— Где мы? Куда прибыли? — Эмма зевнула.
— В таком тумане куда двигаться? — Люда добавила вопросов.
— А все уже в Холмск приехали, это Сахалин, — отозвался проходящий знакомый матрос с отчего-то перевязанным белой повязкой лицом. — Туман сойдет — будем швартоваться.
Разговор прервал сигнал подходящего катера, с его рулевым по рупору стал говорить корабельный помощник капитана. Высокий борт прошелестел, теплоход вздрогнул, к нему пришвартовался катер. Кого-то приняли на борт, кого-то отправили на берег — срочно понадобился, и со стрекотом отвалили. Олег выбрался из-под шинели.
— Эмма, вы с Людой вчера долго выясняли отношения. О чем это?
— Ничего особенного, — отвечала Эмма, позевывая. — Зашла к Косте, поговорили. А Людку тут принесло, шум подняла. Не надо меня охранять! — обернулась она к Людмиле: — Что я, маленькая?
— Хуже, чем маленькая, — Людмила отрезала. — Твоя мама просила присмотреть за тобой. Видно, не зря просила.
— Зря! Если понадобится, я сама могу постоять за себя.
Разговор прервался, установилось затишье. Неожиданно подключился Гоша Цаплин:
— То-то ночью встретил я этого фраера, когда по нужде ходил, — так добрый у него синячище под глазом! Откуда бы взяться?
— Эмка это приложилась, — Людмила открыла тайну. — Видно, ублюдок этот озверел, раз приложилась.
— И приложилась! Раз не умеет себя держать в рамках.
— Дурочка! Надо разбираться в людях. А ты пошла к нему в каюту.
— Тебя не спросила.
— Ну, все, девки! — Олег постановил. — Все хорошо, что хорошо кончается. Молчок на этом. Будем собираться.
К завтраку не готовились, не умывались. Любопытно было увидеть и разглядеть остров, который, как и все вокруг, был в тумане. Постепенно туман оседал: пробивающееся сквозь него солнце осаживало его, провожало книзу. Сверху же стали возникать горы, открывались коричневыми, желтыми и зелеными красками вершины, хребты, скалы, извилистые распадки. Показался Холмск, прилепившийся к подножию наступающих на море холмов. С прибрежных холмов один за другим сбегали к нему домики, лачужки, у самого берега и вдоль него, плотно поставленные друг к другу, образовывали какие-то предприятия, в середине их то и дело что-то посверкивало — работала сварка. Не слышно никаких звуков, не доносится и птичий гомон — спутник материкового утра. Нет и ветра. В оседающем тумане царствует тишина. Пробивающееся солнце то и дело озаряет освобожденную от белой пелены новую часть гор и далеких, и самых дальних вершин. Туман окончательно идет на убыль: открылись, наконец, все горы. Вместе с чередой холмов они напоминали выписанные художником театральные декорации. Нарисовалось над горами и небо, синее-синее!
И, наконец-то, открывается весь Холмск — вот он, этот город! Здравствуй, Холмск! Как ты тут без нас жил?
Теплоход стоит в открытом море, с рейда не видится никакой гавани: где укрыться кораблю, куда пристать? Или высадят на катера, на баржи? И долго ли будут держать в море? Вопросы не праздные: за двое суток соскучились по берегу, как по воле вольной.
И вот заурчало, наконец, нутро, заработали винты теплохода, медленно, самым малым ходом, направляется он к берегу. Обнаружились впереди неширокие ворота — неужели пройдем? Медленно корабль идет, тихо входит в рукотворную гавань — уютный ковш, куда, чтоб не повредить корабль, входить надо осторожно и только при хорошей погоде и видимости.
Выгрузились на неширокий мол, прошли к отгороженной от города пристани. Открылся городок поселкового типа. Поселок ли, наоборот, городского типа. В нем сухо, тихо, тепло. Хоть не везде еще погашены огни, в нем, если приглядеться, наблюдается движение, теплится какая ни есть жизнь. По деревянным тротуарам и выложенным булыжником мостовым один по одному к рынку тянутся корейцы — несут рыбу: на прямых, как палки, коромыслах наздевана свежая селедка, прямо с улова, переливающаяся на солнце всеми цветами радуги.
В кассе небольшого вокзальчика закомпостировали железнодорожные (материковые еще!) билеты, прикинули, что даже на скупой завтрак уже не осталось денег. Первым делом решили умыться. Крана нигде не нашли — не из бачка же кипяченой умываться! Оставив девушек, пошли на перрон. Голоса и рабочие звуки не нарушали утренней тишины. На необычайно узкой железнодорожной колее стоят почти игрушечные вагончики, на фоне их мизерности станционные рабочие — стрелочники, осмотрщики вагонов, проводники кажутся великанами и среди этой миниатюрности ведут себя довольно спокойно и ничему не удивляются. Гигантом же показался и машинист стоящего в отдалении игрушечного паровозика, подставившего тендер под струю воды подле небольшой водонапорной башни. Парни подошли, обратились к возившемуся у крана усатому машинисту.
— Здравствуйте. Водички не дадите — умыться с дороги?
Машинист оказался довольно еще молодым человеком.
— Здравствуйте. Водички не жалко, да видите, какой напор? Холодная, к тому же: окатит с головы до ног. Не простудитесь, конечно, но… забоитесь ведь!
Оглянувшись на Олега, Гоша похвастал:
— Не страшно, мы в Байкале купались.
— Да ведь не устоите от такого напора, об заклад бьюсь, — машинист рассмеялся широкой улыбкой, так что усы его показались на лице лишними.
— Об заклад, дак об заклад. — Задетый за живое, Олег усмехнулся тоже и стал раздеваться.
Гоша тем временем разделся первый и предстал перед машинистом в чем мать родила. Машинист велел стать ближе и, нацелив трубу на голого Олегова спутника, повернул какой-то рычаг: не струя, а мощный поток ударил в Гошину грудь, в голову — под раскатистый хохот машиниста пулей он вылетел на галечный балласт и, дрожа всем телом и выцокивая зубами, сразу к полотенцу.
— Ну, что, и ты попробуешь? — смеясь, машинист обратился к Олегу.
— Об заклад?
— Об заклад, — отвечал машинист.
Олег занял место предстоящей экзекуции, машинист на него загляделся: парень среднего роста, с широкими плечами. И с жестким, как в драке, взглядом.
— Скинь трусики, сдернет их к едрене фене! А никто вас тут не углядит.
Олег откинул трусы в сторону, поставил ноги пошире, пригнулся. Поток обрушился на голову, ударил по спине, по ребрам, ознобил кожу, стал выгонять и выталкивать на гравийный балласт. Сопротивлялся Олег тугому потоку, подставлял шею, грудь, спину. Не уходил. Ледяная струя хлестала в него огромной массой, а он уперся расставленными ногами… Вынудил машиниста уступить: отвести кран в сторону. Огнем пылало тело, докрасна исхлестанная кожа горела. Сейчас, казалось, было совсем не холодно. Утирался, одевался.
— Ну, дак че, еще по разу, что ли? — смеялся машинист.
— Заклад вы уже проиграли, разве что ставку удвоить, — Олег ответил.
— С тобой не стоит связываться: ты и удвоенную выиграешь. А вот твоему другу надо бы отыграться.
Они уже обувались, когда машинист проявил интерес:
— Ну, как там живется-то, на материке? Я уже три года там не бывал: голодно поди и холодно?
— Хлеб есть, не голодно, — дрожа, отвечал Гоша.
— Но бедно, — Олег вставил. — Если говорить честно, главная еда — хлеб да картошка.
— Есть и богатеи, конечно: ходят в рестораны, кафе, — Гоша говорил, думая о пельменной во Владивостоке, где они опрометчиво просадили уйму денег.
— Уж это что говорить. На вас еще, вижу, одежда и обувь, казенная форма. Железнодорожная, как будто? — Машинист поглядывал на кителя, на брюки, на зеленый кант на них. Впрочем приглядывался и к спортивным значкам на кителях. — В каком техникуме учились?
— В железнодорожном.
— Государственных трудовых резервов, — Гоша не преминул уточнить.
— Где такой?
— В Уфе.
— Так вы с Урала! — машинист оживился. — Я ведь тоже оттуда, из Златоуста! Земляки, выходит.
«Земляки» покивали. Знают, недалеко этот Златоуст от Уфы.
— А сейчас вы, стало быть, в Южный? Туда все едут с материка… Поиздержались поди в дороге?
— Есть маленько, — ребята стеснительно засмеялись.
— Ну, что ж, сегодня вы прибудете в Южно-Сахалинск. Это тут недалеко, я вас повезу. Скоро будем отправляться. — Пожал им руки. — Как зовут-то тебя? — задержал Олега. Тот назвался.
— Молодец ты, Олег: выдержал такой напор. И рука у тебя, чую, крепкая. А тебя как?
— Гошей меня. Георгием.
— А меня — Кирилл Матвеич. Еще, может, когда увидимся. Доброго вам пути!
Не окончательно он простился. Отошли — снова окликнул:
— Гоша! Георгий! Вернись-ка.
Гоша подходил, на ходу для сугрева махал руками.
— Слушай, Георгий. Вообще парни вы толковые. И друзья. Ну, а заклад-то я вам проиграл. Вот, держи-ка, это на двоих вам. — Он протянул красную сотенную купюру. Гоша уставился на нее непонимающими глазами.
