— Ну, и вот. И опять они улетучились, черт бы побрал! Исчезли — как и не было! Мгновенно!
Поскольку Гоша смотрел на Олега пристально, тот ожидал его обвинительного приговора. Горького упрека ли. Но Гоша торжественно объявил:
— Я не наелся.
— И я… — Олег хихикнул. Не известно, правда, над чем засмеялся.
— Вкусны, едри йе корень.
Но что с Гошей сделалось: не ворчит, не выговаривает — смеется!
— И почему их так мало? — глупейшим Олег задался вопросом. И хохотнул. И Гоша ответил ему солидным смехом.
Но над чем тут можно смеяться, скажите, пожалуйста? Нет, чтоб остановиться, воздержаться, они, глядя друг на друга, взрывались идиотским смехом. Пельменную покидали, уже еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
С высокого крыльца сбежали и уж тут-то, на вольной-то волюшке, взялись хохотать — Гоша, прислонясь к парапету, Олег — к росшему под окнами клену. Прохожие удивленно останавливались, но, поняв, что смеются парни без повода, «ни над чем», проходили мимо. Иные, правда, еще любопытно оглядывались. Стоило одному образумиться, посерьезнеть, как и другой начинал себя сдерживать. Но один только прысни — другой раскатится неудержимым хохотом. Вот Гоша сопит и насильно сдерживает себя, и эта его комичная серьезность взрывает Олега, как бомбу. И когда к Гошиному смеху добавляется икота — откуда взялась, будь-ко неладна!
— Стой, Олег! Перестань! Ну, сколько можно? Х-хы, х-хы…
— И ты остановись давай, хватит дурака-то… Х-хых, х-хо-хо-хо… — Олег не может не смеяться, губы натянуты, и изнутри — из груди, из живота ли — вырывается хохот дурацкий. Уже и скулы болят, но и само это обстоятельство добавляет нисколько уже не нужного веселья.
В конце концов, догадались, что надо переменить место — уйти от этой пельменной дальше, подальше. То есть к морю, туда, где нет людей, где набегающие на берег волны успокоят развеселившиеся нервы и остановят бессмысленный смех. Так и решили: туда, где днем купались, в том направлении, где гранит и бетон, обрамление набережной залива, где слева купальня с вышкой, с деревянными мостками, образующими водные дорожки для пловцов, с пляжем на берегу; справа спортивная и танцевальная площадки. Чуть дальше — бульвар с тенистыми деревьями, с шумящей листвой. И ограждения с подмостками эстрады. Днем здесь моряки и городская молодежь соревнуются в плавании и в прыжках в воду, а по вечерам гуляют с барышнями. День-деньской снуют и мальчишки, рядом с водой переживают счастливейшие часы жизни. Которые постарше знакомятся с девушками, влюбляются, на этой набережной назначают свидания. Отслужившие на военном флоте парни из российской глубинки приходят сюда проститься с морем. И необъятный простор сверкающей воды и лунного света скоро наполнил их души, вместе с неосознанной после безудержного хохота тревогой, чем-то живительным — какими-то благими надеждами.
Судя по тому, что вечерняя зорька догорала теперь за городскими кварталами, за спинами Гоши и Олега, обращены они были к востоку. К загадочной Японии. Разгромленной на Хасане и на полях Маньчжурии. И на Сахалине, и на Курилах. И с невиданной жестокостью подвергшейся американской атомной бомбардировке… Как они там, японцы, чем живут? Слезы, поди, в каждой семье?
Мрак надвигался оттуда, с востока, усиливаясь длинным черным облаком — туманом, возможно, подбирающимся к Владивостоку. У берега нет огней. Светит один золотой месяц, он еще не скрыт надвигающейся тучей, туманом ли, призрачный свет его отражается уходящим в бесконечье плесом и набегающими на берег, переливающимися тысячью искорок волнами.
Гоша сошел по ступеням к воде. Стоял без движений, только легкий бриз шевелил его волосы. О чем задумался он на краю земли? Сын интеллигентных родителей, вся их надежда и радость. Пять лет жили они приездами на каникулы сына. И уехал теперь в края неведомые едва не навовсе: вернется ли? Что остается его папе — малоразговорчивому фронтовику, пережившему жестокость схваток и гибель товарищей, и кроткой, суетливой в заботах Гошиной мамочке? Опять ждать сына? Сколько ждать, кто скажет?
И Олег подошел к воде, к набегающим на галечный берег и задевающим его ноги шипящим волнам. О себе ему не думалось. Из большой он семьи, всегда у них дома кого-нибудь не хватало: и ждали, и ждать привыкли. То старшего, Артема, инвалида, учительствовавшего в деревне, то — следующего за ним, Андрея, отбывающего действительную службу. И воевавшего, и погибшего… Ушел и третий, Петр, хоть и в военное училище, но не было особенной надежды на его возвращение, потому что шла кровопролитная война. В конце войны он все же вернулся. Из госпиталя, на костылях. На очереди был Олег.
