— Вот, — сказал ему Леша, не здороваясь, и показал на Митю: — Замечательный парень. Все сделает.
— А система страховки? — задумчиво спросил толстый.
— Я отвечаю, — твердо сказал Леша. — И потом у парня совершенно невероятная прыгучесть…
И Митя понял, что разговор про него. Но смолчал.
— Ладно, — сказал толстый, — вы меня в могилу сгоните.
— А вы меня, — сказал Леша и, ловко вскочив на мостки, соединяющие зрительный зал со сценой, пробежал в рощицу и сдернул брезент.
Теперь посередине рощицы поблескивал изогнутый никелированный прут. Прут этот в изящном изгибе уносился на верх деревьев куда-то под самые колосники, потом обрывался вниз, в люк под сценой и выныривал снова, тоже из люка, но уже с противоположной стороны. Леша прыгнул на прут, покачался.
— Митя, — сказал он. — Иди сюда, Митя.
И Митя подошел.
— Это совсем не страшно, — сказал ему Леша обнадеживающе, хлопнул в ладоши и крикнул: — Крылья!
Двое рабочих вынесли что-то из-за кулис.
— Крепите, — сказал Леша, и рабочие приступили к делу. Крылья ловко привязали прямо к Мил иному плащу. Крылья были довольно большие, марлевые.
— Цепляйте! — опять громко распорядился Леша.
Митю взяли под руки, подвели к пруту и зацепили спиной.
— Не бойся, Митя, — опять сказал Леша негромко. — Мы тебя подтянем сейчас. Хорошо?
— Хорошо, — почему-то сказал Митя и сам удивился, что сказа!.
— Пускай по малой! — сказал Леша. Под сценой зашумело что-то, и Митя, к собственному удивлению, стал подниматься вверх. Вот и вершины деревьев медленно перед ним опустились, вот и озеро засипело где-то далеко внизу.
Теперь Митя висел над колосниками, и крылья безвольно болтались за спиной.
— Ты, Митя, когда в люк пойдешь, — прокричал ему снизу Леша, сложив ладошки у рта ковшиком, — ты группируйся. Понял?
— Как? — не очень понял Митя.
— Крылья складывай! — крикнул Леша.
— Так? — спросил Митя и показал.
— Так, так! — обрадовался Леша и быстро спустился в зал.
— Ну давай, Митя! — крикнул он громко из темноты уже. — Мы тебя сейчас пустим! Давай!
Митя висел молча.
Вдруг музыка грянула, и роща стремительно понеслась навстречу и пронеслась мимо, прекрасная, как видение, вот и пол, и люк, какой кошмар! «Группироваться» — пронеслось, и он стремительно ухнул в черную дырку и исчез, будто его и не было никогда, но через мгновение вынырнул с другой стороны и понесся вверх, под колосники, набирая скорость. Музыка играла.
Леша, казалось, окаменел. Громко играла музыка, и немногие присутствующие на испытаниях стояли вытянувшись, завороженные.
А Митя с присвистом проносился в небесах, сигал в жуткую пустоту подполья и вылетал вновь, возрожденный, будто из небытия. Зрелище было захватывающим и прекрасным.
Музыка стихла так же неожиданно, как началась. Система встала.
Митя медленно опустился на пол сцены. Настала гробовая тишина. А потом в тишине этой раздались громкие отчетливые хлопки. Аплодировали рабочие, аплодировал электрик, билетерши плакали. Лысый аплодировал тоже.
Это был триумф.
Стояла ночь. Пустынно было, безлюдно. Редкие фонари горели ярко. Они шли по шоссе, и новые кварталы — справа и слева от шоссе — длились до горизонта. Машин не было.
— Ты умница, Митя, — сдержанно похвалил Леша. — Ты даровит. Летал, как бог.
— Благодарю тебя, — сказал Митя с восторгом. — Ты гений.
— Нет, — сказал Леша скромно. — Это тебе показалось.
— Ты гений, — повторил Митя убежденно и потряс в воздухе марлевыми крыльями. — Вот два крыла, — громко прокричал он. — Вот два крыла, и я вознесся.
— Да, — подтвердил Леша. — Ты вознесся.
— Я вознесся и слышал, как трава растет… — сказал Митя.
— Как? — поинтересовался Леша.
— Не важно, — сказал Митя. — Но я слышал.
— Вот мы и пришли, — сказал Леша и кивнул головой на длинный белый дом, стоящий вдоль шоссе.
Митя стоял посередине огромного подвала, заклеенного многочисленными афишами, картинками, плакатами. По всей мастерской в кажущемся беспорядке были навалены предметы самые невероятные — пропеллер самолета, разобранный двигатель внутреннего сгорания, тут же — прислоненный к стене распущенный парус от яхты с надписью «Гордый», какие-то никелированные цилиндры в дырочках, китайские фонарики мерцали. Они стояли рядом с бочкой, наполненной водой. Митя поднял руки вверх, будто сдавался. Леша ходил рядом.
— Вот так тянуло? — спросил он, придирчиво ощупывая Митю.
