– Послушай моего совета, Слава. Я еще никогда плохого совета не давала и всегда попадала в точку. Тебе это отлично известно. Уходи из кино.
– А не проще ли уйти к другому режиссеру?
Вика невесело усмехнулась и провела ладонью по длинным смоляным волосам. И сощурила узкие восточные глаза. Она была красавица, Вика. Но Ростик, видимо, предпочитал славянский тип.
– К другому режиссеру… Проще, наверное, но разве это выход? Так ли мало среди режиссеров тех же Лютиков? А где гарантия, что другие будут другими?
– Гарантии ни в чем нет, Вика. Даже в твоем преуспевающем банке. Но всегда есть шанс. И я им воспользуюсь.
Вика села на плюшевый диван, забросила ногу за ногу и закурила, не отводя от меня своих черных восточных глаз.
– Как все же мы с тобой долго не жили вместе. Я уже стала тебя забывать.
– Это хорошо или плохо?
– Не знаю, но в одном я ошиблась – ты взрослеешь, Слава. Раньше бы ты побежал к Лютику на поклон. И вряд ли смерть Любаши тебя остановила. Теперь ты хотя бы пытаешься отыскать более честный выход.
– А еще я однажды умирал, если ты не забыла. И уже только поэтому поступать так, как раньше, – невозможно.
Вика аккуратно затушила окурок в черной фарфоровой пепельнице. Встала, отряхнула костюм, словно на плюшевом диване было много пыли, и взяла дипломат.
– Ну что ж. Поступай как знаешь. Но в итоге ты вернешься. К моему решению. Но, конечно, не ко мне. – Она вызывающе встряхнула черными блестящими волосами.
И мне на миг показалось, что она больше всего в жизни хотела, чтобы я ответил: «А почему бы и не к тебе, Вика?» Но я промолчал.
А потом в течение первой половины дня я обзванивал всех знакомых и полузнакомых режиссеров и продюсеров, даже вспомнил о Песочном. Разъяснял, насколько позволяло красноречие, какой я великий актер и как меня уважает заграничная пресса. И везде слышал вежливый и сухой отказ: в таких, как я, типажах, не нуждаются. А кто-то даже не преминул ехидно заметить, что читали обо мне совсем другие отзывы. Позже, в течение второй половины дня, я настойчиво обивал пороги киностудий, даже приходил со своими плакатами, с которых супермен Ростик с сигарой в зубах, в широкополой черной шляпе, белом костюме и серебряном галстуке, улыбался голливудской улыбкой. Наступив на горло собственной песне, я захватил все хвалебные статьи, которые взахлеб кричали, что я гениальный актер и мой дебют обязательно положит начало золотой эры отечественного кинематографа. Мне разве что хватило совести не заявить, что я красивее Алена Делона и происхожу не иначе как из рода Романовых.
На порогах студий, в кабинетах и павильонах при моем появлении воцарялось молчание. Никто не бросался к гениальному артисту с распростертыми объятиями, никто не забрасывал меня цветами и комплиментами, не жаждал автографа и не умолял удостоить чести сыграть в том или ином кинофильме. Я окончательно проиграл. Сердце все же заныло от нанесенной раны. И уже меньше плакало по Любаше.
Мимо меня пролетела Бина. Как всегда, бесцветное и серое ее личико выглядело проигрышно на фоне ярких тряпок, в которые она была разодета. И все же она не выдержала, остановилась. Она не могла упустить возможность дать оплеуху своему бывшему возлюбленному.
– Ну что, Неглинов, говорила тебе, что любить нужно только одну женщину. Только одна была способна показать тебе рай. И тебе ее даже не пришлось искать. Она была перед твоими близорукими глазами. Остальные были способны лишь затянуть тебя в ад. А там пустота, одиночество и боль. Бесконечная, бесконечная боль… Ты мне ноги должен был целовать за то, что тебе сделали одолжение и дали роль в нашем фильме.
– Ты знаешь, Бина, если бы мне пришлось выбирать… Я бы, наверное, и теперь предпочел ад. Если рай такой, каким ты его видишь. А насчет ног… Ноги пусть тебе целует Песочный. Пока не рассыплется окончательно. Хотя… По идее, это ты должна ему кланяться и молиться за его здравие. Без него тебе не видать ни ада, ни рая. Жаль, что ты до сих пор это не поняла…
Я резко развернулся и пошел прочь, все быстрее, быстрее. Мне хотелось оказаться на свежем воздухе. Сердце мое тарахтело. Оно уже плохо справлялось с работой. Оно рвалось на улицу, на свежий воздух. И там, прямо у двери я столкнулся с Лидой. Похоже, все женщины мира сегодня сговорились доконать меня. Это не удалось ни режиссерам, ни продюсерам, ни директорам, зато было под силу им.
