Не прошло и нескольких месяцев со дня окончания войны, как сбылись «пророческие» слова дона Сегундо Монтеро: на его асьенде возрождались прежние порядки. Поверенный Монтеро призвал Пастора и дал ему строжайшее указание немедленно ввести испольщину.
— Надо как следует потрясти этих скупердяев, — тоном, не допускающим возражений, начал свои наставления дон Сегундо. — И давай не тяни с выколачиванием долгов.
Несмотря на категоричность распоряжений дона Сегундо, Пастор осторожно попытался было высказать свои сомнения относительно, возвращения к старым порядкам. Ведь издольщики требуют изменения всей старой системы: расходы, связанные с посевом, по их мнению, должен нести помещик, а урожай следует делить поровну. Кроме того, все они, как один, заявляют, что никаких долгов за ними не числится, а если речь идет о записях в книге, так это — всего лишь проценты.
Густые темные брови дона Сегундо поползли вверх, а лицо стало похоже на морду кабана, отведавшего пороху. Асьендеро сделал несколько шагов в сторону Пастора, и тот испуганно попятился.
— Я никогда не соглашусь ни с одним требованием этих бесстыжих негодяев. — Лицо Монтеро налилось кровью. — Кто они такие, чтобы указывать мне? Пока шла война, я терпел, но теперь пора положить конец всем этим глупостям.
— Мне всегда казалось, что больше всего пострадали именно они.
— На кой черт мне нужна такая сознательность, — зло крикнул Монтеро. — Вот мое последнее слово: кто не согласен на мои условия, пусть немедленно убирается с моей земли. Я скорее соглашусь, чтобы вся земля заросла лесом, чем позволю этим зверям устраивать в ней норы.
Пастору стало ясно, что дона Сегундо невозможно ни в чем убедить. Он и сам был противником шума и беспорядков, но, в отличие от дона Сегундо, был твердо убежден, что крестьянам следует дать некоторые послабления.
Дон Сегундо подошел вплотную и приблизил свое лицо к лицу Пастора.
— А ты на чьей стороне? — угрожающе спросил он. — На моей или на их? Ну, что ж! Смотри, если не исполнишь того, что я приказываю, пеняй на себя. Даю тебе сроку один месяц.
От хозяина Пастор уходил с таким чувством, будто этот месячный срок истек еще в прошлом году. Разговор с Монтеро не разозлил и не опечалил его. «Чему быть, того не миновать, — думал он, — и во всем будет виноват сам Монтеро».
Дома его с нетерпением поджидала Пури.
— Как ты съездил, отец? — спросила девушка.
— Ничего хорошего, — грустно ответил Пастор. И пока дочь накрывала на стол, рассказал о разговоре с доном Сегундо. Пури, в свою очередь, сообщила, что в его отсутствие к нему приходили несколько издольщиков по важному, как они сказали, делу.
— Когда они узнали, что тебя вызвал дон Сегундо, пообещали зайти еще раз вечером.
— А кто приходил? Ты знаешь их?
— Манг Томас, Даной и трое незнакомых. — Не успела Пури убрать со стола, как внизу у ворот послышались голоса.
— Проходите, проходите, — приветливо говорил Пастор.
Усадив гостей, он радушно осведомился, ужинали ли они.
— Мы уже поели. Спасибо, — поблагодарил за всех Манг Томас на правах старшего (он казался даже чуточку старше самого Пастора). Самым молодым из этих пяти арендаторов был Даной.
— Мы слышали, что вы ездили в Манилу, — произнес Манг Томас, спокойно выждав, пока Пури вышла из комнаты.
— Да, меня вызывал дон Сегундо. И не потому ли вы пришли ко мне, что хотите узнать, о чем он со мной говорил?
— Наверняка он что-то задумал, а?
Пастор рассказал гостям о решении хозяина, ничего не утаивая. И прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, Пастор добавил:
— Если он думает, что я собираюсь выполнять его приказ, то ему легче будет дождаться Судного дня.
— Но если ему все-таки удастся найти исполнителя его планов, то уж наверняка он дождется Судного дня, — спокойно проговорил молчавший до сих пор Даной.
— Лучше меньше, но наверняка, — посоветовал один из крестьян.
Даной запротестовал:
— Тот, кто выдумал эту поговорку, не был другом угнетенных. Есть много всяких присказок, мешающих нам жить. Достаточно вспомнить хотя бы две: «Если колко, надо идти медленно», «Сосчитай до ста, прежде чем сделать что-либо».
Но Пастор пресек препирательства двух крестьян, объявив, что дон Сегундо дал сроку всего один месяц, чтобы восстановить прежние порядки на асьенде. Рассказал он также и о том, что Монтеро грозится согнать с земли всех, кто воспротивится его воле.
— Уже сегодня можно сказать, что согласных между нами нет и не будет, — отрезал Манг Томас.
— Но я боюсь вот чего, — продолжал Пастор, — как бы это лучше выразиться… Одним словом, что будет основой нашего союза здесь, в этой асьенде? Если я правильно понял, весь трам-тарарам из-за расходов и дележа урожая. Может быть, вы передумали?
— Нет, не передумали, — тотчас же ответил Манг Томас за всех. — Мы никогда ничего от тебя не скрывали, и даже когда дон Сегундо сделал тебя управляющим, мы не потеряли к тебе доверия. На этой земле проливали пот наши родители. Здесь был густой лес. Наши предки отвоевали эту землю у леса и терпеливо возделывали ее. А владели ею сначала святые отцы, а затем дон Сегундо. И все они наживались как могли на нашем страхе и темноте. Мы исходили кровавым потом и оставались нищими. Но теперь уже нету больше сил терпеть!
— Следовательно… — попытался подытожить Пастор.
— Мы хотим не только земли, но и справедливости. Для крестьянина справедливость означает быть хозяином земли. Ты знаешь, что мы организовали крестьянский союз. Мы хотим добиваться, чтобы правительство выкупило земли, которые мы обрабатываем у помещиков, а затем продало ее крестьянам по доступным ценам. Мы выплатили бы деньги в рассрочку под залог наших урожаев. Если бы земля была нашей собственностью, то никакие кровопийцы не могли бы жить за наш счет. Теперь тебе понятно, чего мы хотим, а?
— А если у правительства не окажется на это денег? — резонно спросил Пастор.
— Правительство не понесет ущерба, если вложит деньги в это мероприятие, — парировал Манг Томас, увлеченный своей идеей. — Ведь порой оно выбрасывает деньги на совершенно ненужные вещи, попросту пускает их по ветру. А в данном случае правительство ничем не рискует. Сначала оно должно будет установить цены на землю, исходя из урожая, который она дает ежегодно. А затем просто поручиться за нас перед помещиком до тех пор, покуда мы не выплатим ему всей суммы целиком.
— Но в этом случае, избавившись от помещика, вы останетесь теми же арендаторами, только у правительства, — снова попытался вмешаться Пастор.
— Возможно, так и будет вначале, пока земля не перейдет в нашу собственность, — разъяснил Манг Томас.
— Не для такого ли случая уместна пословица: «Собака та же, сменился лишь ошейник», — заметил управляющий.
— Нет никакого сравнения, — терпеливо продолжал старый крестьянин. — Частный собственник, вроде дона Сегундо, преследует только одну цель — наживу. Он нам сочувствует так же, как кучер своей лошади. А правительство обязано содействовать процветанию народа, даже если это требует значительных расходов.
— Да, замыслы у вас хорошие, — согласился наконец Пастор. — Однако я не вижу возможности осуществить все это на деле. Ну, во-первых, дон Сегундо ни за что не согласится на это, если ему не будет выплачена сумма, которую он захочет. Во-вторых, правительство может оказаться совсем не таким, каким вы его себе представляете. Может статься, что при решении этого вопроса оно скорее прислушается к доводам дона Сегундо, чем к вашим…
— Это мы еще посмотрим, — с вызовом бросил Манг Томас. — Звон монет еще не самая громкая штука, есть кое-что и погромче. И уж если на то пошло, железо посильнее золота…
— Что ты говоришь, Томас!
— Что говорю? Говорю, что, когда объединяются маленькие люди, голос их звучит гораздо громче, чем голоса сотни Сегундо Монтеро…
Жаркий ветер с полей почувствовали и рабочие в городе. Представители многочисленных союзов и организаций, собравшись на свой первый конгресс, решили создать единую федерацию профсоюзов. Они отпечатали листовку с призывом добиваться справедливой заработной платы, сокращения рабочего дня, улучшения условий труда, снижения цен на предметы первой необходимости. В листовке обращалось внимание общественности страны и правительства на ужасающее положение безработных и полубезработных филиппинцев.
Газета «Кампилан» поручила Иману взять интервью у одного из профсоюзных лидеров — Рубио. Это был энергичный мужчина лет тридцати с хорошо подвешенным языком. Если судить по внешнему виду, то его можно было принять за служащего респектабельной фирмы. Но внешность порой обманчива. Рубио был рядовым рабочим. Иман узнал, что родителей своих он не помнил и семилетним мальчуганом уже сам добывал себе на пропитание, продавая газеты и журналы на улицах Манилы. Жил он у двоюродного дяди, работавшего на мельнице, который заменил ему отца.