— Мне нигде не тянуло, — отвечал Митя твердо. — Я вознесся.
— Перестань, — сказал Леша тускло. — Надоело. Как же не тянуло, когда даже след. Конечно, тянуло.
— Немного, — согласился Митя. — У меня плечо ноет.
— Вот видишь… — сказал Леша огорченно. — Я кретин. Площадь несущей шайбы мала, — сказал он и печально вздохнул. — Я добавлял, но все-таки мала. Еще секунду, — попросил он.
— Хоть вечность, — гордо ответил Митя, а Леша взял циркуль с мелком, зашел Мите за спину и легонько уколол иголкой циркуля Митю в спину.
— Ой, — сказал Митя.
— Это не страшно, — опять пообещал Леша и провел у Митиной спины воображаемый круг. — Вот так хорошо будет. Можешь руки опустить, — разрешил он, и Митя опустил.
— Пособи, — сказал Леша нагнувшись. И Митя пособил. Вытащили лист железа. Закрепили в тиски. Леша скинул куртку, остался в драной майке и зачем-то надел на лоб глухие черные очки на веревочках.
— Сядь здесь, — сказал Леша и поставил Мите железный стул рядом с бочкой.
Митя послушно сел. Леша циркулем с мелком провел по железу круг, нагнулся, и тут же из автогенной горелки с шипением вырвалось пламя. Леша начал разрезать круг.
— Леша… — сказал Митя, неподвижно прислонившись к бочке и сложив руки на груди. — Ты меня слышишь?
— Слышу, — промычат Леша.
— Я вот летел и думал… — сказал Митя, сосредоточенно глядя в пол. — Что-то нехорошо… Неправильно… Не так…
— Чего? — поддержал разговор Леша, от круга не отвлекаясь.
— Вот сорок пять мне сегодня. Зенит судьбы. И я вознесся.
— Ну, — сказал Леша.
— Я вознесся и был счастлив. А я ведь это позабыл.
— Чего ты позабыл?
— Очень многое… — сказал Митя.
— Ну, — подтвердил Леша, а огонь метался у него в руках.
— И тут вознесся.
— Ну вознесся… — пробурчал Леша недовольно. — И дальше что…
— Вот я и думаю, что дальше? — сказал Митя и замолчал.
Леша отключил горелку. Огромными щипцами захватил раскаленный кружок металла и швырнул его в бочку с водой. Оглушительно зашипело из бочки. Закурил. Шипенье стихло, пар растаял. Настала тишина.
— Споем? — предложил Митя.
— Про ложу бельэтажа? — спросил Леша.
— Ну почему про ложу? — обиделся Митя. — Вот, смотри…
Митя прокашлялся и начал тихонько, от смущения сильно фальшивя:
— Там-а-ам, за рекою,
Там-а-аам, за голубою…
— Подтягивай, — пригласил он Лешу.
— Я не умею, — сказал Леша.
— Жалко, — огорчился Митя и замолчал. — Я вот сегодня ночью проснулся отчего-то. Утро уже было…
— Не понял, — сказал Леша. — Ночью или утром?
— Тебе это очень важно? — спросил Митя, горячась.
— Не очень, — сказал Леша миролюбиво.
— Так вот, встал и вдруг за окошком дерево увидел. Оно всю жизнь там стоит. А я его и не видел никогда. А сегодня вдруг увидел.
— Ну и что? — спросил Леша.
— Ничего. Стоит.
— Понимаю, — сказал Леша на всякий случай.
— Нет, — сказал Митя горько. — Не понимаешь. Я, может, через это дерево с мировой душой общался.
— Мировая душа, Митя, душа. — потемки… — сказал Леша и бросил окурок в бочку. — Ты к чему все это, правда?..
— Не знаю. Ни к чему, — сказал Митя вяло совсем.
— Да ты не обижайся, — сказал Леша, вымыл руки в бочке и тщательно вытер о майку. — Я тут сам думал.
— Про что?
— Про дерево.
— Ну?..
— Ну и хреновину одну придумал. Для драмколлектива.
— Для драмколлектива? — удивился Митя.
— Да. Но не в этом дело… — сказал Леша и пошел в дальнюю глубину: куда-то, где стояло внушительных размеров сооружение, конкретные черты которого терялись в полумраке.
— Иди сюда, — позвал Леша. — Вот сюда сядь, — сказал он и показал на стул, стоящий посередине пустого пространства. И Митя сел. С потолка откуда-то Леша протянул две бечевочки и дал Мите в руки. — Когда я скажу «начали», аккуратненько одну потянешь, потом другую. Попробуй…
И Митя потянул. «Дзинь-дзинь» — раздаюсь где-то вдалеке за сооружением, нежно, тонко и далеко.
— Это что? — спросил Митя.
— Не важно. Звуки.
— Какие?
— Не важно. Дальние. А я тут сяду, — сказал Леша и тоже поставил себе стул с Митиным рядом. И тоже в руки бечевку взял. — Теперь давай так — ты два раза тянешь, я один. Понял?
