Какая разница, Зак это или нет. В конце концов, это же не план D, который мне нужен. Это так, отклонение от маршрута. Чтобы отвлечься от долгой поездки.
– Ваш билет недействителен, – говорит мне водитель в городе.
– Но я купила его только сегодня утром!
– Он для другого маршрута, без пересадок, – отвечает водитель, выдыхая в сторону облако дыма. Почему он вообще курит так близко к автобусу? – Захотела – спрыгнула, захотела – запрыгнула… Кто ж так делает.
Я делаю так всю жизнь. Что тут поделаешь?
– Если приспичило посмотреть достопримечательности, так нужно брать билет с пересадками, вот и все, – продолжает водитель.
– Мне ничего не приспичило, – отвечаю я. – И я не смотрела достопримечательности. Смотрите, мне надо в Аделаиду, а на билете написано: через Олбани. И дата сегодняшняя. Видите?
Он бросает окурок и на землю и втаптывает его в бетон. Ненавижу, когда люди так делают, не задумываясь, куда потом деваются их бычки. Уроды.
– Садитесь в салон, если так хочется, но я-то сейчас еду в Пембертон. Это в ту сторону, – он машет рукой. – А следующий автобус до Олбани будет завтра.
– Только завтра?..
– Может, вам разрешат проехать по этому билету, но лучше заранее позвонить, вдруг мест не будет. Каникулы, сами понимаете… – он разводит руками. – Повезет так повезет, а нет – никто не виноват.
Поди поспорь.
– Вам повезло! – заявляет парень в хостеле.
Это он так шутит, да?
– Как раз осталось одно место, – продолжает он с резким акцентом непонятного мне происхождения. – Такое время года, агротуристы едут на сбор урожая… – он вдруг замечает мои костыли и смотрит на меня вопросительно. Надо было хоть накраситься. – Вы тоже на сбор, или как?..
Я протягиваю ему 25 баксов и говорю, что вернусь попозже. Не хочется торчать в общем лаунже с другими гостями.
В лавке на главной улице я покупаю сэндвич и кофе со льдом, и усаживаюсь на скамейку возле мясного магазина. Какие-то женщины торчат у прилавка целую вечность, потом выходят с отбивными и сосисками в запотевших пакетах, и о чем-то сплетничают. Дебильные персонажи дебильного городка.
Окно полицейского участка через дорогу обклеено портретами людей в розыске. Я подхожу и рассматриваю эти лица. Кто-то из них уже мертв; кто-то притворяется мертвым. Судя по датам, некоторых в последний раз видели еще до моего рождения.
Моей фотографии тут нет. Мама грозилась обратиться в полицию, но не факт, что обратилась. Слишком жирно – заморачиваться с розыском. А если бы мне и оказали честь и сделали такой портрет, что бы на нем написали?
Разыскивается: Мия Филлипс, 17 лет, пол: женский. Последняя стрижка – светлое каре. Рост: 1 метр 64 сантиметра. На костылях. Нуждается в двух дополнительных циклах химиотерапии и срочной медицинской помощи. Подозревается в краже и мошенничестве. Потенциально опасна.
Если такое объявление и попадет в эти края, меня уже след простынет. Я усвоила урок: больше никаких отклонений от маршрута. Жизнь не благоволит любопытным. К черту незапланированные остановки, к черту уламывать надменных водителей, к черту подруг, к черту бойфрендов, к черту матерей и докторов, а также к черту соседей по больнице, которые вешают тебе лапшу на уши.
Все врут. Хватай рюкзак, дорогая, и вперед. Никуда больше не сворачивай.
Ну их всех в задницу.
Процессор наконец заканчивает работу, и ночной воздух как будто набухает от тишины. Я слышу, как родители крадутся мимо дома. «Тсс», – шепчет папа, а мама в ответ хихикает. Затем они чокаются бокалами. Наконец, они закрывают за собой входную дверь.
Свежее масло холодного отжима уже разлито в маслобойном амбаре по бутылям объемом 6000 литров. Эван говорил, что урожай выдался очень приличный, а на завтра остается обобрать и отжать еще двенадцать рядов. Через месяц все повторится с сортом Мансанилья. Надеюсь, к тому времени мне снова разрешат участвовать в сборе.
Я сплю головой к окну, и занавески широко раздвинуты. После четырнадцати недель вне больницы это все еще кажется важным.
Непостижимо, как хаотичная вселенная живет по четким правилам. Будто тринадцать миллиардов лет назад был согласован план, которому с тех пор без отклонений следуют галактики. Живут себе там, наверху, в полной гармонии, без всяких сбоев логики, а мы, люди, только и успеваем за отпущенный нам срок, что все испортить и запутаться.
