На следующий вечер Пегги прямо в комбинезоне, еще не успев разоблачиться, принялась разоблачать его аргументы. Она во всем полагалась на внутреннее чутье. Ничего не принимала на веру. Макэлпин злился, выходил из себя, но спор доставил ему истинное наслаждение. У него мелькнула мысль, что если Генри Джексон действительно хочет стать драматургом, то для него было очень полезно обсуждать свои идеи с Пегги. Она заставляла на все взглянуть по-новому.
Пегги всегда была не при деньгах, и Макэлпин водил ее в кафетерий перекусить. На Сент-Катрин они проходили мимо художественного салона, в витринах которого пестрели большие эстампы Матисса. Стекло обмерзло по углам, карниз был устлан снегом, и с улицы казалось, что выполненный в теплых веселых тонах и привлекавший к себе все взгляды эстамп — спелая тыква на фоне плетня, — вставлен в большую белую раму. Удивительное впечатление производило это теплое и радостное цветовое пятно посреди зимней улицы. Пегги и Макэлпин даже рассмеялись от неожиданности. Они смеялись, взявшись за руки, и хлопья снега проносились у самых их глаз. Веселые краски и свободная манера рисунка восхитили их. «Вот был художник!», — сказала Пегги. «Ну конечно!» — воскликнул Макэлпин. Он тоже горячий поклонник Матисса. Пегги не будет возражать, если он купит несколько эстампов и повесит их в ее комнате? Отчего же, согласилась девушка. Ее не пришлось уговаривать. Теперь он знал, как возвратить ее к чуждым улице Сент-Антуан гармониям и ритмам, как увлечь все дальше и дальше от этой улицы, туда, где ей надлежало быть и по привычкам, и по склонностям, туда, где все весело, светло и свободно.
«И сделать это будет очень просто», — думал он однажды вечером, катаясь с Пегги на санях по Шербрук-стрит. Они укутались в старую полость из буйволовой шкуры, колени девушки касались его коленей, и звон колокольчика разносился в обжигавшем лица морозном воздухе. Пегги поддразнивала чуть подвыпившего старика извозчика. Тот лишь посмеивался, угадывая за ее шуточками полную ласки приязнь. Этот горячий ток приязни ощутил и Макэлпин, когда, схватив его за руку, Пегги показала на кого-то из прохожих. В нем пробуждала ревнивое чувство эта нежная приязнь ко всяким мелочам, к случайным людям, ему хотелось, чтобы она изливалась только на него. Подстрекаемый этим желанием, он пустился красноречиво описывать ей Париж и Нью-Йорк, и его рассказы так увлекли ее, что ему захотелось немедленно перенестись вместе с ней на улицы этих городов. Какое бы это было огромное наслаждение знакомить ее с ними, сказал он. Они поговорили о Бодлере и Вийоне, и Макэлпин чуть не отморозил уши. Он не мог понять, почему Пегги не холодно. На ней было всегдашнее пальтецо с пояском.
Так они добрались до восточного конца улицы, и Пегги согласилась перекусить у Пьера. Ей принесли колоссальный бифштекс, и пока она с наслаждением его уписывала, Макэлпин попробовал тряхнуть стариной в роли, прежде приносившей ему успех у девушек. Он заставил Пегги разговориться о самой себе и заказал бутылку шампанского; мягко, без нажима внушал он ей, что лучше всех ее сверстников способен понять мечты ее юности. Но, несмотря на бифштекс, шампанское и душевные разговоры, он был уверен, что пробужденные им в ней приязнь и нежность ничуть не отличаются от тех, которые в ней вызывал старый извозчик в меховом картузе с двумя сосульками, намерзшими на усах под постоянно мокрым носом.
Зато эстампы Матисса — это нити паутины, которою он ловко оплетет ее. Каждый день он будет понемногу менять комнату, в которой живет Пегги. И по мере того как меняется комната, будут меняться ее мысли, интересы.
Он купил за двадцать шесть долларов четыре эстампа Матисса — непозволительная трата! — а позже встретился с Фоли, чтобы выпить перед обедом в клубе «М. и А. А.» на Пил-стрит. К их компании присоединился словоохотливый моряк, капитан третьего ранга Стивенс, настоящий морской волк. Как выяснилось, вся Канада предала капитана Стивенса. Подвыпив, он рассказал, как во время войны потерял шестнадцать конвойных судов. Политиканы его предали. Еврей-закройщик предал. Мастер-рубашечник продал ни за грош. Капитан продемонстрировал свою рубаху. Макэлпин рвался поскорей уйти, он спешил на Крессент. Но вот он наконец вышел из клуба и, держа под мышкой большой конверт с эстампами, молодцеватым военным шагом направился вниз по Пил-стрит. Он по-прежнему был в черной шляпе мистера Карвера. Стемнело, ветер стих, горели фонари. Температура резко поднялась — было около нуля. По сообщению синоптика, похолодание приближалось к концу, но со стороны гор надвигались снежные тучи.
У входа в винную лавку, мимо которой должен был пройти Макэлпин, стояли две негритянки. Одна из них внимательно смотрела на Макэлпина и, когда он поравнялся с ней, шагнула к нему и тронула за руку.
— Простите, мистер, — сказала она.
— Вы меня? — удивился Макэлпин.
— Я видела вас на Сент-Антуан, — отрывисто пояснила женщина. На ней была ондатровая шуба и золотистый ток. Тяжеловесная, обрюзгшая, она выглядела старше своих лет и давно утратила былую привлекательность. И хотя прикосновение ее руки было робким и боязливым, на лице женщины, освещенном светом уличного фонаря, Макэлпин прочел твердую, угрюмую решимость.
— Я жена трубача, — сказала негритянка.
— Ах вот что! Понятно, — как-то слишком уж почтительно воскликнул он. Он был шокирован. Он оглянулся на людей, стоявших около гостиницы через дорогу, боясь, что те заметили, как его остановила эта женщина, и сейчас смотрят на него. Струйка холода пробежала у него по спине. Встреча с Вольгастом в комнате Пегги грозила ему нежелательной пока что для него оглаской. А теперь его останавливают уже на улице. Эта негритянка уверена, что имеет на это право.
— Так что вы хотели? — спросил он.
— Я насчет этой блондиночки, мистер, — сказала она. — Вы уж меня простите. Я знаю, вы встречаетесь.
— О, вы имеете в виду мисс Сандерсон, — произнес он с рассеянным видом.
— Это ваша девушка, мистер, поэтому я с вами говорю.
— Вы ошибаетесь, — возразил он.
— Мне так сказали, мистер. Вот я и думаю, что вы меня поймете. — Его неловкая попытка увильнуть от разговора неожиданно вывела ее из себя. — Да слушайте же! — крикнула она. — У вас что, гордости нет, мистер? Не можете вы, что ли, заставить свою бабу не лезть к моему мужику? Вам-то это просто. Не то, что мне. Но просто или не просто — я от своего не отступлюсь. Только вы могли бы все устроить без шума и хоть что-нибудь… хоть что-нибудь оставить мне. Во мне все так и кипит, да вот пока что не решаюсь. Мне хочется дать волю злости, все разнести к чертям, да не могу. Вот разве напьюсь, а там уж, сами знаете, и море по колено, — мрачно закончила она.
Ему стало страшно при мысли, что он и девушка, которую он любит, играют такую роль в совершенно чуждой ему жизни этой чернокожей женщины с одутловатым, угрюмым лицом.
— Ну конечно, конечно, — пробормотал он некстати.
Но звук собственного голоса его успокоил. Перед ним была стареющая женщина, несчастная, встревоженная; и ему захотелось ее утешить.
— Вы, право же, преувеличиваете, — сказал он, тронув ее за руку. — Успокойтесь. Ваш муж нисколько не интересует мисс Сандерсон. У них самые безобидные приятельские отношения. Все это скоро кончится. Я это знаю наверняка. Скоро вы даже встречать ее не будете. Не тревожьтесь, миссис Уилсон.
Подняв шляпу, он церемонно поклонился и сбежал от нависшего над ним чужого горя. Ему хотелось оглянуться, но он знал, что эта женщина, не поверившая ни одному его слову, смотрит ему вслед. С каждым шагом в нем все больше разгоралось возмущение против Пегги. Она сама напрашивается на все эти неприятности. Мысленно ругая ее на чем свет стоит, он наконец добрался до ее комнаты.
Пегги, в черной юбочке, в белой блузке, сидела перед зеркальцем, вставленным в бюро, и, закинув ногу на ногу и слегка ею покачивая, подпиливала ногти.
— О, привет, Джим, — сказала она.
Падавший сбоку свет освещал щеку девушки и икру, округлившуюся из-за того, что она опиралась на коленку. Свет ли был тому виной или быстрая улыбка, от которой пленительной свежестью вдруг запылало ее лицо, или приветствие, которое она так лениво проронила при его появлении, только Макэлпин ощутил полную уверенность в том, что Пегги знает, как она выглядит сейчас со стороны; знает, что нет мужчины, которому бы не хотелось протянуть к ней руку и почувствовать под пальцами ткань блузки и нежное тело. Она знала, как она соблазнительна, знала, что стареющим, усталым женщинам нечего и мечтать тягаться с ней.
— Угадайте, кто меня сейчас остановил на улице? — спросил он, бросив конверт с эстампами на кровать.
— Кто-то из моих знакомых?
— Жена Уилсона.
— Жена Ронни? Вы шутите, Джим.
— Всего лишь четверть часа назад она остановила меня прямо на Пил-стрит.
