– Новенькая? – спросил он.
– Где я? – Ольга заметила маленький белый номер у него на плече серой спецовки: 77.
Скосила глаза на свое левое плечо. Там тоже стоял номер. В камере она не заметила его.
– 189, – прочитал вслух очкарик и показал костистым пальцем в дальний конец помещения. – Ты вон с тем высоким парнем? Американка?
Ольга увидела Бьорна, снимающего с крюка мертвую собаку. Он махнул ей ручищей в резиновой перчатке, отложил инструмент и двинулся к ней по проходу. Короткий брезентовый фартук был ему явно мал. Бьорн в нем выглядел нелепо. И именно этот короткий фартук, подбрасываемый здоровенными коленями Бьорна, вдруг по-настоящему разбудил Ольгу. Глаза ее наполнились слезами, она бросилась Бьорну на грудь и разрыдалась. Бьорн неловко обнял ее, стараясь не касаться резиновыми перчатками, испачканными в собачьей крови.
– Ладно, поговорим позже, – очкарик мягко похлопал Ольгу по вздрагивающей спине, глянул на большие часы на стене. – Скоро обед. Пусть она пока с тобой побудет.
Бьорн кивнул. Очкарик успокаивающе показал ладонь камере наблюдения и отошел. Ольга всхлипывала, уткнувшись лицом в солнечное сплетение Бьорна. Его спецовка пропахла пoтом и мертвечиной. Работающие сочувственно поглядывали на обнявшихся.
Успокоившись, Ольга вытерла глаза рукавом своей спецовки.
– Ты проспала двое суток, – Бьорн смотрел на нее сверху.
На скуле у него был небольшой синяк.
– Они били тебя? – Ольга потрогала синяк.
– Нет. Это об стол. Когда падал. Ты в порядке?
– Очень! – Ольга зло посмотрела по сторонам. – Что это?
– Пойдем, я тебе все расскажу.
– Что они все делают? – она увидела кровь на его перчатках. – Мерзость какая… Это что – собачий мясокомбинат?
– Почти. Я здесь со вчерашнего вечера.
– Почему?
– Проснулся раньше. Бессонница… – попытался пошутить он и покосился на камеру наблюдения. – Пошли ко мне. Здесь весьма болезненные штрафные санкции за простой.
Он провел Ольгу к своему рабочему месту. На его металлическом столе лежал труп собаки – беспородной, черно-рыжей, со старыми, сточившимися и пожелтевшими клыками, отвислыми сосками и полуприкрытыми остекленевшими глазами. Судя по инею, выступившему на свалявшейся шерсти и когтях собаки, она была слегка заморожена. Слабый запах псины и дохлятины шел от нее. Кожа собаки была надрезана на лапах и на животе. Это сделал коренастый белобрысый парень за соседним столом. Так он надрезaл каждый труп. Бьорн взял специальный электронож и стал старательно и не очень ловко обдирать собаку. Дохлятиной запахло сильнее.
– Фу… – отвернулась Ольга.
– Вон респиратор, – показал Бьорн.
Ольга сняла респиратор с крючка, надела:
– А ты?
– Пока не надо, – мотнул головой Бьорн. – Так говорить легче.
– Где мы? – промычала Ольга сквозь новенький китайский респиратор.
– Не знаю. Говорят, что под Глыбой.
– Подо «Льдом»?
– Да.
– Кто говорит?
– Те, которые здесь.
– Они кто?
– Такие же, как и мы.
– Их тоже… простукивали?
– Да. И они тоже в свое время зашли на сайт этого Майкла. А дальше – все, как у нас. Приехали сюда бороться со злом. В общем, не только мы с тобой оказались идиотами…
– А почему… – Ольга смотрела на собачью кожу, с треском слезающую с ноги трупа, – ты… то есть… они… почему, почему, почему это?!
– Что? Почему мы здесь? Это вопрос не ко мне.
– Почему это? Зачем эта гадость?!
– Зачем обдираем собак? Потому что из их кожи вон в том конце цеха женщины нарезают ремешки. Которыми потом где-то привязывают лед к рукояти. Так получается ледяной молот.
– Откуда ты это знаешь?
– Ну, я же провел ночь среди товарищей по несчастью.
– А… а почему я так долго спала? – Ольга сняла респиратор, который мешал ей говорить.
– Ты уже спрашивала, – серьезно ответил Бьорн. – Вот что, надевай перчатки и помогай мне.
– Я не буду делать это дерьмо!
– Они бьют током. И не дают есть. И пить.
– Да, – вспомнила она, – я пить хочу.
– Там в углу – питьевая установка.
Ольга посмотрела на камеру наблюдения.
– И что теперь? – негодующе спросила она. – Подонки! Мне же послезавтра надо быть с контрактом в Филадельфии! Меня уволят!
Бьорн горько усмехнулся:
– По-моему, нас уже уволили. Из числа живых.
Ольга внимательно посмотрела на него.
– Что нам делать? – спросила она.
– Обдирать собак, – серьезно ответил он. – И не делать резких движений.
– Что? – гневно прищурилась она. – Резких движений?! Да я их уничтожу, этих гадов!
Она показала кулак вращающейся камере наблюдения и громко выкрикнула:
– Fuck you!
Камера мгновенно уставилась на Ольгу. Работающие замерли. Наверху, на небольшом выступающем из стены балконе, бесшумно открылась дверь. Из нее вышел китаец в униформе. Скрестив руки на груди, уставился на Ольгу. Две боковые двери тоже открылись. В них возникли охранники.
Губы Ольги задрожали от гнева. Но Бьорн руками в перчатках, испачканных собачьей кровью, схватил ее запястья:
– Ольга!
Мертвая холодная кровь заставила ее оцепенеть.
– Ольга.
Она перевела взгляд на Бьорна. Но губы ее по-прежнему кривились ненавистью.
– Убить нас им ничего не стоит, – произнес Бьорн. – Пойми это.
Она сверлила Бьорна взглядом.
– И еще пойми: все это серьезно.
Она посмотрела на китайцев. Те неподвижно уставились на нее. Бьорн бережно вытер ей запястья бумажной тряпкой. И стал надевать новые перчатки на ее руки:
– Иди попей. И возвращайся ко мне.
Крепыш, делающий надрезы на трупах, сочувственно подмигнул Ольге и Бьорну. Снял с крюка очередной труп и шмякнул его на стол перед Ольгой. Это была сука с клочковатой серо-бурой шерстью. Ольга посмотрела на ее заиндевевшие соски. Перевела взгляд на конвейер. На крюках висели только суки.
– А почему… они все суки? – рассеянно спросила она.
– Никто не знает, – сняв респиратор и отерев рукавом пот с веснушчатого лба, крепыш с полуусмешкой смотрел на Ольгу. – Даже старожилы.
Видно было, что Ольга понравилась ему. Она же, обмякнув, смотрела на заиндевевшие собачьи соски, в то время как Бьорн натягивал перчатки на ее безвольные руки.
– Знаешь, как мы зовем друг друга? – усмехался крепыш.
– Нет, – пробормотала Ольга.
– Друзья дохлых сук.
Великая ночь наступила.
Земля заснула. Мясные машины обездвижились до рассвета. Они спят и видят свои мясные сны. Но не спит Братство Света. Долго ждало Братство эту ночь. Долго шло к этому часу – целый век земной. Братья и сестры Света шли к этому. Приближали Великий Час. Боролись и мучились. Гибли и возрождались. Страдали и превозмогали. Добивались и преодолевали. Вырывали у мясного мира братьев и сестер. Защищали и лелеяли новообретенных.
Железные птицы взлетают в ночной воздух. Они служат Братству. Они поднимают Храм и Горн в ночной воздух. На главной железной машине поднимаются в воздух Храм и Горн. Эта машина поможет им. Она создана ради этой ночи. Ее создавали только для этой ночи. Для первого и последнего полета. Чтобы она помогла Храм и Горн. Все выше поднимается летающая машина. Все дальше от нее Земля. Все дальше видно с летающей машины. Другие летающие машины летят рядом, охраняют.
Храм и Горн сидят, обнявшись, в стеклянной сфере. Нагие тела их. Глаза закрыты. Груди их вместе. Руки сцеплены. Сердца готовы.
Стеклянная сфера летит над спящей Землей.
Храм и Горн в силе. Они могут.
Братство тоже готово. По всей Земле собраны Круги Света. Большие и малые. В разных странах. Неподвижно замерли тысячи братьев и сестер. Закрыты глаза их. Готовы сердца. Они ждут.
Храм и Горн парят над миром.
Ночь помогает им. Ибо ночью, только ночью неподвижны все мясные машины. Все они на своих местах. Всех их видно.
Земля лежит на ладонях Храм и Горн. Они держат ее, как яблоко. Они готовы.
Летающая машина поднялась совсем высоко. Это – предел ее. Настало мгновенье Начала.
Сердца Храм и Горн осторожно просияли.
И сразу ответно просияли Круги Света на Земле, внизу. Дают они силу Храм и Горн. Подставляют опору. Хранят и держат.
Сильнее сияют сердца Храм и Горн. Набирают мощь Света. Готовятся. Парит железная машина над миром мясных машин. Механизмы ее готовы сослужить Братству последнюю службу. Они наготове. Они зависят от Храм и Горн. Ждет команды железная голова летающей машины. Чтобы запомнить тех, кого увидят Храм и Горн. Чтобы помочь найти. Братья контролируют сложные механизмы летающей машины. Братья замерли.
Замерло Братство Света Изначального.
Все теперь в сердцах Храм и Горн.
