На той половине вагона творились Садом и Гоморра. То есть, призывники из Грозного успели перепиться и беспрерывно сновали по вагону, в нём же курили, пели, орали, плясали — и чёрте что ещё выделывали. Один подвалил к нам. Сначала вроде как прикурить попросил. Пестов и бровью на него не повёл — будто нет рядом человека. Вот это выдержка! Я таким же хочу стать после трёх лет службы.
— Однако, здесь не курят, — после более чем минутной паузы заметил старшина. Явно для чеченца, но и взглядом его не удостоил. Тот взбесился.
— А не хочет ли, уважаемый, помериться силой с гордым сыном бурного Терека?
— Я отца зарубил! — рявкнул Чистяков.
Чеченца аж передёрнуло. Я думаю от страха. Он только что не подпрыгнул на месте, но повернулся и быстро-быстро, раскачивая вагон, понёсся прочь. Мы думали, совсем пропал. А он вернулся. Да не один. С таким же черноволосым тащил под руки, а вернее, толкал вперёд ногами сиволобого сержанта (однако, старшего) внутренних войск.
С безбровым лицом и рыбьими глазами на чеченца он ничуть не похож. Скорее прибалт — может, латыш или ещё хуже. Но какой гигант! Ростом далеко за два метра — это точно. Ладони — две моих. Сапожищи…. Да что говорить! Пьян он был вдрыбаган. И в руке ещё сжимал плетёную бутылку — должно быть, с чачей.
Потому волокли, толкая, его чебуреки, и усадили неподалёку от нас, стали что-то объяснять, указывая на Чистякова и нашего старшину. Смысл-то был понятен. Отметелить надо либо того, либо другого. Либо обоих вместе. Ничего не видящим взглядом старший сержант внутренних войск оглядел нас. Потом выставил перед собой ладонь. Жест должен был означать — щас! Потом приложился к горлышку и запрокинул голову. Глотал он долго. Что-то завораживающее было в этом действе. Мы все четверо, не отрываясь, смотрели на него. Даже Пестову изменила его привычная невозмутимость — он и ноги опустил. И Постовалов тоже. А у меня так слюнки побежали. Я же говорю….
Вояка опустил бутылку. Чичик ему тут же закусочку к губам — пимикан какой-то. А старший сержант выпучил на него глаза и после непродолжительной паузы вдруг оросил потоком извергнувшейся изо рта жидкости. Потом вскочил и, раскачивая вагон, кинулся прочь, закрывая рот ладонью и разбрызгивая из-под неё по сторонам излишки пищи.
— Ах, чинарики проклятые, весь вагон мне загадят! — раздалось за нашими спинами, и в то же мгновение, беспрепятственно миновав кордон, давно уже нестройненькая проводница устремилась вдогон.
Она неслась по проходу за сержантом, а вслед ей с полок свешивались чернявые бестолковки. Вот уже несколько спин заслонили её от наших взоров. А потом раздался визг.
Чистякова будто пружина подбросила:
— Я отца зарубил!
Следом я ворвался на вражескую территорию. В спину мне толкался Постовал.
— Я отца зарубил!
Чистяков настигал чинариков и бил их по затылку могучим кулаком. Они летели вперёд, забивая проход, словно пробка бутылку. И набилось их так, что его богатырский кулак не мог уже пробить брешь в этом месиве. Тогда он стал хватать их за плечи и выбрасывать с прохода. Мне за его спиной делать было нечего, и я свернул в ближайший кубрик, чтобы предотвратить атаку с тыла.
— Лежать! — орал я. — Лежать, сволочи! Всех поубиваю!
Чья-то чернявая голова свесилась со средней полки. Я — бац! — по ней кулаком. На нижней полке паренёк поджал к подбородку колени. Я подумал — встать хочет.
— Лежать!
И вбил каблуком в стенку бледное пятно его лица. В проходе копошилась повергнутая Чистяковым фигура. Я прыгнул ногами к нему на спину.
— Лежать!
Бац! Бац! — в соседнем кубрике Постовалов раздавал тумаки. Хрюм! Хрюм! — отзывались на удары чьи-то рожи. Женский визг прекратился. И драка затихла, когда вагоном промчался мичман Титов.
— Аат — ставить!
Через полчаса все грозненские новобранцы лежали на полках под приказом — не вставать! Двое или трое из них под контролем проводницы мыли пол. Поперёк всего вагона возлежал гигант-сержант, продолжая раскачивать состав, теперь уже могучим храпом. За боковыми столиками в каждом кубрике сидели наши парни, контролируя ситуацию. Мы с Постовальчиком — водрузив ноги на сержантовы сапоги. Голова его арийская терялась где-то в полумраке.
На следующей станции наших беспокойных соседей высадили. Видимо, тормознули не из-за драки, потому что перрон был полон не только мильтонами, но и солдатами внутренних войск. Должно быть, доехали ребятки до места своей службы. А мы тронулись дальше — в Краснодар.
Интересно, помнят ли парни из Грозного, осеннего, 1973 года, призыва во внутренние войска чистяковское «Я отца зарубил!»? Я вот помню.
Но пойдём дальше.
Ваше благородие госпожа Учебка
Мне б тебя забыть давно — запомнилась ты крепко
Здесь порядок флотский — что ни говори
Не везёт мне в службе — повезёт в любви.
Анапа — город курортный. Всесоюзная детская здравница. Город магнолий и кипарисов. А ещё винограда. Ребята весеннего призыва рассказывали — руки им мыли. Ох, и досталось же бедолагам на уборке. Впрочем, это их рассказы. Нам достались персиковые аллеи. Хотя, конечно, не только без плодов, но даже и листьев. Это понятно — глухая осень.
В Анапе следы трёх культур. Любая сердцу моему Древней Греции — в виде алтарей на кладбище. Спорил и доказывал всем и всяк, что это именно подставки для жертвоприношений, а не надгробья. Греки, помнится мне, не хоронили своих жмуриков — сжигали, и все дела.
От османов осталась арка каменная. На самом видном месте набережной. Местные говорили: под ней пройдёшь — то ли хорошо будет, то ли хреново. В культпоходе мы были, отличники наши БП и ПП наперегонки. А я кричу — куда, придурки? Ну, когда мы от турок что-нибудь видели хорошее?
По песчаному берегу под парапетом и мостиками бегают лысухи за хлебными крошками. Узнали меня, обрадовались. Я им — привет передавайте уральским озёрам — сам-то не скоро.
Зимы здесь совсем нет. Один раз в Новогоднюю ночь снег выпал. Мы на зарядку выскочили — какой там, зарядка! Давай снежками кидаться. И старшины с нами. Служба службой, чины чинами, но ведь все мы с Урала — а тут, будто домом пахнуло.
Когда температура ниже нуля, замерзают брызги — под мостиками и причалами вырастают ледяные сталактиты. День-другой, глядишь — растаяли.
Ну, вот, наверное, и вся лирика. Служили мы здесь, учились. Не санаторно-курортной — повесткой военкомата призваны.
Первым делом нас конечно переодели. А гражданку в почтовые ящики и домой. В телеграмме прилагаемой пару строк можно черкнуть родным. Что писать? Простите мама с папой вашего сына олуха. Вот не слушался и попал. Написал: «Попал в морчасти погранвойск. Ждите через три года». За спиной почтари смеются:
— Попался на три года.
Неделю подшивались. Сидели в кубриках, пришивали боевые номера, погончики и погоны на робы, парадку, шинели. Потом пошла муштра. Ну а как же, на присягу — строевым. С первого смотра стало ясно — лучше нашей смены никто не ходит. Смена — это два отделения, полвзвода, одна восьмая роты. В каждой свой инструктор — старшина срочник. Нашего звали Олег Вылегжанин, в миру — Глобус, за круглый, лысый и большой череп. Парень он нормальный. Мечтал выпустить нас — первую свою смену — отличной. А тут такой подарок. Мы лучшие на всех смотрах — в роте, школе, отряде. Только мне не повезло. Передо мной в строю свердловчанин Сергей Терёшкин. Помните портрет капитана Флинта — широкие плечи говорили о силе удара, и узкие бёдра — о способности от таковых уворачиваться. Это о Терёшкине. Ещё добавлю, у него голова и шея — одно целое. Атлет, короче.
Его земляк стоял за моей спиной — Сашка Чурцев. Роста мы одного, но у него сломаны и неправильно срослись обе ключицы. По этой причине богатырской была спина. Вызовут из строя — вот он изобразит букву «с», шлёпает ногами, а в подживотии ручонками сучит, будто тесто месит. Со стороны смотреть — смешно и жалко. В строю преображался. Прижимался чреслами к моим ягодицам, а руками за спиной своей сучил — должно быть, седалище охлопывал.
Я говорю:
— Слушай, друган, тебя случаем не хачик заезжий делал — ты что к моей попе прижимаешься?
А он белёсыми ресницами хлоп-хлоп, и на Терёшкина смотрит. Тот вопросительно на меня. А за Чуркиной спиной Постовальчик провоцирует улыбкой — давай, начни, а я закончу.
Глобус на него орал:
— Чурцев, держи равнение!
Его не пронимало. Более того, стал мне ногу подсекать. Моя вверх, согласно общему движению, а Чуркина следом, догоняет, и — бац! — подсёк. Я чуть не падаю.
Глобус:
— Агапов, ноги повыдёргиваю — будешь спотыкаться.
Я Чурке:
— В рыло дам.
Он на Терёшкина — хлоп-хлоп.
Постовальчик сзади — ну-ну.
Лопнуло терпение — разворачиваюсь и в хайло ему — бац! Он на меня. На мне Терёшкин повис, на нём Постовальчик. Глобус бежит:
