— Слава богу.
— Ничего особенного не случилось. Тебе с работы звонили. Интересовались, не болен ли. Я сказала, что совершенно здоров. Ну да. Как в воду глядели. Тебя срочно просил зайти Онаний Ильич. Вот, собственно, и все.
В зрительном зале было прохладно. Зал был пуст. На сцене полумрак. Кирпичная стенка белела. Сверху спускали огромное полотнище. Рабочие тянули снизу.
— Правый край крепи! — кричал Леша.
Митя подошел и встал рядом.
— Позвонил? — спросил Леша, глаз от сцены не отрывая.
— Позвонил, — сказал Митя.
— Ну и что?
— Все ничего, слава богу. На работу зайти надо.
— Конечно, надо, — рассудил Леша.
— Зайдем? — спросил Митя.
— Зайдем…
На сцене молотками застучат.
— Дайте свет, — крикнул Леша, — полный.
Хлынул свет. И там, где только что была стена, тьма, кирпичи, открылось небо — летнее, в больших облаках — воздух, синь, простор.
— Все-таки ты гений, — сказал Митя. — На тебя положиться можно.
— Эх! — сказал Леша. — Левый угол затоптан. Это ты меня сбил.
— Извини, — сказал Митя.
Небо открываюсь перед ними — бескрайнее…
Прошли по институтскому парку. Трава, птички пели. Митя вел велосипед. Леша с чемоданом. Подошли к стене, к листу железному с надписью «Не курить». Тут рядом скамеечка стояла.
— Он сейчас выйдет, — сказал Митя. — Я позвонил. Сели на лавочку.
— Ты здесь работаешь? — поинтересовался Леша.
— Здесь.
Лист вздрогнул и, погромыхивая, стал подниматься. Из черноты вышел Онаний Ильич.
— Здравствуй! — сказал дружественно и протянул руку.
— Здравствуйте! — вежливо ответил Митя и руку пожал.
— Пойдем ко мне? — предложил Онаний Ильич и показал рукой в дыру.
— Лучше здесь поговорим, — сказал Леша… — На воздухе.
— Можно и здесь, — согласился Онаний Ильич, а Леша нажат кнопку. Лист ухнул об землю. Опять стало тихо.
— Это Леша, — сказал Митя и показал на Лешу, а Леша встал. — Вы его помните, наверное.
— Как же… как же… — сказал Онаний Ильич, но радости в голосе не выявил.
— При нем можно все, — твердо сказал Митя.
— Все? — спросил Онаний Ильич.
— Мне, собственно, отпуск нужен. На неделю хотя бы. За свой счет.
— Понимаю, — сказал Онаний Ильич. — Присядем.
Присели.
— Как ты себя чувствуешь, Митя? — спросил Онаний Ильич, и в голосе его было участие.
— Спасибо, ничего, — ответил Митя вежливо.
— А выглядишь неважно, — загрустил Онаний Ильич.
— А как я должен выглядеть?
— Лучше, — твердо ответил Онаний Ильич. — И потом, Митя, я обещал твоей жене, Светлане обещал, что покажу тебя врачу. А слово не воробей, Митя, — вылетит — сам знаешь, как дальше… Это не страшно вовсе… Он мой друг… Вернее, друг моего сына… Чудный специалист и остроумнейший человек… Вы подружитесь, честное слово… Ничего страшного, конечно… Переутомление… Жара… И этот барабан…
— Какой барабан?
— Да вот в театре. Давний, а все-таки ушиб. Проверить надо… Митя, я тебя прошу, по-товарищески. Сходим, и все. Хочешь в отпуск?
— Хочу.
— Вот тебе и основание. Ты со мной к врачу, а я тебе отпуск. Идет?
— Идет, — сказал Митя. — Ради бога.
У ворот клиники встретились: Светлана была с Катей, и Гоша почему-то пришел тоже. Велосипед вел Онаний Ильич, Митя с Лешей шли чуть позади. Поздоровались приветливо. И пошли по дорожке к зданию. Здание было старо как мир. Екатерининских, должно быть, времен.
Врач и вправду был человеком симпатичным. Чуть моложе Мити, толст и, по всему видно, добр. Очень чистенький врач, вежливый и грустный. Он постукал ему легкие, послушал сердце, просил показать язык. Митя выполнил все послушно.
— Замечательно, — сказал врач. — Закройте глаза. Крепче. Вытяните руки.
Митя закрыл глаза и руки вытянул.
— Не дрожат? — спросил, глаз не открывая.
Врач не ответил.
— Постарайтесь коснуться указательным пальцем глаза… — попросил врач, и Митя коснулся.
— Замечательно, — сказал врач.
— А молоточки? — спросил Митя.
— Какие молоточки? — удивился врач.
— Чтоб колени дрыгались.
— А, эти… — протянул врач печально. — Нет. Молоточков нам с вами не надо.
Онаний Ильич, Светлана, Катя, Гоша, Леша стояли группой у открытого окна. Оттуда, из парка, дул свежий ветер.
— Очень хороший врач… — говорил Онаний Ильич. — Из молодых… Уже кандидат… У него отделение в клинике…
— Только не в клинику! — испугалась Светлана.
— Что вы! — успокоил Онаний Ильич. — Его и не положат… Капельки дадут… Витамины… Я сам принимал…
Помолчали.
— А главное — бег… — сказал Онаний Ильич. — Бегать и бегать… Трусца… Открытие века…
Помолчали.
— Цирк, — ни к кому не обращаясь, сказала вдруг Катя.
Митя и доктор сидели друг против друга. Глядели внимательно, дружелюбно.
— Физически вы вполне здоровы, — приветливо сказал доктор. — Во всяким случае по внешним показателям. Что вас, собственно, беспокоит?
— Меня? — удивился Митя. — Ничего.
— Замечательно, — сказал доктор. — В таком случае, так сказать, чем же обязан?..
— Это их, вероятно, беспокоит…
— Кого — их?
— Родственников… — сказал Митя неопределенно. — Быть может, — сказал потом он скучно. — Вы извините, доктор, с вами можно говорить серьезно? Без дураков?
— Вполне… — сказал доктор обрадованно и сложил на столе руки, приготовившись слушать.
— Сколько вам лет, доктор?
— Тридцать шесть.
— А как у вас со смутной тревогой, — спросил Митя, — с предчувствиями?..
— Хорошо, — сказал доктор.
— Отсутствие? — уточнил Митя.
— Да.
— Вот, доктор, скажу вам, как на духу. Было мне тридцать, и я мог сказать вслед за вами радостно — отсутствие. И в тридцать три, и в сорок… Катилась моя жизнь, можно сказать, курьерским экспрессом — ни тряско ни валко, ходко, не пылило, а и пылило, так окошко прикроешь, на полке повернешься лицом к стене и спишь без сновидений. Без сновидений, заметьте. Это вас как специалиста радует, вероятно?
— Радует, — согласился доктор.
— Так вот. В одно прекрасное утро — утро и впрямь было прекрасное, доктор, это я не для красного словца, — я вдруг дерево увидел…
— Дерево?
— Да, доктор, дерево. Оно там сто лет стоит. Перед окном моим, а я его, представьте, и не видел ни разу. Собственно, видел, конечно, но так, боковым зрением. А тут заметил. Заметил — и смутная тревога на меня накатилась. Собственно, не так уж, чтобы и очень смутная. Это поначалу. Потом я сообразил быстро. И смутности мало осталось…
— Очень интересно, — поддержал доктор. — И что же вы сообразили?
— Совсем нехитрую, доктор, вещь. Вы знаете, конечно, что люди ко всему привыкают. Так сказать — адаптация. Говорить совестно. Типичный трюизм.
— Трюизм, — согласился доктор.
— И тем не менее сообразил я, что привык. Видите ли, ко всему привык. Это у вас, кажется, называется устойчивой психикой.
— Ну, допустим, — сказал доктор.
— Вот-вот. И привычка эта, можно сказать, такая замечательная, что получаешься ты вроде железобетонный. Непробиваемый… Неуязвимый… это славно. Ведь нервные клетки, говорите, не восстанавливаются?
— Не восстанавливаются, — подтвердил доктор.
— А на кой черт они вообще, если их не тратить?
— Может, это у вас по работе? Неприятности?
— И по работе. Я, видите ли, доктор, одну машинку лет двадцать назад придумал. Шарик, так сказать. И с тех пор ни бум-бум. Шарик этот даю. И ничего. Привык. Как вам это нравится?
— Н-да, — сказал доктор неопределенно. — Но это, право же, не причина для волнений. Придумайте, в конце концов, еще что-нибудь…
— А зачем?
— Я не знаю, — сознался доктор. — А в семье как? С женой как живете?
— Ничего. Никак. Привык.
— Н-да, — опять сказал доктор. — И что вы предлагаете?
— Ничего, — сказал Митя. — Ничего пока. Только вот еще что я думаю. Самая устойчивая у покойника.
— Ну-ну? — заинтересовался доктор. — И что вы предлагаете?
— Полная адаптация. И нервы не тратятся. Лежит, отдыхает. А я, понимаете ли, живой. И вот тут у меня полная неувязка вышла.
— Ну и слава богу, что живой, — сказал доктор убежденно. — Очень хорошо.
— И я так думаю. Хорошо. Ведь могло бы меня, допустим, совсем не быть?
— Могло, — согласился доктор. — Теоретически.
— Ну да, или убить меня, скажем, могли. Ведь могли?
— Воевали?
— Воевал.
— Могли, — опять согласился доктор.
— Но не убили.
— И слава богу, — опять сказал доктор. — Так что же вы все-таки предлагаете, — опять спросил он с интересом вовсе не поддельным.
