— Сука, крыса тыловая! На дармовщинку потянуло? Я там из окопов не вылазил, а ты хочешь, в Москве сидючи, статейку накропать?
Убил бы, ей богу, убил, но спас его Пафнутий. Примирил, заставил на брундершафт выпить. А потом — ещё. И ещё.
…Сижу теперь, вот, «Перье» отпиваюсь. Через 20 минут — совещание. Крайне, крайне неприятная процедура. Особенно когда с похмелья. А что делать? Нужно привыкать. Треть, а то и половина жизни у руководителя проходит в совещаниях.
23.11.2011
Генерал всегда выступает великолепно. Что не выступление — симфония. Голос. Интонация. Взгляд, скользящий по бумажке как бы невзначай. Прирождённый оратор эпохи нулевых. Путин, Медведев, все уважаемые люди, держатся на трибуне именно так. Единостилие!
— Дмитрий Алексеевич Кабаков, — доносился из динамиков актового зала приятный баритон Генерала, — является сотрудником центрального аппарата с августа 2009-го года. С самого первого дня работа стала его вторым домом. Никогда я не видел Дмитрия Алексеевича, убегающего с работы в 18.00. Свет в его кабинете гас не раньше часа ночи. Не считаясь с личным временем, он полностью отдавался расследованию уголовных дел. Это — его жизнь, его борьба.
Хорошо сказано, — подумалось мне, — близко к действительности.
— …В чётком соответствии с требованиями законодательства, — продолжал мой Генерал (да что там — Генерал, в этот момент он был для меня Богом!), — Дмитрий Алексеевич бесстрашно привлекал к уголовной ответственности коррупционеров и представителей организованной преступности. А ведь не мне вам объяснять, коллеги, что такое организованная преступность! И какие у неё способы расправы! М-да… На днях, Дмитрий Алексеевич вернулся из командировки по Северному Кавказу, где выполнял там особо важное задание. Работая в условиях, приближенных к боевым, он продемонстрировал профессионализм, высокую жертвенность, храбрость…
Мой Бог выдержал лёгкую паузу и отпил из стакана.
— …Таким образом, — подытожил он, — учитывая солидный служебный стаж и приобретённый опыт, — стакан возвращен на край трибуны, — предлагаю назначить Кулакова Дмитрия Алексеевича. — Генерал взглянул в зал, — на должность начальника следственного отдела… ВО-ВЭ-ДЭ, — я поймал его взгляд, полный любви, — Шатойского района… Чеченской Республики…
Что?!
Зал разразился аплодисментами. Коллеги хлопали в ладоши, улыбались. Двое или трое сидели с красными лицами, еле сдерживая хохот. Кто-то крикнул «ура».
Нахмурив брови, Генерал поблагодарил всех за внимание.
— По рабочим местам, коллеги, — сказал Генерал.
В глазах моих потемнело. Я не мог поверить в услышанное. Папа, скважины, регулярная помощь, офицерская честь. Быть может, это похмелье?
Я зажмурился. Передо мной возникли старики в назранском дворе. Они, как и тогда, сидели за столом, что-то грызли, бросали на меня заинтересованные взгляды.
— Товар, хороший товар…
Подбородок непроизвольно дрогнул. Глаза мои стали влажными.
…Сколько так просидел — не помню. Разомкнув веки, обнаружил, что в зале никого. Лишь я, да гарант Конституции. Бодрым и уверенным кажется на портрете гарант, глядит в сторону. И, к сожалению, не в мою.
Ударом колокола напомнил о себе мобильник. Пришло сообщение от жены.
«Тебя уже можно поздравить?» — спрашивала жена.
Почему же так подло, Господи? — подумал я. — Почему же так?
Октябрь 2012 — февраль 2013. Одесса-Москва-Жуковский.
Минувшим вечером майор не пил и чувствовал себя отлично. Утренняя пробежка — ясная голова. Отсутствие тумана в полушариях — гарантия молниеносного принятия правильных решений.
Он стоял на крыльце отдела, смоля «Кэмэл». Сигарета перекочевывала из одного угла рта в другой. Струи дыма, ускоряемые мощными выдохами, разбивались о козырек здания с непривычной ещё народному взору вывеской — ПОЛИЦИЯ.
Майор наблюдал толпу цыган.
Старые и малые, человек семьдесят, не меньше, они шарахались по газону, размахивали руками, гомонили. Страшная нужда привела их сюда — нужда вызволения соплеменниц. Три цыганки умыкнули кошелёк у обычной тётки, когда та прогуливалась меж рыбных рядов. Ей повезло, этой тётке. Стоило обнаружить пропажу и завопить: «Обокрали!», как цыганкам преградил дорогу патруль.
