— Это что? — спросил Митя.
— Не важно. Звуки.
— Какие?
— Не важно. Дальние. А я тут сяду, — сказал Леша и тоже поставил себе стул с Митиным рядом. И тоже в руки бечевку взял. — Теперь давай так — ты два раза тянешь, я один. Понял?
— Понял, — сказал Митя послушно.
— Давай, — сказа! Леша и махнул головой.
«Дзинь-дзинь», — раздаюсь тихонько, и Леша послушал внимательно, склонив голову набок, потом потянул свой шнурок, и там, далеко где-то, ударило низко, звучно: «ба-амм…»
— Так, — удовлетворенно сказал Леша, прошел в полумрак, за ширму, вытащил книжку, потрепанную довольно, и деревянный пюпитр. Поставил пюпитр перед Митей, на него книжку положил. Раскрыл.
— Вот отсюда, — сказал он, ткнув пальцем в книжку. — По команде «начали» отсюда читать начнешь. Неторопливо. Понял?
— Отсюда? — уточнил Митя.
— Отсюда, — подтвердил Леша. — И бечевочки тяни. Раз-два — ты, «бомм» — я. Понял?
— Понял, — опять сказал Митя послушно и заглянул в книгу, — это кто, Ольга? — спросил он.
— Ты. Отсюда начнешь…
— Я? — удивился Митя.
— Ну не ты. Не важно… — пробормотал Леша, с усилием выволакивая древний граммофон с серебряной трубой. — Приступим, — сказал Леша и что-то повернул в полумраке. Будто бы вода побежала, зажурчала где-то. Леша сел на стул. Притихли. Вода плескалась негромко. Леша наклонился и поставил иглу граммофона на пластинку.
Пластинка зашипела. Но музыка не началась.
— Внимание, — сказал Леша. А из трубы задумчиво и нежно, будто нереально, начался старинный вальс. Сначала трубы вздохнули низко, потом тарелка серебряно звякнула, потом опять трубы: «бух-бух».
Леша крутанул какой-то рычажок, и под потолком начал двигаться вентилятор в виде пропеллера, медленно, в такт музыке раскручивался и наконец с низким гудением завертелся стремительно, наполнив подвал ветром, — Митины волосы взлетели в воздух, затрепетали, и будто шум листвы послышатся.
Вступили скрипки, и тогда Леша другой рычажок повернул.
Смутное сооружение, что было перед ними, медленно, неправдоподобно как-то стал заливать свет.
Сначала Митя не различат ничего — только блестящую, радужную поверхность перед собой: это стекло — сообразил он. Музыка играла, ветер усиливался, свет прибывал и вдруг стал ослепительно ярким.
За стеклом, сверкая, стекала вода. За потоками чистой воды осветился живой, трепещущий куст сирени.
Листья бились под ветром, и огромные махровые цветы — синие — медленно покачивались. Зрелище было удивительное.
И музыка играла нежно.
Куст светился изнутри, был живым.
— Тяни, — прошептал Леша, и Митя потянул осторожно; тогда далеко где-то ударило — хрупко — «дзинь-дзинь…». И Мите неизвестно отчего захотелось заплакать, а Леша потянул свою бечевку, и Митиному тонкому звону ответило глубокое, густое «бо-о-ом…», и Леша сказал: «Начали», а музыка играла весело и печально.
— Милые сестры… — сказал Митя сиплым голосом, он заглянул в книгу и прочитал дальше: — Жизнь наша не кончена… — Остановился и продолжил: — Будем жить… А музыка играет так весело… — сказал и послушал. Из серебряной трубы лился старинный вальс, и огромный куст сирени сверкал в полумраке, трепещущий, живой.
Дул свежий ветер. «Тяни», — сказал Леша, и Митя потянул. «Дзинь-дзинь», — упало издалека, и Леша ответил.
Митя заглянул в книжку и прочел: «Еще немного, и мы узнаем, зачем живем…» Голос был глухим, Митя говорил без выражения, и трубы печально вздыхали. «Если бы знать…» — сказал Митя и остановился, удивленный тем, что читал, а Леша сказан «Тяни», и Митя потянул: «Дзинь-блямм — бу-м-мм». «Если бы знать…» — повторил он и замолк.
Музыка гремела, куст трепетал, но стеклу падала вода, они молчали, глядели перед собой.
Музыка смолкла. И тогда Леша остановил вентилятор; ветер исчез. Но света не тушил он долго еще. Они сидели молча и смотрели перед собой.
Леша щелкнул рычажком.
Свет медленно потух.
Куст и вода — все погрузилось в темноту, исчезло, обратившись в темную груду неясных вещей.
— Это что было? — спросил наконец Митя.
— В Клину «Три сестры» ставят. Ну, я им финал придумал. Куст этот, стекло, а впереди скамейка. Дождик капает. А они говорят — стекла такого не достанем, это фантазия. Мы марлечку натянем. И потом, говорят, кустов такой величины не бывает. У нас за марлей березки расти будут. Я говорю — зулусы. Они — от такого слышим. На том и разошлись.
