— А может, не затихнут?
— Затихнут. На время. Потом снова начнутся, как только вновь появится нужда в ненависти.
Тереза наконец угомонилась.
— Давай не будем больше говорить об этом. Давай забудем. Я работаю, чтобы не думать, иначе не выдержишь.
Они вернулись в комнату. Ветер за окном усилился и раздувал занавеску. Надвигалась гроза.
Вскоре сверкнула первая молния. Раскаты грома были необычайно долгими, фронт грозы был далеко, но быстро приближался. Мария пошла к детям и закрыла окно. Пьер проснулся.
— Я не могу спать, — пожаловался он.
Мария подняла с постели детей, пошла с ними в другую комнату и уселась рядом с Терезой. Наконец крупными тяжелыми каплями брызнул и застучал в оконные стекла дождь. Гроза длилась около четверти часа и миновала так же неожиданно, как и началась. В наступившей тишине дети тотчас же уснули. Пьер на коленях у Марии, Изабелла — на руках у Терезы.
Немного погодя пришел Джон, ссутулившийся и запыхавшийся. Он промок до нитки и весь был забрызган грязью. Светло-рыжие волосы свисали на глаза, из ссадины на лбу текла кровь, но еще больше Марию испугали его глаза.
— Отнесите детей в другую комнату, — тяжело дыша, распорядился он.
Тереза собиралась что-то сказать, но он не дал ей рта раскрыть, полоснул рукой воздух, и она молча встала.
Они перенесли детей, а когда вернулись, Джон уже разделся и стоял перед умывальником. На его спине и левой ноге виднелись пятна, в полумраке их можно было принять за грязь, но это запеклась кровь.
— Ты ранен?
Джон не ответил. Тереза подошла к нему и начала осторожно промывать кожу.
— Человек из Учреждения?
Джон кивнул.
— Так что же?
— А ничего. Он следил за мной, больше ему не придется ни за кем следить. Друзья Роланда убрали его. Они сказали, где я могу встретиться с ними. Это был подарок по случаю моего вступления. — Он засмеялся.
Тереза вздрогнула, а Мария подумала: «Он смеется, Господи, он смеется». Она села за стол, повернувшись к Джону спиной. Мария разом припомнила все. Старая песенка, сколько раз это уже было. Он решился и знает, что пути назад уже нет. Но он не имеет понятия, в какой попал переплет, не знает, что ждет его то, чего он не хочет, но должен будет делать, так как выбора отныне нет. Либо уж вовсе не начинать, либо обречь себя на соучастие во всем.
— Почему ты убил его? — спросила Мария, все еще сидя спиной к нему.
— Потому что он смеялся. Когда я шел мимо, он повернулся ко мне и начал смеяться. Они смеются над нами.
Среди ночи Мария проснулась, разбуженная собственным сновидением: будто бы Роланд лежит рядом, и она всем телом ощущает его прикосновение, вспомнила его голос, приподнялась и начала ощупывать постель. Вот же он, она узнала его, все идет по-прежнему. Но сон прошел. Рядом никого не было. Она вскочила и бросилась в смежную комнату. Тоже пусто. И на кухне никого.
Только тут Мария окончательно проснулась. Терезу и Джона вместе с детьми увели друзья Роланда. Они собирались поместить их в какой-то лагерь, тот, что принадлежал ИАС, но Марию взять туда с ними не захотели. Она посмотрела на часы. Почти три. Их забрали менее двух часов назад. Мария схоронилась в комнате, чтобы не видеть, как они уходят, как выносят из дома спящих детей, и чтобы никто не слышал, если она вдруг разрыдается. Потом ее, должно быть, сморил сон.
Мария зажгла свет и села за стол. Через некоторое время выключила свет. За окном было еще темно, но не так, как среди ночи. Она снова включила свет и принялась читать. Приложение к субботней газете. Там излагалось то, что она уже знала: газета была недельной давности. И все же Мария прочла статью еще раз, хотя строчки прыгали перед глазами. В любом случае это хорошее решение. Дети пока в безопасности, да и Джон тоже. Она понимала, что ИАС не нужно ее присутствие в лагере. Как, черт возьми, она все хорошо понимает, чертовски хорошо. Мария опять выключила свет и вышла из дому. Она была взвинчена до предела и невыносимо страдала от одиночества. Но никуда от него не денешься. Можно иметь самых расчудесных друзей, но в решающие минуты их нет, и никто в этом не виноват.
На улице становилось светлее. Мостовые влажно блестели. Вокруг было очень тихо, очень пусто и очень необычно, и если бы она вдруг стала звать на помощь, никто бы не откликнулся. Небо на глазах белело, напоминая алебастр. Мария остановилась и запрокинула голову. У нее было чувство, что все вокруг завертелось и перевернулось.
Ведь она давно желала быть одной, вот и сбылось. Порой возникают какие-то весьма странные представления о себе: кажется, точно знаешь, что надо сделать, искренне веришь, что хочешь это делать, поскольку это единственный логический и разумный выход. А потом вдруг выясняется, что не можешь этого вынести. Она никогда не хотела жить одна и все-таки сама постаралась отдалиться от Роланда. Он пошел своим путем, не желая идти за ней. Она шла своим и тоже не могла повернуть назад. Это было похоже на окончательное прощание и причиняло душевную боль, которая еще долго будет мучить ее. Прощание — это всегда тяжело и всегда окончательно, даже в том случае, когда вновь открываешь все ту же дверь. В комнатах живут уже другие люди, да и тот, кто входит, теперь другой. Делать можно то, что хочется, того, что было, уже не вернешь. Иногда это даже к лучшему. Можно войти в комнату, порог которой переступал с замиранием сердца, и не заметить ничего, кроме пыли. Тогда можно попробовать представить себе другую комнату.
Но в прежних комнатах пыль еще не скопилась.
Когда Мария вернулась домой, она увидела в прихожей жену коменданта, возившуюся с чемоданом.
— Что-нибудь случилось? — спросила Мария.
Из комнаты вышел комендант.
— Пусть госпожу Савари не удивляет то, что здесь происходит. Все делается с ведома и по поручению Учреждения, — сказал он. И добавил, что его присутствие в квартире тоже не должно ее удивлять, у него имеются ключи от всех квартир, это вполне законно. Его радует, что госпожа Савари решила вернуться и, по всей видимости, отказалась от своих прежних глупых идей. Даже господин Савари доволен этим.
— Мой муж? — спросила Мария.
— Вот именно, — кивнул комендант. — Как видно, господин Савари заключил соглашение с Учреждением и кое-что предпринял, чтобы соответствующим образом убедить вас, иначе едва ли он был бы на свободе.
Он пригласил Марию в комнату, попросил ее присесть и отдохнуть, покуда он все не закончит, беспокоиться ей не о чем.
Мария остановилась у окна. Квартира выглядела так, будто в ней побывали взломщики. Комод был распахнут, ящики выдвинуты или нагромождены на полу. Но поработали здесь не взломщики. Комендант чувствовал себя вполне уверенно.
— Что же будет, если я соглашусь? — спросила Мария.
— Обо всем позаботятся, — моментально отозвался он. — Мы окажем вам помощь в любом отношении.
Комендант говорил на том странном языке, который был принят в Учреждении: напыщенном и каком-то безжизненном, к которому он всегда прибегал в тех случаях, когда приходил с каким-нибудь официальным сообщением. Вероятно, говорил с чужого голоса.
— Господин Савари возьмет на себя заботу о детях. Поскольку он пошел навстречу Учреждению, на него будет распространена особая амнистия…
Во двор тихо вкатил автофургон.
— В чем же состоит соглашение? — перебила Мария.
— Вы прекращаете распространять утверждения, не имеющие под собой никаких оснований. С настоящего момента вы полностью доверяетесь Совету Учреждения.
Это и в самом деле звучало так, будто он заучил текст наизусть. Все еще продолжая говорить, он взгромоздил кресло на стол, залез на самый верх и принялся что-то откручивать от люстры.
— Вот, — сказал он. — Сами можете убедиться, нам было известно все. — Он протянул ей какой-то отливающий металлическим блеском предмет. Микрофон.
— А господин Мальбот?
— Н-да. Тут дела плохи. Он — в розыске. Жаль, что не прояснил более подробно ваши с ним разногласия. Учреждение высоко ценит ваши старания. Вы — против насилия. Удивительная позиция при беспорядках в городе. Учреждение уважает подобную позицию. То, что вы не всегда точно ориентировались, встречено с пониманием. Последние недели истощили вас. У вас нервное переутомление. Но это дело поправимое. На окраине имеется пансионат, готовый принять всех сотрудников, в том числе и бывших служащих. Уютные, светлые комнаты, окна выходят в сад, никакого шума, никаких проблем. Вам не о чем беспокоиться. Сами увидите, все будет хорошо.
Из фургона вышли двое мужчин. Они направились к подъезду.
— Как это, хорошо? — спросила Мария.
— Хорошо значит хорошо, — с раздражением ответил комендант.
Его жена рылась в комоде.
— Мне надо упаковать ваши чемоданы, — сказала она. — Один уже готов. Как много новых вещей. Я вижу, некоторые вы еще и не носили.
