— Удары молнии не поддаются объяснению.
Они смотрели на меня с удивлением и даже с некоторым подозрением, от которого мне становилось не по себе.
В течение нескольких месяцев работы в компании руководитель экономической службы пытался саботировать мою работу, называя мои проекты теорией. Я старался умаслить его, был любезен и открыт для споров. Одному Богу известно, сколько сил я приложил, чтобы ему понравиться!
Портреты отца Энджи украшали главный зал совещаний и два салона для приемов. Энди Фергюсон повсюду улыбался мне, я приветствовал его на ходу подмигиванием. До поздней ночи я изучал документы, анализировал итоги, беспокоился за будущее исследовательского центра, который был создан Энди, но слабо поддерживался компанией. В тот день, когда благодаря моим действиям совет проголосовал за выделение центру новых кредитов, Син поздравил меня: «Отец Энджи был бы счастлив увидеть вас здесь. Браво!»
Факт того, что я был введен и постепенно принят в святую святых компании, удваивал мои силы. Открывавшиеся возможности казались мне столь же головокружительными, как и простота сообщения между странами. Как много дверей открывается, как много осуществляется идей и как быстро они осуществляются! Во Франции я всего лишь составлял бы планы, а здесь я летел вперед. Чтобы сравняться с американцами, мне надо было стать непобедимым в знании европейских рынков. Син Сэндерс был ценным помощником, но, увы, из-за того что Энджи оглушила его моими историями, он пользовался любым случаем, чтобы напомнить о моем прошлом, о моих предках, о моем «заброшенном» поместье. Эта настойчивость смущала меня, но я переносил ее легче, чем раньше, поскольку я больше не считал себя «вечно проигрывающим». У меня не было прямого врага в компании, я не занял чужое место, а, поскольку мне удалось добиться некоторых успехов с немецкими фирмами, мой моральный дух укрепился.
Кабинет Энджи доминировал над башней. Я всего лишь один раз осмелился туда зайти и решил, что больше ноги моей там не будет. Я до сих пор помню тот четверг. В элегантном и просторном холле сидевшая перед кабинетом секретарша подняла голову:
— А! Мистер Ландлер…
— Мне надо сказать всего пару слов миссис Ландлер.
Она остановила меня жестом.
— Она вас ждет?
— Мне не надо записываться за неделю вперед на прием к жене.
— О, мне очень жаль, мистер Ландлер, но у меня есть приказ никого не впускать к миссис Ландлер без предупреждения. Она сейчас разговаривает по телефону. Не желаете ли присесть на несколько секунд?
Она указала мне на стоявшие в углу кресла. Кабинет мисс Филд был таким же просторным, как и мой, а Энджи занимала огромную комнату, где раньше царствовал ее отец. Я стал ходить взад-вперед, а в это время мисс Филд нашептывала по телефону приказы Энджи. Ожидание явно затягивалось, и я уже собрался уходить, как мисс Филд обратилась ко мне:
— Входите, мистер Ландлер.
Я переступил порог, Энджи все еще разговаривала по телефону. Ее огромный стол был завален папками с документами, на сделала мне знак правой рукой, но продолжила разговаривать вполголоса. В своем костюме от Шанель, она вовсе не походила на слишком настойчивую, почти агрессивную женщину, чьи домогания я отверг сегодня утром. Я занимался любовью только в положенное время, согласно моим желаниям или обязательствам, но очень редко по вызову.
— Какая неожиданность, Эрик! — воскликнула она, положив трубку.
И указала на висевшие на стене два портрета Фергюсона:
— Посмотрите, он улыбается, он счастлив видеть нас здесь вдвоем.
— Несомненно, — сказал я, — Но мне было неприятно ждать.
— Вы вечно куда-то спешите, Эрик…
Энджи не считала это ожидание оскорблением. Она поднялась и расцеловала меня в щеки.
— Вы бы лучше поблагодарили меня, я ведь разговаривала с Токио, с дочерью Яшими. Я ее хорошо знаю…
— Какая дочка? Какой Яшими?
— Яшими есть только один, вы все пытаетесь с ним поговорить… Я познакомилась с его дочерью в Стэнфорде, мы были с ней в одной учебной группе.
— И что она сказала?
— Мы говорили об участке, который вы хотите купить для компании… Она переговорит об этом с отцом, если у него есть что-то на продажу, он будет нашим. Когда дочь чего-то захочет… Поскольку у него нет сына, он видит в ней будущую императрицу заводов Яшими.
Меня охватила ужасная злость, эти дочки богачей собирались решить между собой проблему, над которой я работал уже несколько месяцев. А зачем тогда был нужен я?
— Не лезьте в мои дела.
— В наши дела, мой милый, — сказала она. — Но поймите же наконец, что вся жизнь состоит из знакомств. Некоторые вопросы решаются только через личные знакомства, когда выбирают именно вас! Поэтому-то так важно сохранять старые дружеские отношения, которые завязываются в школе, в университете.
Так и есть, она затыкала мне рот превосходством своих денег! Я не учился ни в Стэнфорде, ни в Гарварде, а поскольку у меня не было таких шикарных связей, мне оставалось только сдохнуть.
— Я уже несколько месяцев бьюсь с советом, с Яшими через его соответствующих директоров, а вы решаете этот вопрос просто так, между подружками?
— Яшими продаст нам землю только в том случае, — сказала она, — если у него появится надежда на сотрудничество наших компаний. Это позволит ему с помощью нашего участия захватить дополнительный сектор рынка. Его дочь поможет нам, отец ни в чем никогда ей не отказывает… Чтобы сделка такого масштаба получилась, надо учитывать многие факторы.
Наследница Энди Фергюсона, прекрасная деловая женщина, только что дала мне урок. Она могла бы поговорить об этом со мной, и я был бы более уверен в своем обращении в совет. Она предложила мне сесть. Чувствуя себя не своей тарелке, я превратился в самого отстающего ученика в классе, в мальчишку в слишком плохом свитере, которого не оставляют на вечеринку. Я так и не смог забыть то горестное воспоминание, когда меня выкинули со дня рождения одного из моих одноклассников. Мне тогда было девять лет, мой свитер был весь в пятнах. «Пойди переоденься, малыш, — сказала тогда гувернантка моего приятеля — А потом приходи». Я остался сидеть дома.
Она повернулась ко мне с ласковой улыбкой:
— Какова цель вашего визита?
Я взорвался от гнева. Подойдя к телефону, я предупредил мисс Филд, чтобы нас ни в коем случае не беспокоили.
— Но… — сказала Энджи. — Почему? Что вы делаете?
Я улыбнулся и приблизился к ней.
— Вы с ума сошли…
— Пора вам это узнать.
Через застекленные окна я бросил взгляд на утонувший в смоге Лос-Анджелес. Я почтительно подумал об отце, которому придется присутствовать при этой сцене насилия. Я схватил Энджи и, удерживая ее одной рукой, стал другой рукой раздевать ее. Вначале она застыла и даже не сопротивлялась Я дернул за ее дорогое колье, жемчужины рассыпались по ворсистому ковру. Мисс Филд придется собирать их по одной, стоя на коленях.
— Вы животное! — воскликнула Энджи.
Она сопротивлялась вяло, это нападение не было ей неприятным. Я переключился на борьбу с застежками, разорвал ее шикарную блузку, наступил на брошенную на пол куртку. Я поднял мою прекрасную жену и уложил ее на стол. Она крикнула: «Ты сломаешь мне позвоночник, идиот! Значит, ты меня любишь до такой степени…» Было трудно удерживать ее и снимать с себя одежду. Разорвав ее трусики, эту податливую шелковую паутинку, я овладел Энджи. Мне хотелось причинить ей боль, она закрыла глаза и отвернулась к окну. Она вскоре испытала такой сильный оргазм, что не смогла себя сдержать. Лежа спиной на столе из массивного красного дерева, почти уткнувшись носом в свою старинную коллекционную чернильницу, разметав волосы около лампы, положив голову на кожаный бювар с ее инициалами, Энджи кончила. Разогретый желанием взять над ней верх, я позволил своему телу побить рекорд, продолжал, а потом медленно кончил. После чего, не произнеся ни слова, я оставил ее на столе и стал собирать свои вещи. Брючный ремень и один полуботинок куда-то затерялись. Пока я их искал, она стояла молча со сломанными подвязками для чулок, в одном спущенном до щиколотки чулке, с голой грудью, с валявшимся на полу кружевным бюстгальтером и с разбросанными туфлями и силилась понять, что же с ней произошло.
— Вы едва не сломали мне ребро… — сказала она, качая головой, — И мое колье…
Я уже завязывал галстук.
— Японцы подарят вам еще более красивое колье.
Она вздохнула:
— Эрик, мне кажется, что вы начинаете меня любить.
Она даже не была рассержена. Ее практически изнасиловали на письменном столе отца, а наследница Фергюсона размышляла. Я вовсе не унизил ее, я ее облагодетельствовал.
Мы потом никогда не вспоминали этот единственный визит, который я нанес в ее кабинет, а она ни разу не заговорила со мной об этой физической близости. Самое удивительное было то, что я чувствовал себя униженным и считал это происшествие тягостным. Мог ли я действовать по-другому, а если мог, то как? Я не знал ее реакции.