— Понимаешь, какая история вышла. Я помню, в войну я мальчишкой совсем в метеослужбе полка служил. Полк был женский. Девочки, знаешь, летали. Так вот, помню, девочка была одна, она в университете перед войной училась, на астрономии. Она погибла скоро… В сорок четвертом… Она мне как-то про Бетельгейзе рассказывала…
— Про что?
— Про Бетельгейзе. Ее увидеть можно. Так вот. Про Бетельгейзе, про Сириуса.
— Ну?..
— Проход планет, короче. Про соответствия…
— Какие соответствия?
— Хода планет — нашему ходу… И я, вспоминаю, я однажды почувствовал, как земля у меня под ногами качнулась, двинулась, чувствую — вишу вниз головой, среди галактик и Бетельгейзе, понимаешь, на меня, висящего, влияет. Мы вместе крутимся, в связи… Я это помню…
— Понимаю, — опять на всякий случай сказал Леша.
— Девочку эту — Наташа ее звали. Сено им косил на матрацы… Потом все смутно как-то стало. После войны про Бетельгейзе и не вспоминал.
Леша молчат.
— Но слушай, я, когда читал и на куст сирени смотрел, подумал, может, правда, — не кончена жизнь… И когда в театре летал, тоже про это думал…
— А вообще-то, Митя, тебе домой надо бы. Они же ждут…
— Я, Леша, не могу домой сегодня… — сказал Митя мягко.
— Понимаю, — сказал Леша опять. — Давай тогда спать.
— Спи, — сказал Митя покорно.
Было воскресенье. Утро яркое, ветреное. Тепло было.
Митя и Леша стояли под цветастым полотняным тентом, у мраморного круглого столика. Леша пил пиво. Митя — молоко. Сосиски жевали. Рядом был вход в метро, и автобусы останавливались тут же во множестве — загородные их пути начинались отсюда. Народ толпился — воскресный, оживленный. Хлопал над головой разноцветный тент. Где-то женщина смеялась громко.
— Воскресенье — день веселья… — сказал Леша, озираясь.
А Митя промолчал.
— Я на службу, — так же бодро сказал Леша. — Ты — домой?
— Я не знаю, — неуверенно сказал Митя и поглядел в сторону. — Может быть.
Из-за Лешиного плеча Митя видел огромное поле, и куст стоял неподалеку. У куста на траве прямо сидели трое мужчин в белых рубашках, пили пиво из кружек, — дети бегали рядом, звонко крича. Дул ветер, и трава качалась до самого горизонта. Здесь кончайся город и дальше — синий лес.
— Вот тебе телефоны, — сказал Леша и протянул бумажку. — Это в Оперном, это — Парк культуры. Я с утра в парке, — перекушу — и в Оперный. А ты — домой?..
— Домой… — выдохнул Митя.
— Вот и замечательно, — радостно прокричал Леша уже на ходу. — Ты позвони… В гости позови… С семьей познакомь… — Он протискивался сквозь чьи-то плечи, и летние зонтики, и цветастые платья женщин.
Митя остался один.
Траву гнал до горизонта свежий ветер. Дети кричали звонко и бегали друг за другом — спотыкаясь, падая и визжа.
Митя поставил стакан с недопитым молоком, аккуратно вытер салфеткой губы и спустился по откосу, поросшему травой, в поле. Тут оно было. Рядом совсем. Шаг ступи.
И он ступил.
Митя шел по тропинке в поле. Ветер трепал ему плащ, и трава шелестела.
Он остановился у кольцевой — здесь опять было шумно, мчались машины, развивая скорость. С громким ревом — над головой почти — реактивный самолет, и можно было увидеть бесчисленные окошки его, и надписи, и цифры прочитать.
Митя перебежал шоссе.
Дорога шла перелеском, оборвалась неожиданно, и Митя вышел на мостки.
Временный причал. С зеленой будкой. Река открылась и простиралась далеко — широкая довольно, — а ветер был здесь крепче и гнал по всей поверхности белые барашки вразнобой, — пену срывая. Там, на той стороне реки, лес синел, и песчаная отмель шла от леса к реке, а у отмели, едва слышно отсюда, тарахтела землечерпалка.
У причала стояла низкая барка с деревянным рулем на корме. Руль был стар, сбит из досок — доски почернели от времени. На корме возился с мостиками молоденький парень в вылинявшей тельняшке — единственный член экипажа. Он же матрос, он и командир.
— Ты не туда? — спросил Митя, не спросил, прокричал, ветрено было, оттого шумно. Или это мотор самоходки работал.
— Туда, — крикнул ему парень.
— Возьми меня с собой, — крикнул Митя.
— Сигай.
И Митя сиганул. Барка отошла от пристани.
