Геннадий Баннов - За огнями маяков

— Тебе все хихиканье, а я серьезно.

— Дак куда еще серьезнее: чем не еда — пельмени? Думаю, нам и цыган не помешает.

— О! А ты знаешь, сколько слупят за этого цыгана? А сколько у нас с тобой осталось, знаешь? — Гоша сощурил глаза.

— А сколько? — Олег покосился на Гошин внутренний карман, где лежали их общие неприкосновенные запасы.

— Только дотянуть до Южно-Сахалинска. А ведь до него еще поездом надо.

— И хорошо, Гоша, там подъемные выдадут.

Олег был уверен, что в Южном их ждут как пирога из печки. Гоша молча соображал и прикидывал, к этому обязывала его должность начхоза. Восьмидневная дорога со скудным питанием заставляла думать о горячей и какой-нибудь необыкновенной пище. Ну, пельмени-то тут подошли бы как раз. Да и послушать бы этого цыгана — отключиться бы от всего на свете: от дороги, от того что ждет впереди. И забыть бы о своих тревогах.

Такие вот соображения привели их к стоящему на перекрестке улицы с вздымающимся в гору переулком старинному одноэтажному кирпичному дому с высоким крыльцом. Сверху, над дверью, привлекает внимание прохожих подсвеченная лампочкой фирменная надпись: «СИБИРСКИЕ ПЕЛЬМЕНИ». Из приоткрытых оконных створок слышались звуки плачущей скрипки. Миновав тамбур и прихожую, друзья очутились в освещенном роскошной люстрой зале. Встретила их барышня в белой шелковой кофточке, черной юбке, с белым же, расшитым кокошником на голове.

— Проходите, молодые люди, вот свободный столик. Сейчас я вам принесу меню.

В звуки скрипки врывался громкий, с надрывом баритон немолодого уже, здорового и крепкого на вид, подгулявшего цыгана. Не выходя на пятачок эстрады, где музицировал на скрипке молодой человек в очках, возможно, студент какого-то учебного заведения, цыган один восседал за квадратным столиком, широко расставив ноги и раскинув большие руки, то и дело вздымаемые кверху от избытка чувств и душевного потрясения. В этом гудящем, хоть и не целиком еще заполненном зале цыган первым бросался посетителям в глаза и, нет, не выпадал из поля зрения, пока человек не уходил из пельменной. Очкарик заиграл знакомую с детства душещипательную воровскую «Мурку» — о сгубленной преступной «малиной» красавице. Склонив голову, цыган насупился, было видно, что такие мелодии ему не по душе. Но руки его, словно сами по себе, стали вздрагивать в такт музыке. И в неиссякаемый гул хмелеющих посетителей, и в мелодичный звон бокалов и рюмок, и в сдержанную мелодию скрипки вдруг ворвался надрывно-трагический голос пожилого цыгана:

— Вот вам меню, мальчики. Выбирайте, я скоро подойду. — Молодая официантка мелькнула и исчезла.

Гоша углубился в изучение меню. Салаты, биточки, бефстроганов, прочие гуляши — это все пропускал, как ненужное. Остановился на пельменях. Они были трех видов: с бульоном, с уксусом и со сметаной, но суть их была едина: они оставались мясными пельменями. Гоша сглотнул слюну… Взгляд его сместился в правую часть листка, где пропечатана цена каждого блюда. На один только миг. Потом опять возвратился туда же, надолго. Проводя в голове какие-то сложные расчеты, шевелил он густыми бровями, слегка приподнимая их, и, в конце концов, присвистнул.

— Тряхнем мошной, Гоша! — Олег подбодрил товарища.

— Тряхнем-то тряхнем, да с чем останемся? — тот глухо отозвался.

— Да ведь, Гоша! Сказал же татарин: аднава живем!..

— Выбрали, мальчики? — появилась опять красивая официантка.

— Выбрали! — Олег выпалил.

— Выбрали, — со вздохом и грустью в голосе подтвердил Гоша.

— Так. Я слушаю вас, — официантка улыбнулась.

Помолчав какое-то время, Гоша заказал:

— Пельмени. С уксусом. По две порции — гулять, так гулять…

— Записала. А пить что будем?

— Чай, — постановил Гоша.

— Та-ак. А горячительное: коньяк, водка? — вовсю улыбалась официантка.

Глядя на цыгана, Олег вспоминал заповедь первого своего тренера Ромашковцева: «Рюмка водки, ребята, — это месяц тренировки!» Гоша разделял Олегову трезвость, отказался от горячительного.

— Я так и знала, мальчики. Молодые еще. Ну, я вас обслужу мигом. — Она еще раз мило улыбнулась и упорхнула.

— А зачем нам мигом? — с запозданием Олег спросил Гошу и самого себя. — Ночь длинная, куда спешить? Сиди и слушай цыгана.

Похоже, студент был в ударе: репертуар его то и дело обновлялся. Задевая чувствительные струны души, скрипка так и пела, и становилось жаль всего-всего, что есть дорогого на белом свете: бестолковой жизни самой, при которой от всего родного и близкого, от милой девушки даже, ты уезжаешь на край света. Цыган пел зычным голосом:

Ничто друзьям не мешало. Слушали скрипку и цыгана и намазывали горчицей хлеб, уписывали за обе щеки. Какая это была вкуснота! На четвертом курсе Олег подрабатывал тренерской работой, а Гоше, единственному сынку, помогали родители. Так что тоска по хлебу оставалась позади, но аппетит, с той ли самой поры, по молодости ли, был зверский. Особенно в дороге: то и дело чего-нибудь пожевал бы. А тут, прямо под рукой этот мягкий, ноздреватый хлеб! Да с горчицей! Да вода в графине! Мечта студента и только… Вспоминался голод военного и послевоенного времени, помнилась мечта о хлебе, как о пределе счастья.

Официантка не задержалась: как обещала, принесла быстро. Над пельменями струился соблазнительный пар. Они были самые что ни есть настоящие, сибирские, размером небольшие. И с мясом! Нос уже уловил непередаваемую вкусноту, так что желудок нетерпеливо заурчал. Рядом с тарелками был выставлен маленький графин тонкого фиолетового стекла. Что это? Откуда?! Но, нет. Уксус это. И началось священнодействие. Лезли в голову гоголевские картинки: горячие пельмени, кажется, скакали в рот сами, как те хохлатские галушки.

Вспомнилось, как когда-то, на третьем еще курсе, весной, для избранных спортсменов техникума устроили сборы — подготовку к Всесоюзному параду физкультурников. Работали на перекладине, на брусьях, занимались вольными упражнениями и, чтобы не выделяться белыми телесами, загорали. В усиленное питание заведующая столовой Ирина Семеновна однажды включила пельмени с мясным бульоном. Это было незабываемо! Хоть парад в Москве не состоялся и не поехали никуда, но те пельмени сроду не забыть…

Скрипка перестала играть — студент переводил дух. Зал шумел, бокалы звенели, над столами повисал дым. Скоро она заиграла снова. «Гори-гори, моя звезда…» — кажется, так и завыговаривала. И нисколько было не удивительно, что цыган подхватил почти забытое и развернул во всю трагическую глубину. Отозвалась ли его память, что есть такая песня, романс ли, как ни назови, и он вспомнил, он не забыл, что певали его отец и мать, там еще, в добрых старых собраниях — в поместьях и городах…

Тарелки опустели удивительно быстро.

— Не успел насладиться вкусом, — проворчал приунывший Гоша.

— А я и не разобрал его, — Олег пробунчал, обводя глазами зал, все быстрее наполняющийся посетителями. Видно, есть такая братия, которая выходит погулять на ночь глядя. Кошельки их всегда наполнены…

Друзья посмотрели друг на друга, улыбались одинаковым мыслям. Почти враз — Гошу уже не надо было уговаривать — окликнули прошелестевшую мимо них красивую официантку и, не сговариваясь, велели ей… продлить миг блаженства. Повторить! То же самое — по две порции!..

Сибирские эти пельмени обладали, кажется, только одним недостатком: в порции их было чудовищно мало! А в двух — ну, разве что немногим поболее… Официантка понимающе улыбнулась парням, новый заказ записала себе в блокнотик и опять явилась со своей драгоценной ношей. Выставила ее перед друзьями. Ах, как же они вкусно пахнут! Как когда-то пахли такие же пельмени у Леночки.

— Ох и наедимся же! — склонясь над тарелкой, провозгласил Гоша.

Ну, нет же, нет, опять они исчезли. Гошино лицо было растерянным. Олег сказал:

— Ну, что же, придется еще раскошелиться.

Официантка явилась по вызову. Понимающе смотрела на растерянные лица проезжих парней и невесело усмехнулась. На этот раз, во избежание дальнейших трат, сделав заказ, сразу с ней рассчитались. И она все исполнила и пожелала им приятного аппетита.

— Ну, и вот. И опять они улетучились, черт бы побрал! Исчезли — как и не было! Мгновенно!