Я слышу, как кто-то идет по траве. Но мама с папой уже дома, а альпаки давно спят. Наверное, кто-то из зверей перевозбудился после туристов и теперь слоняется. Или Шеба, которой скоро рожать, не может заснуть.
Прислушиваюсь. Еще шаги, чуть поодаль, потом кряхтенье и плевок. Приподнявшись, я по пояс высовываюсь из окна. Мышцы рук ноют после таскания тяжестей.
Это престарелая альпака Дейзи.
– Иди спать, дуреха.
Но следующий звук издает явно не животное, а человек. Щелчок, затем вспышка голубоватого света где-то в районе хлева. Погасло. И снова вспышка.
Завернувшись в одеяло, я перелезаю через подоконник. Под ногами уже вертится Джей, мой джек-рассел. Он отчаянно размахивает хвостом и семенит за мной следом, пока я босиком поднимаюсь по тропинке, открываю и закрываю калитку, но остается на улице, когда я захожу в хлев. Трусишка.
В клетках под рыжеватым светом ламп мирно спят звери-малыши. Лисица им сегодня не страшна. Они сопят и видят сны.
Я прохожу мимо них в поисках источника синих вспышек. На сеновале лежит диск, похожий на мини-НЛО, и испускает во все стороны лучи. Вспыхивает, гаснет, вспыхивает, гаснет. Я и забыл об этом устройстве – папа вытаскивает его на свет каждый сезон, когда лисы выходят на охоту. Эта штука предназначена для отпугивания хищников – имитирует присутствие людей.
Надо сказать, имитирует убедительно: заставила меня выбраться из теплой постели. Укутавшись плотнее в одеяло и приподнимая его, чтоб не испачкать, я пробираюсь назад между вольерами и бреду к дому. Колючие точечки звезд насмешливо подмигивают. Босые ноги начинают мерзнуть.
Я карабкаюсь назад через окно. Снаружи все еще топчется Дейзи. Это же надо – впасть в бессонницу из-за дурацкого фонаря. Я закрываю окно, чтобы не слушать, как она пыхтит.
Проблема в том, что мне теперь тоже не спится. Я стою посреди комнаты. Слишком тихо; слишком тесно. В ушах начинает звенеть. Я бы обрадовался сейчас даже журчанию капельницы. Даже стуку в стенку.
И тут – тук-тук.
В окне появляется чье-то лицо.
Я вижу его, от неожиданности спотыкаюсь на ровном месте и падаю, и воспоминания яростно обрушиваются на меня, и невозможный образ из прошлого как будто рвется ко мне.
Она с некоторым трудом поднимает окно и протягивает ко мне руку, растопырив пальцы. Мол, тихо, не шуми.
Я замираю, вцепившись в одеяло, и стараюсь выровнять дыхание. Она не исчезает. Ее силуэт очерчен контуром из звезд. Может, она призрак?
Густые, короткие волосы. Огромные глаза.
– Мия?!..
Она подносит палец к губам. Затем окидывает взглядом комнату, разворачивает руку и манит меня жестом.
У нее холодная кожа. Я беру ее под локоть, чтобы помочь перелезть через подоконник, но приземление получается неуклюжим: в результате мы оба барахтаемся в одеяле.
Она тут, рядом со мной, пахнет ванилью, испуганная, замерзшая.
– Мия? – зачем-то повторяю я, хотя в этом нет никакой необходимости. Я высвобождаюсь из одеяла, она натягивает его на себя, заваливается на бок и молча поворачивается носом к стенке.
Я смотрю на нее, вцепившись в спинку кровати, совершенно обескураженный, и теперь мне окончательно не до сна.
Мне приходилось участвовать в спасении самых разных существ. Мы с Бекки обували сапоги, надевали куртки, садились с папой в машину и ехали – вызволять коз, запутавшихся в заборах, ловить блудных попугаев старыми полотенцами, везти домой картонные коробки с какими-то раненными зверушками.
Я много раз помогал кого-то спасать, но откачивать и лечить их умеет только папа. Мама только всплескивает руками, когда он притаскивает очередного дохленького ягненека и укладывает его в духовку на самый низкий жар с открытой дверцей. Бывало, что папа раздевался до трусов и забирался в теплую ванну в обнимку с ослабевшим детенышем альпаки, брошенным мамашей. Помню, как поначалу его головка безжизненно болталась, свесившись с папиной руки, а потом бедолага вдруг начинал втягивать носом воздух. Папа верил, что тепло способно вернуть кого угодно к жизни.
Интересно, что бы он сказал про девушку в моей постели. Она вроде бы согрелась, или мне так только кажется? Что бы сделал папа на моем месте?
Утренний свет мягко ложится на кровать. Я смотрю, как Мия дышит во сне, и пытаюсь дышать с нею в ритм. Мия. Ну надо же. Перекрасилась в блондинку. Челка неестественно ровная…
