продолжил Фрусман, что следует с помощью Полянского настроить Папардю на тяжелую и кропотливую совместную работу. Пицца оказалась горькой на вкус. Лица собеседников сморщились, как зонты под шквалом ветра. Впрочем, заслушавшись Леву, жевать не перестали.
Юрий Андреевич пока выступает несколько раз в неделю. («Надо со временем перейти на ежедневку!» – заметил между прочим оратор.) Залы ломятся от желающих снять с себя порчу. Ведь ноу-хау Папардю – перенос порчи на другой объект с помощью собачьей шерсти – пока так никто и не освоил. Перспективы следующие: Юрий Андреевич в первом отделении гарцует над «прокаженными», во втором – культурненько вводит зрителей в гипнотический транс.
– А дальше могу я сам или может он.
– Что «сам», что «он»? – не поняла Верочка, выплевывая грибок.
Фрусман крякнул, пригладил взъерошенные волосы. Встав, красивым баритоном почти запел:
– «…С волнением приближаешься ко Гробу Господню. Ведь тысячу лет наши предки считали это место одним из самых священных мест на земле, может быть, самым святым. Ученые изыскатели доказывают, что Христа не могли бы положить здесь в гробницу: здешние места находились внутри городской черты, а хоронили только вне стен города. Дело не в этом. Миллионы пилигримов, грубых сердцем крестоносцев, русских паломников в лаптях, болгарских селяков, людей из всех стран, простодушной верой и слезами сделали это место святым».
Лева закончил. Мошка села ему на нос, он даже не шелохнулся.
– Великолепно! – заулыбалась Верочка. – У нас батюшка так же великолепно читает.
– Где это «у нас»? – хмыкнул Ларчиков.
– В церкви для глухонемых.
Фрусман звонко прихлопнул мошку, все рассмеялись. Дашенька с детским любопытством глядела на секретаршу – «глухонемая» истово чесала исцарапанное котом левое запястье.
Оставалась без серьезного дела примадонна Казанцева. Впрочем, Лева тут же вспомнил о презентации:
– Вадим, звони в тот клуб, ну где по восемьдесят баксов с носа. Соглашайся, решай все вопросы, но артисты будут наши. Так им и заяви. Вот Казанцева пусть своими дружками-певцами и занимается. Пусть процент отрабатывает, сутенерша старая!
Доели пиццу. Кусочки остывшего плавленого сыра прилипли к тарелкам, как свечной воск. Разлили вино. Чокнулись, и Ларчиков на секунду зажмурился: впереди, на растянутой резинке горизонта, балансировал его давний приятель Фигаро, ловкий слуга графа Альмавивы. Изо рта неуемного шалопая извергались золотые монеты, будто блевотина, прости господи… Без тоста выпили. Дашенька толкнула Вадима в бок: мол, спроси Леву, поможет он нам когда-нибудь уехать насовсем в Израиль? (Засекла, что ли, Фигаро на горизонте – с его неопределенным «тут-там»?) Ларчиков спросил.