Майор был рад такому улову. Он прекрасно знал, что с ним делать. Пусть кошелёк сброшен, пусть цыганки в отказе, но вот он — табор родимый, первым дал слабину. Притащились явно не для посмотреть. Решать вопрос притащились. Как минимум полтинничек снимет с них сегодня майор. А может, и сотенную.
От толпы отделились двое. Пузатые, рубахи на выпуск, спортивные брюки, усы, свисающие едва не до ключиц, золото на пальцах. Сашка и Яшка. Два брата. Два уважаемых рома, без пяти минут бароны, — майор узнал их сразу. Сашку в прошлом году он пытался забросить на нары за торговлю героином (не вышло, вину на себя взяла мамаша), Яшку хотел посадить за мошенничество, — результат тот же (судимость обрела дочь).
Они пробубнили что-то на своём.
Сашка в приветствии снял бейсболку, Яшка приподнял замызганную соломенную шляпу. Поклонились. Нагрудные карманы рубах оттопырились под грузом беспорядочно напиханных купюр.
— Мы готовы к разговору, командир.
— Соточка, — отчеканил майор.
Цыгане тяжело вздохнули и стали неспешно подниматься по ступенькам. Сашка вошёл в отдел первым. При соприкосновении с полом, шлёпанцы его несколько раз издали протяжный чавкающий звук. Яшка брёл бесшумно, — был бос.
— Светлана Николаевна!
Тётка куковала в пустом кабинете для допроса задержанных. На голове — химия. Физиономия гневно-красная, глаза навыкат, звериный оскал.
Майор предложил им побеседовать, сам же прошел в кабинет напротив и присел на стул у окна, закинув ногу на ногу. Он всегда так поступал в подобных ситуациях, — сводил оппонентов, когда страсти чуть угаснут, а сам уходил в сторону. Не хотел, чтобы фон юриспруденции затмевал лучи житейской мудрости, начинающие исходить от сторон.
— Сколько у тебя в кошельке было денег? — донеслось до него.
— А то вы не знаете!
— Не знаем. Откуда знать?
— Врёте вы! Знаете! Всё знаете!
— Зачем неправду говоришь? Бог тебя накажет за такое, женщина!
— А вас не накажет?
Майор сделал последнюю затяжку, вдавил окурок в пепельницу, приоткрыл форточку.
Цыгане уже не гомонили. Мужчины деловито шушукались, стоя у берёзы, цыганки и дети молча сидели на земле. Лишь один мальчуган лет шести-семи держался от сородичей особняком. Он бродил по свежевыкрашенному бордюру и плакал, утирая кулачком слёзы. Наверняка, одна из томившихся в застенках цыганок, приходилась ему матерью. Или сестрой. Так рассудил майор.
Сброд, сброд, сброд. Никогда он не испытывал сочувствия к этому грязному сброду. Одни рыскали по улицам в поисках лоха. Находили, клянчили деньги, дули в кулак, и лохи прощались с деньгами навсегда. Другие продавали наркоту. Третьи — воровали. Все сволочи. Ничего святого. И не из-за любви к своим девкам они притащились сюда. Потеряли ресурс, три боевых единицы. И теперь этот ресурс требовалось восполнить.
Что ж, — разрешил про себя майор, — восполняйте.
И пополняйте, — скаламбурил он, имея в виду собственный бюджет.
Он отлично научился пополнять его за двадцать лет службы. Спокойно, самоуверенно, без лишних напрягов. Начал со «своих» адвокатов, что отстёгивали с клиента процент. После научился брать напрямую. Оброс связями, окреп. А потом, отслужив лет семь-восемь, внезапно осознал, что уже не ищет денег — деньги сами находят его.
Корил ли себя за это майор? Нет. Государство плевало на него, он плевал на государство. Он отчётливо помнил те времена, когда им, ментам, не выплачивали жалованье месяцами, словно работягам на заводе. Что же ему оставалось делать, живущему с молодой женой и малолетним ребёнком в общаге с проваливающимся потолком? Только мутить.
И он мутил.
Ради семьи, ради сына. Когда-то светловолосого мальчика с чистыми голубыми глазами, радующегося любой новой игрушке (да что там игрушке), каждому папиному приходу с работы домой радовался! Бежал, спотыкался, падал, но непременно добегал, обнимал и кричал: «Ура!». Папа — герой. Папа ловит бандитов. Поэтому папа редко бывает дома. И каждый папин приход для сына — праздник.
А сейчас? 19 лет — белый билет. Толстый и ленивый, как тюлень, джинсы-шаровары, словно наделано в них. Обозвал отца держимордой. Не понравилось ему, видите-ли, как папа повёл себя за ужином, у телевизора. Навального окрестил проходимцем. Немцова — вором. Удальцова — недоделанным скинхедом. И тюлень не выдержал.
— А вы-то сами — кто?! — взвыл он. — Бессеребряники? Ась?
