— Так, — она записала на журнале, молча взяв его из рук матери. — Жди. Все поняла. Между пельменной и букинистическим.
Митя звонил из автомата, который стоял точно между двумя этими вывесками. Двери открывались — закрывались. Из пельменной люди шли в букинистический. И наоборот. От книг — к пельменям и пиву. И Митя, отдышавшись после духоты телефонной будки, повеселел, разглядывая это перемещение — от пищи духовной к плотской. И сам вдруг внезапно ощутил жуткий голод — рванул в пельменную, с ходу выхватил две тарелки пельменей, горячих, залитых сметаной, волшебную ледяную бутылку пива, помидоры — прямо из-под крана, ярко-красные, крупные — разломи и в соль макай, а рядом толкаются, задевают локтями, жадно пьют, едят, — голоса — громкие, лица — летние, разговоры — футбольные. Все хорошо.
— Погоди! — Катя остановила руку матери и — в телефон: — Олег?.. Наконец-то… Ну, как? Мне абсолютно все равно, какой… Лишь бы на колесах…
— Ты что, всерьез намерена доставать ему велосипед? — спросила Светлана дочь.
— Нет… — говорила Катя в телефон. — Тандем не подойдет… Олег, у меня, честное слово, нет времени… Срочно…
— Ты что, не слышала, как у него язык заплетался? — возбужденно спрашивала Светлана.
— У кого? — поинтересовалась Катя, зажав мембрану трубки.
— У отца.
— Нет, — сказала Катя очень серьезно. — Это от жары. Он меня предупредил.
— Ах, даже предупредил! — продолжат Светлана тем же тоном. — Скажите, какая воспитанность! Сколько такта! Неподражаемо! Предупредил! Браво! — все продолжала Светлана и даже похлопала в ладоши.
Но Катя ее уже не слушала.
— Вот что, — приказывала Катя в трубку. — Это меня не касается. Доставай где угодно. Уведи, упроси, обменяй!
— Где он? — спросила Светлана грубо.
— Кто? — сделала вид, что не поняла, Катя, опять мембрану прикрыв.
— Отец.
— Где-то между букинистическим и пельменной.
— Катя, я не вижу причины для водевильного настроения! — крикнула Светлана.
— Извини, пожалуйста… — сказала Катя в трубку и матери потом: — Ты можешь на меня недолго не кричать? В интересах дела, — и в трубку: — Я жду. Мгновенно. Все.
Светлана тут же стала набирать нужный ей номер.
— А ты кому? — спросила Катя, а мать ей не ответила.
— Гоша? — наконец сказала она. — Да, я. Он звонил только что… Что — слава богу? Я в ужасе. Он велосипед просит. Что? Вот именно велосипед. Немедленно приезжай. Это все очень серьезно, — и положила трубку.
Сквозняки все гуляли по квартире — развевались шторы, бумажки летали, звенел стеклярус.
— Содом, — твердо сказала бабка из своего угла.
Митя стоял в букинистическом. Здесь тишина, полумрак, ровный шум вентиляторов, книжные полки от пола до потолка, девушка продавщица — милая, в черном халатике с кружевным воротничком — сидит на стуле на фоне золотых тиснений, обмахиваясь журналом. И слышно, как страницы журнальные шуршат.
Рай. И слова другого нет. Том раскрыт. Тончайшую бумагу поверх какого-нибудь факсимиле сдвинуть. Прочесть невзначай: «Нет. Не черкешенка она». Именно так.
— «Нет. Не черкешенка она», — и вправду прочел Митя вслух. — Что это? — спросил у девушки, и девушка махать журналом перестала.
— Пушкин, — сказал она. на корешок глядя.
— «Нет, Не агат в глазах у ней», — продолжал Митя. — Видите? — он показал девушке страницу. — Ответ Ф.Т. Кто такая, почему не знаю? Стоп! — обрадовался он. — Сноска. Загадка Ф.Т. Так… Агат. Минерал. Отличается красивым черным блеском.
Девушка улыбалась, смотрела хорошо. Можно было сколько угодно говорить и что угодно, и книжки смотреть, а то и молчать…
Время шло. Митя нервничал. Ожидал у будки. Раскаченное солнце уже упало куда-то на ближние дома, улица опустела, но жара не спадала.
Они приближались к нему, через дорогу. Катя вела велосипед. Гоша шел рядом. Несколько позади — Светлана. Им повезло, что никакого движения в этот момент не было. И они могли свободно улицу переходить.
Митя все на дочь смотрел, на ее вскинутое платье, на тоненькую руку, ведущую велосипед. — Гоша, — сказал Митя, когда они приблизились вполне. — Привет.
— Здравствуй, Митя, — сказан Гоша и пожат ему руку.
— Спасибо, Катя, — сказал Митя, принимая велосипед.
— Не за что, — сказала Катя, разглядывая отца.
— Здравствуй, — сказала Светлана со значением.