Стандартная топ-модель стояла напротив меня, уперев одну руку в бок, а другой держа сигарету. Где-то вдалеке крутился Подлеев, не решаясь ко мне подойти. Я вдруг заметил, насколько он похож на Эдика. Удивительно, но участь Лиды, похоже, предрешена. Ей выпал такой крест – всю свою жизнь проводить с Эдиками, которые липли к ней, как мухи на мед. И она этот крест несла достойно. Впрочем, я был уверен, что в прошлом Подлеев был таким же мальчиком из рекламы. Лида вновь сделала свой выбор. Правда, теперь он дорого стоил. Фильма еще не существовало в природе, но о нем уже столько писали и говорили, что казалось, все «Оскары» мира дерутся за право принадлежать Подлееву.
– Н-да, Ростик, – Лида дыхнула мне в лицо сладковатым сигаретным дымом. – Хорошая была девушка Люба. Правда, слегка простовата. Но у каждого свой вкус. У Горлеева вкус подороже.
Я смотрел на эту холодную разукрашенную куклу бессмысленным взглядом, и мне казалось, что мое сердце уже просто не бьется. Боже мой, что же это происходит? Мертва хорошая девушка, и никому нет до этого дела. Более того, они ни капли не чувствуют ни чужого горя, ни своей вины. Ведь эта топ-моделька безжалостно отпихнула Любашу, заняв ее место не без помощи Лютика, а потом они вместе с Подлеевым устроили публичную казнь. Которую Любаша уже не смогла пережить… Я смотрел бессмысленным взглядом на этот топ-стандарт и думал – такие, как она (или как Бина), выдержали бы все. Но с ними подобное не могло случиться. Они не ведут откровенную войну, какую вела Любаша, пусть неправильную, пусть наивную, пусть некрасивую, пытаясь ошибочными импульсивными поступками добиться цели. Нет, эти никогда себя не казнят. Потому что это они стреляют в спину и уже раненых добивают на месте.
И неужели это – я, вернее, тот парень по имени Даник, сильный и здоровый, всю свою жизнь живущий среди птиц и зверей, среди лугов и могучих деревьев, под порывами ветра и солнечными лучами, в один день смог предать свой свободный, мужественный мир, где был так счастлив?! Где цвела под окном сирень, и громко лаял Чижик под скрип открывающейся калитки. Вдруг кто-то придет? Я уже давно никого не жду. Ко мне уже никто не придет. Все мои друзья, все мое солнце, весь мой лес, весь мой ветер остались там. Вспоминают ли они обо мне? Вряд ли. Предателей долго не помнят. Их имена вычеркивают из списка памяти. Их имена разносит ветер по миру, как прах неизвестных погибших. У меня другое теперь имя. Имя, которое я невзлюбил сразу. Но с которым жил, которое мне дало много денег и славы. Много ударов и боли. И главное – бесконечное, бесконечное одиночество. В чем-то Бина оказалась права. Я жил в аду.
Я плохо слышал, что так долго и торопливо доказывала мне Лида, небрежно пуская сигаретный дым в лицо. Это ради нее когда-то я оказался в большом городе. Но как ни странно, ее не винил. Потому что не мог винить любовь. Ведь я любил тогда по-настоящему.
Все дело было во мне. Просто захотелось испытать другой жизни. И теперь я испытываю ее сполна. Лида не виновата. К тому же она внучка Марианны Кирилловны, моей дорогой костюмерши, тело которой похоронено здесь, а душа… Душа там, где похоронил ее я и где у могилы растет молоденький кустик сирени. Прости меня, Марианна Кирилловна. Я даже не могу поговорить с тобой, пожаловаться тебе. Ты так далеко от меня. Ты на моей родине, куда мне уже нет возврата. И не вини свою внучку. Она не хуже и не лучше людей этой профессии. Она просто такая. И мне ее даже жаль. Вряд ли ее участь станет счастливой. Ведь ее всегда будут окружать Эдики.
– Глупый ты, Ростя, – наконец услышал я отчетливо голос Лиды. – И зачем ты связался с Любашей? Сразу было видно, что она опасна. Слишком уж беспечно и легко жила. Такие, как она, так же беспечно и легко накладывают на себя руки. Просто у них отсутствует адекватное отношение к жизни. Им все кажется понарошку. И кино они путают с жизнью… Вот она все и перепутала. А ты оказался в это втянут по уши. Мне тебя даже жаль.
Мне хотелось ответить, что это мне жаль ее, потому что за ее спиной маячил Подлеев, близнец всех Эдиков, вместе взятых. Эдики «Оскаров» не получают. Но я вновь вспомнил Марианну Кирилловну, мне не хотелось обижать ее внучку.
– Помнишь, Лида, тот портрет в золотой раме, у тебя на столе?
– Бабульки моей, что ли? Все тебе покойники не дают покоя. Одну уже на тот свет отправил. Вторую хочешь вызвать оттуда?
Я невольно сжал кулаки. И мои ногти до крови впились в ладони.
– Это жестокая шутка, Лида. Но я не о том. В общем, если будешь у нее на кладбище, положи за меня букетик сирени.
