— С чего это ты вздумал окрестить меня Никола? — изумился Мор-Замба.
— А что, тебе не нравится? По-моему, имя вполне подходящее. Никола Мор-Замба, Мор-Замба Никола. Чем плохо?
— Никола… Почему, собственно, Никола? Неужели я смахиваю на святого Николая?
— Дорогой мой, Никола — это не только тот седенький старичок с бородкой, но и просто имя. Оно ровным счетом ничего не значит. Это обычное слово, за которым не скрывается никакого смысла. Да и вообще вопрос, есть ли какой-нибудь смысл в этом мире. Имя — это нечто вроде вывески. Ведь ты же не можешь обойтись без вывески? Вот я и подыскал тебе такую, на которой не значится, что ты деревенщина. Это самое главное. Нельзя выставлять напоказ свою деревенскую серость. Мужиков вечно будут мордовать, притеснять и надувать. Так что, если у тебя появилась возможность распрощаться с этим замордованным мужичьем, будь добр, не мешкай. Помни, что ты теперь не какой-нибудь пентюх, а настоящий господин и зовут тебя Никола.
Они условились встретиться на следующий день в одном из магазинов в центре Фор-Негра. Сначала Жан-Луи повел Мор-Замбу в фотоателье, где ему быстро изготовили восемь карточек для удостоверений. Потом они отправились в какую-то контору, куда Жан-Луи зашел без всяких церемоний и через некоторое время появился, держа документы с фотографиями и печатями.
— Ни о чем не беспокойся, — сказал он. — Я сам отправлю все это куда надо. А недели через две принесу тебе вызов на экзамены. Держи выше нос, старина!
Но, несмотря на свое новое имя, которое должно было разом превратить его из деревенского олуха, каким он считался до сих пор, в истого горожанина, Мор-Замба провалился на обоих экзаменах: по правилам уличного движения и по вождению машины. Во время первого из них он просто не понимал вопросов, которые задавал ему белый экзаменатор, недавно прибывший в колонию: тот выпаливал их невнятной скороговоркой, уразуметь которую было впору разве что коренному парижанину, но уж никак не колейцу. Кроме того, Мор-Замба не смог опознать на черно-белом рисунке изображение дорожного знака, указывающего железнодорожный переезд без шлагбаума.
Что же касается вождения машины, то тут дела обстояли еще хуже. Экзаменатор без умолку болтал с Мор-Замбой, донимал его вопросами о том, сколько ему лет, женат ли он, давно ли начал учиться водить машину. Расстроенный уже тем, что не может объясняться по-французски настолько легко и свободно, чтобы толково ответить молодому экзаменатору, Мор-Замба окончательно растерялся, когда ему велено было сделать разворот, хоть он тщательно готовился к этому маневру, потому что тот значился в обязательной программе. Он забыл все на свете и вместо того, чтобы подать чуть вправо, притормозить, взглянуть в зеркало заднего вида и сделать предупреждающий знак левой рукой, рванулся, не сбавляя скорости, наискось через шоссе, как это не раз проделывали у него на глазах чернокожие лихачи — но у них-то по крайней мере уже были права. Он успел нажать на тормоз как раз в тот момент, когда передние колеса уперлись в бровку тротуара, и одновременно резко вывернул баранку. Грузовик тряхнуло, экзаменатор дернулся вперед и едва не расшиб себе лоб о ветровое стекло.
Побледнев как полотно, вытирая пот со лба, молодой человек велел Мор-Замбе явиться на пересдачу через три месяца, как положено по инструкции. На следующий раз Мор-Замба сдал правила движения — он поднажал на свой французский и вообще держался куда уверенней, — но снова провалился на вождении. Еще через три месяца его постигла та же неудача. После четвертого провала Мор-Кинда поделился с ним слухами, ходившими в предместьях Фор-Негра, в том числе и в Кола-Коле: говорили, что экзаменаторы режут всех без разбору африканцев, которые не могут представить письменной рекомендации от своих хозяев.
— И не думай, что Робер сможет хоть чем-нибудь тебе помочь в этом деле, — добавил он.
— Да я и сам знаю. И ему и Фульберу ровным счетом наплевать, получу я права или нет. Но теперь я уж не такой дурак. Если они не хотят, чтобы я с ними распрощался, пусть платят мне как следует. Восемь тысяч франков в месяц — это обычный заработок шофера в Фор-Негре. Только где они найдут эти восемь тысяч, если у них самих сейчас денег кот наплакал?
— Что верно, то верно, — согласился Джо Жонглер. — Но есть тут еще одна загвоздка: власти не считают Робера настоящим хозяином. Да это и понятно — ведь он никогда не был и никогда не будет в ладу с законами, несмотря на все ухищрения Жана-Луи.
Подавляющее большинство колейских торговцев и владельцев транспорта и в самом деле находились в довольно неопределенном положении, на которое их обрекали отчасти их собственная неграмотность или беспечность, порожденная беспомощностью перед лицом бредовых порядков, установленных низшей колониальной администрацией, отчасти расчетливая инертность высших властей. Колейский агент по перевозкам, к примеру, чаще всего приобретал подержанную машину у белого негреца, которому она по каким-то причинам была уже не нужна. Он платил за нее, сколько спрашивали, зато, когда заключалась сделка, продавец, имевший связи в чиновном мире, где ему делали поблажку, приказывал сразу переписать технический паспорт машины на имя ее нового владельца. Вся эта операция осуществлялась в присутствии негреца и под его диктовку; чернокожие служащие, несговорчивые и заносчивые со своими соплеменниками, были при нем тише воды, ниже травы.
Приобретя машину, колеец тут же сломя голову начинал колесить по стране, стремясь покрыть огромную сумму, в которую ему обошлась эта покупка. Имя новоиспеченного предпринимателя не значилось ни в одном коммерческом реестре, и, однако каждый год в январе, ему приходилось выкладывать кругленькую сумму — налог на машину в соответствии с ее маркой и мощностью, обозначенными в техническом паспорте. В общем, все происходило так, словно черных предпринимателей вообще не существовало; впрочем, справедливости ради стоит заметить, что один из членов Торговой палаты все-таки был африканцем.
Поскольку черные дельцы не подпадали ни под одну из категорий трудового законодательства, любой конфликт, возникший между ними, мог превратиться в запутанную головоломку, если бы издавна не было принято решать подобные споры в полицейских участках, где царил грубый произвол. Поэтому каждый колейский предприниматель старался обзавестись заступником в полиции или в Управлении экономикой. Желательно, чтобы этот заступник был белым и по возможности занимал высокий пост: считалось, что высокопоставленные белые чиновники отличаются обходительностью и приветливостью, а кроме того, не зарятся на жалкие гроши колейских бедняков — не в пример мелким чернокожим служащим, которые славились своей скаредностью, корыстолюбием и грубостью. Робер тщетно пытался пристроиться под крылышко директора Управления экономикой, чуть ли не ежедневно донимая его посланиями, в которых Жан-Луи проявлял себя настоящим гением по части изощренного подхалимства, но получал в ответ только сухие отписки с ничего не значащими казенными формулами. Потерпев неудачу, он решил закинуть удочку одному чиновнику-африканцу, занимавшему по тем временам весьма значительное место. Тот по крайней мере не отказывался запросто отобедать у Робера и даже, как уверяет Мор-Замба, не гнушался принимать от него в благодарность за услуги особый вид оплаты натурой, который был тогда весьма распространен в Кола-Коле и состоял в том, что подопечный на известный срок одалживал благодетелю свою жену. Мор-Замба утверждает, что Робер неоднократно давал Доротею на подержание этому чиновнику, который помогал ему обходить канцелярские рогатки.
Но как ни странно, даже этот произвол, благодаря которому мелкие черные предприниматели были, гак сказать, повержены в тьму кромешную, — даже этот произвол в некотором смысле служил помехой спокойствию колонии: он как нельзя лучше уживался с известной безнаказанностью, что, как правило, отнюдь не внушает простому люду симпатии и уважения к господствующему порядку. Так, например, в колонии не существовало понятия рецидивизма, поскольку ни один из этих чернокожих хозяйчиков не значился в картотеках компетентных органов. Такие порядки были сущим благословением для этих тупых, ленивых и по большей части лишенных даже намека на честность людишек, которых в любой мало-мальски цивилизованной стране очень скоро вывели бы на чистую воду. К счастью для Робера и ему подобных, вся колония была сверху донизу поражена неразберихой, бестолковщиной и омерзительной продажностью. Во многих учреждениях вовсе не было архивов, и, когда, например, водителю случалось потерять права, он вынужден был снова сдавать экзамены, потому что документы, с которых можно было бы снять копию, оказывались уничтоженными. Мор-Замба утверждает, что теперь ему понятно, почему колонии никогда не хватало средств для создания действенной администрации, — ведь то, что африканцы нередко принимали за недоброжелательство властей, было прежде всего следствием их неспособности справиться со стоящими перед ними задачами. Мор-Замба считает, что колония, допускавшая утечку прибылей всех крупных экспортно-импортных фирм в метрополию и пополнявшая свои финансовые ресурсы главным образом за счет таможенных сборов и налогов, взимаемых с коренного населения, была обречена на обнищание и не смела мечтать о бюджете, который соответствовал бы ее потребностям. Вот ей и приходилось либо сокращать эти потребности, либо вообще отрицать их наличие, вместо того чтобы попытаться их удовлетворить.