И вот — училище, техникум. И это вот направление на край света.
Зудящей заботой маячила впереди дорога в неизведанное. Начнется она завтра, с утра. А сегодня? Сегодня, так, суета, в дежурный магазин надо: что-нибудь купить в дорогу, — возможно, на корабле нет буфета…
Слушали, как журчит и шипит набегающая на берег волна, видели, как закрывает горизонт надвигающееся на город черное облако. На Владивосток, на наш город.
На наш, потому что… Потому что предки наши отстояли этот город не раз и не два. Потому что в магазинах, трамваях, на перекрестках — везде и всюду наш разговор и наши люди. Потому что здесь они с Гошей, и земляки — Валька Козин и Коля Воробьев тоже здесь. Потому что и цыган в пельменной поет наши, русские, песни…
ИЗ ПУТЕШЕСТВИЙ ЗА ТУМАНАМИ
Учась в Новосибирской жеухе и в Уфимском железнодорожном техникуме, приобрели они опыт перемещения на поездах, который главным образом состоял в том, что на пересадке надо спешить и поторапливаться, а порой и мчаться сломя голову, чтоб вовремя попасть к кассе — купить билеты. Так что во Владивостоке, едва коснувшись перрона, они понеслись на рекомендованный морской вокзал с виадуком через пути, с круглыми часами на фронтоне — примета, чтоб не искать долго.
Сперва, конечно, в справочное, потом — в кассу. Там предложили билеты на пароход «Крильон», отправляющийся завтра утром, в девять ноль-ноль.
Ну, это же то, что надо! Превосходно! А время, так оно еще и в запасе: осмотреть город, окрестности, заглянуть на пляжи и, по возможности, искупаться. Да в столовую: последний раз на материке отметиться.
Сказано — сделано. Владивосток предстал, как старый знакомый — дома каменные. И деревянные — тоже крепкие, побуревшие от времени, с резными и крашеными наличниками; дороги асфальтированы, кое-где выстелены булыжником столетней давности; тротуары широкие. Центр города ухоженный. Ну, а пляжи, песчаные пляжи — это прямо мечта путешественника!
На пристани, в бухте Золотой Рог, привлекая взгляды прохожих, красовался белоснежный «Крильон». У трапа толпились пассажиры. Парни протянули билеты двум женщинам, военные ребята проверили у них пропуска для проезда в пограничную зону. И все. Можно входить — прямо и вверх, на палубу. Путешественники остановились возле основания огромной трубы, где уже примостились три девушки. Спросив у них разрешения, поставили чемоданы и сняли рюкзаки. Перевели дух, огляделись.
— Поедем вместе — надо бы познакомиться. Меня зовут Олегом, а это — мой друг Гоша, — кивнул Олег на присевшего на чемодан белокурого друга.
Девушки оживились, над чем-то засмеялись.
— Я — Люда, — представилась симпатичная, с тонкими чертами лица, молодушка, очевидно, старшая из троих. — А это вот — самая молодая из нас, Эмма.
Высокая, смуглая, полногрудая девица, лет восемнадцати, с примесью, возможно, нерусских кровей, склонила голову и своими карими глазами, обрамленными густыми ресницами, внимательно посмотрела на Гошу и на Олега.
— А это — Нина, — другой рукой Люда указала на смутившуюся от представления девушку с пышными светлыми волосами. — Откуда вы, ребята? Кто вас направил на Сахалин?
— Из Уфы мы. Окончили железнодорожный техникум. — Высказались они по очереди. Девушки, зашумели, заговорили.
— Так и мы тоже. Из Карагандинского железнодорожного техникума.
— Коллеги, значит? — удивился Олег. Его голос потонул в гуле и радостном смехе.
— Есть, правда, разница: ваш техникум относится к Министерству путей сообщения, а наш — к Министерству трудовых резервов, — уточнил Гоша.
— Все равно железнодорожники. Хорошо, что вместе поедем, — Люда подвела итог неожиданного знакомства.
Вместе или не вместе придется работать на сотворенной японцами железной дороге и часто или не часто, но доведется общаться друг с другом. Разговор обрастал шутками, становился звонче и веселее. Девушки между тем суетились: первым делом они положили на бок один чемодан, накинули на него светлую тряпицу и стали готовить завтрак — вареную картошку и хлеб. Пригласили и ребят; те приняли предложение и на светлую тряпицу выложили обернутую в газету владивостокскую селедку.