— Здравствуй, — ответил Митя просто.
— И куда ты на нем поедешь, если не секрет? — спросил Гоша.
— Секрет, — сказал Митя.
— Хорошо, — сказала Светлана. — Я могу попросить тебя на два слова?
— Можешь, — сказал Митя. — Говори.
— Отойдем? — спросила Светлана.
— Хорошо, — сказа! Митя смиренно. — Подержи, — и передал велосипед Кате.
Перешли на другую сторону улицы и встали. Вернее, Светлана встала, Митя присел на красную трубу-ограждение. Болтал авоськой с молоком и хлебом.
— Это что? — спросила Светлана и показала глазами на авоську.
— Это хлеб, — ответил Митя. — И молоко.
— Прекрасно, — сказала Светлана. — Уже кормилец?
— Кормилец, — ответил Митя согласно. — В некотором смысле. Но не в том…
— В каком — не в том?
— Не в том, каком ты думаешь…
— А в каком я думаю?
— В прискорбном смысле аморалки… — объяснил Митя. — Думаешь?
— Думаю, — сказала Света.
— Это у тебя от жары… — посочувствовал Митя. — Ты извини, время дорого. Я пойду. Можно?
— Ради бога, — сказала Света.
— Ты не волнуйся, — попросил ее Митя и перелез через трубу. — Это мне нужно. Понимаешь?
— Нет, — сказала Света.
— Очень жаль, — сказал Митя и пошел через улицу. Остановился, вернулся. — Ты извини, — опять сказал. — У тебя денег нету? Сколько-нибудь? С трешкой ушел… Кончились…
— Экономно живешь, — похвалила Светлана. — Вот. Больше нет. Пятерка.
— Выше крыши, — сказал Митя. — Спасибо.
— Митя… — сказала Светлана мягко. — Что с тобой? Я понимаю, ты мог обидеться… Этот разговор…
— Чепуха… — сказал Митя.
— Но тогда что же все это значит? Велосипед? Деньги? Объясни…
— Хорошо, — сказал Митя. — Без велосипеда могу и не успеть. А баржа туда ночью не ходит. И с продуктами там плохо.
— Какая баржа, Митя? — спросила Светлана.
— Самоходная, — сказал Митя. — Песок возит…
— Пойдем домой, Митя… — слабо попросила Светлана.
— Я не могу, — сказал Митя. — Не могу еще… Понимаешь?
— Нет, — сказала Светлана.
— Ты извини, но я пойду. Мне нужно. Вот так. — И Митя провел себе по горлу рукой.
Улицу перешел неторопливо. Катю поцеловал. Гоше дружески встряхнул руку. Сел на велосипед и поехал, виляя сперва — может, пакет с молоком мешал или с непривычки, — освоился быстро и растворился. На улице пусто было. Воскресенье.
Вечер.
Он ехал через понтонный мост. Поскрипывал велосипед. Хлюпала с понтона вода. От реки к берегу — к намокшим в воде кустам — и дальше сквозь них — в ноле, к стогам — к блестящему серпу молодого месяца — тянул туман…
…Он ехал по нолю, по едва уловимой чутьем дорожке, а велосипеда сквозь туман не было видно — плотный туман стоял над нолем, над травами, — двигался неторопливо, клочками, и со стороны казалось, что Митя плывет в нем по пояс, — и только скрип давал знать о том, что не плывет он вовсе, — нет, конечно, на велосипеде едет, зная куда. Туман был неровен — иногда выплывал синий куст, но тут же скрывался в пелене, — стог стоял, наполовину скрытый, — тихо. Осень близкая — прохладно вечерами. Людей же будто и вовсе нет, ни людей, ни селений — до горизонта, — ни огонька, туман, кусты, стога и месяц — серп. Вдруг послышался шум, он нарастал, становился мощным, и Митя сразу понял, что за шум, — повернул голову, велосипед завихлял, и Митя едва не свалился, — штурмовик пронесся низко над головой — и Митя заорал: «Здесь я, — здесь», — пакетом с молоком замахал, — самолет взмыл вверх и повернул, над туманным полем делая круг… Митя нажал на педали, встал на них, как гонщик, — и все авоськой махал и орал: «Зде-е-есь!..»
Он вкатился на поляну, все еще крича, — и самолет с другой стороны мягко шлепнулся в траву и запрыгал бесшумно. Лязгнул фонарь. Наташа соскочила с крыла и оказалась по плечи в тумане. Повела руками и засмеялась. Эхо повторило ее смех.
— Ты чего? — спросил Митя.
— Смешно, — сказала Наташа. — Как в бане…
— Ага, — сказал Митя, и они пошли — Митя по пояс в тумане, Наташа по плечи. Шли молча. Наташа впереди, Митя — поотстав. Наташа сказала: «Ай!» и исчезла. Митя остановился. Вокруг — куда ни погляди — синий туман и деревья едва угадываются — чернильные на голубом.
