— Значит, она уже в твоей опеке не нуждается, — сказал Эмилио.
— Конечно, нуждается, потому что теперь она никого не любит. И ничего не хочет, — сказала Мерседес. — Подполковник, который за ней ухаживает, женат, как все мужчины, доставшиеся ей в жизни. Эвита способна не сегодня-завтра позвонить в дверь его дома и застрелиться тут же, у него на глазах.
Эмилио погасил свет и уставился в темноту. Снаружи ветер раскачивал деревья и разносил куда попало обрывки голосов, застрявших на улице. Потом, когда все уже стало не важно, пришло забвение.
С Эвитой он встретился снова через семь лет, на какой-то официальной церемонии.
— Она меня не узнала, — сказал Эмилио, — или притворилась, что не узнает. Она была совсем другая. Казалось, она вся светится. Казалось, у нее не одна душа, а две или много душ. Но по-прежнему ее окружала аура грусти. Когда она сама о том не подозревала, грусть касалась ее плеча и напоминала о прошлом.
Я точно передал то, что мне рассказал Эмилио Кауфман, но я не уверен, что он точно передал то, что знал об Эвите. В его рассказе не сходились некоторые имена и даты, которые я исправил, сопоставив их с воспоминаниями других людей. Мне удалось установить, что Эвита находилась в Буэнос-Айресе в клинике Отаменди и Мироли между февралем и маем 1943 года под именем Марии Эвы Ибаргурен. Архивы того времени в клинике не сохранились, но Полковник переписал ее историю болезни и вместе с другими бумагами оставил у Сифуэнтеса. С Мерседес Принтер я не сумел встретиться, хотя знаю, что она с 1945 года живет где-то в Мексике. Истории людей либо теряются, либо искажаются. Память мира проходит мимо них и отдаляется все больше и больше. Мир проходит мимо них, и память лишь очень изредка обнаруживает то место, где она сбилась с пути.
(Из главы VIII, параграф 40, в книге «Занятия в Высшей перонистской школе»)
Полковник несколько месяцев терзался из-за того, что разрешил забрать Эвиту. Без Нее все стало бессмысленным. Когда он пил (а с каждой ночью одиночества он пил все больше), он говорил себе, что таскать Ее вот так, с места на место, глупо. Почему надо поручать Ее людям незнакомым, чтобы они Ее оберегали? Почему не позволяют этим заниматься ему, который Ее защитил бы лучше всех? Его держали вдали от Ее тела, как если бы то была невеста-девственница. Это же глупо, думал он, принимать столько предосторожностей с женщиной замужней и взрослой, которая уже более трех лет мертва. Как он по Ней тоскует, Бог мой! Кто тут отдает приказы, он или другие люди? Он сам себя погубил. Эта женщина, или алкоголь, или роковая судьба, сделавшая его военным, погубили его.
Бог мой, как он по Ней тосковал. Только три раза он посетил Ее летом и весной, но ни разу не был один: рядом всегда был Арансибия, Псих, высматривавший малейшие признаки изменений тела. «Смотрите, Полковник, Она потемнела, — говорил он. — Видите, как воспалилась подошвенная артерия, как выпирают сухожилия на кистях. Как знать, а вдруг эта женщина все еще живая». Он ощущал страшную жажду. Что с ним творится? Жажда мучила его постоянно. Никаким огнем или алкоголем он не мог утолить жажду своего ненасытного нутра.
Худшее уже произошло, думал он раньше. Теперь же худшее состояло в том, что ничего не происходило. Раньше он страдал, видя, как Она лежит среди кукол позади экрана в кинотеатре «Риальто». Тонкий слой пыли, оседавшей на ящик, иногда проникал на тело: снимая крышку, Полковник обнаружил бледную родинку на кончике носа. Он вытер ее носовым платком и перед уходом посоветовал киномеханику: «Проветривайте этот свинарник. Травите крыс ядом. Берегитесь, если по вашему недосмотру твари сожрут Покойницу». На следующей неделе случилось то, чего он больше всего боялся: с утра тело оказалось окруженным цветами и свечами. Угрожающих записок не было, лишь несколько спичек валялось рядом с ящиком. Это был кошмар. Раньше или позже Ее находили. Кто они? Враг не отступал: казалось, им движет еще более глубокая одержимость, чем у него самого.
В интервалах между переездами он, хотя и скрепя сердце, обращался к доктору Ара. Приглашал проверить состояние тела. Они почти не разговаривали. Ара надевал халат и резиновые перчатки, запирался на два-три часа с Покойницей и, выйдя, изрекал всегда одно и то же: «Она здорова и невредима, такая, какой я Ее оставил».
Каждое утро, входя в свой кабинет, Полковник записывал на карточках передвижения трупа. Он хотел, чтобы президент знал, сколько он делает, чтобы уберечь труп от всяких превратностей, от фанатиков и от пожаров. Он вел учет, сколько часов кочевница странствовала по городу, но не указывал ни пункта прибытия, ни пункта отправления. Надежного места для Нее не было. Всякий раз, как Ее где-то устраивали, случалось что-нибудь ужасное.
Полковник еще раз просмотрел свои карточки. С 14 декабря 1955 года по 20 февраля 1956 года Покойница находилась позади экрана в кинотеатре «Риальто». Ее оставили там в ночь с внезапно нахлынувшим ливнем и были вынуждены увезти среди бела дня, после другой бури. Грузовик, на котором Ее везли, застрял на улице Сальгеро под железнодорожным мостом. Ему преградила дорогу повозка, запряженная мулами. «Водитель получил у меня шестьдесят песо, — записал Полковник в одной из карточек. — Я выждал, пока остынет мотор, и оставил Персону на углу авенид Виамонте и Родригес-Пенья в ночь с 20 на 21 февраля». В своих записях он называл Ее то «Персона», то «Покойница», иногда ЭД или ЭМ, инициалами от Эва Дуарте и Эва Мария. Чем дальше, тем больше Она становилась Персоной и тем меньше — Покойницей: он ощущал это в своей собственной крови, которая заболевала и изменялась, и в крови других людей, вроде майора Арансибии и лейтенанта Фескета, ставших непохожими на себя. «С 22 февраля до 14 марта, — читал он свои записки, — Эвита спокойно почивает в военных складах на улице Сукре 1835, над оврагами Бельграно. Ящик с телом, который мы между собой называем оружейным ящиком находится во втором ряду стеллажей, в глубине ангара, среди курков, курковых стержней, штифтов, затворов и бойков, вынутых из партии пистолетов „смит-и-вессон“. К этим ящикам никто не прикасается по меньшей мере четыре года». Между 10 и 12 марта Служба охраны заметила, что два унтер-офицера, младший капрал Абдала и сержант Льюбран, рассматривали ящик вблизи. «Утром 13-го, — гласила следующая карточка, — я лично явился на склад на улице Сукре для обычной проверки. Я заметил на ящике выемку или зарубку, сделанную ножом, в виде полумесяца или буквы „с“, и справа от нее диагональную черту, нижний конец которой доходил до основания „с“ и, возможно, явился половиной незаконченной буквы „V“. „Comando de Venganza“[84]? Галарса и Фескет предполагают, что эти выемки случайные царапины. Арансибия, напротив, согласен с моим мнением: Покойницу обнаружили. Я отдал приказ о немедленном аресте унтер-офицеров Льюбрана и Абдалы и самом строгом их допросе. Они ничего не говорят. Теперь нам надо переложить Покойницу в новый ящик, поскольку на прежний нанесена метка».
С тех пор кочевница непрестанно перемещалась, всякий раз со все более короткими интервалами. Куда бы ни переезжало тело, за ним следовала его свита из цветов и свечей. Они появлялись внезапно, при малейшей небрежности охраны: иногда всего один цветок и одна свеча, но всегда горящая.
Полковник хорошо помнил утро 22 апреля: путешественница казалась утомленной после трех недель блуждания по автофургонам, военным автобусам, батальонным погребам и походным кухням. Он было уже смирился с мыслью похоронить Ее на кладбище Монте-Гранде, когда Арансибия, Псих, предложил спасительный выход — что, если он приютит Ее в своем собственном доме?
Псих жил в районе Сааведра в трехэтажном шале: на первом этаже находились столовая, подсобная комната и кухня с дверью, выходившей к гаражу и саду; на втором — супружеская спальня, спальня для гостей и санузел. Напротив первой из спален была дверь в мансарду — там Псих хранил свои архивы, карты из Военного училища, стол со слоем песка и оловянными солдатиками, продолжавшими бесконечное сражение на Эбро[85], и кадетскую форму. Эта мансарда, как полагал Псих, была идеальным местом для Эвиты.
А что скажет жена? Полковник посмотрел медицинское заключение: «Элена Эредия де Арансибия. Возраст 22 года. Беременна на третьем месяце». Теперь он даже не помнил, в каком порядке все происходило. Тело перевезли в район Сааведра ранним утром 24 апреля, между тремя и четырьмя часами. Она лежала в темном простом ящике из нелакированного орехового дерева, с официальными сургучными печатями «Аргентинская армия». При тусклом свете лампочки в сорок ватт Псих и он трудились в грязном гараже, где пахло плесенью и дешевым табаком, время от времени прислушиваясь к тихим шагам жены.
Когда они, спотыкаясь на узких изгибах винтовой лестницы и натыкаясь на слишком высокие перила, поднимали тяжелый ящик в мансарду, это были всего лишь двое усталых мужчин. Полковник услышал, что в спальне ходит взад-вперед жена Арансибии, услышал, что она стонет и зовет сдавленным голосом, будто во рту у нее кляп:
