— Педик. Не знаешь, что это значит? Честно говоря, и я не знаю: он ведь ко мне не подкатывался; наверно, я не в его вкусе. Но ты, старина, будь осторожен: что-то он уж больно пялил на тебя глаза.
— Прости, я ничего не понимаю…
— И понимать нечего. Сандринелли из тех людей, которые любят, чтобы другие мужчины обращались с ними, как с женщинами. Или сами обращаются с мужчинами, как с женщинами. Теперь до тебя дошло? Наверно, именно поэтому он питает такую привязанность к Баба Туре. Только никому не известно, кто у них за мужа, а кто за жену.
— Да неужели такое может быть на самом деле?
— Еще как может! Уверяю тебя, от этих типов можно и не такого ожидать. Ты их еще не знаешь. Они на любую мерзость способны. И подумать только: они явились проповедовать нам религию добра! Много им дали две тысячи лет этого самого христианства!
На следующей неделе Мор-Замба получил от Робера и Фульбера, обосновавшихся в Эфулане, настоятельный приказ объехать окрестные деревни. Явившись в Эфулан с отчетом о своей поездке и о постигших его неудачах, он застал обоих компаньонов в разгар ссоры. Выкатив налитые кровью глаза, бешено размахивая руками, брызгая слюной, они осыпали друг друга проклятиями. Зрелище было хоть куда: почтенные эти коммерсанты, известные оба как люди обходительные и вежливые, грызлись теперь как собаки в присутствии крестьян, которым до сего времени представлялись образцом достоинства, жизненной мудрости, трудолюбия и компетентности. Судя по их одышке и по висевшей клочьями одежде, они уже дошли до рукоприкладства. Случилось так, что чиновник Лесного ведомства, господин Альбер, или, как его называли африканцы} Бугай, оказался в толпе ротозеев, собравшихся вокруг обоих противников. Он, как всегда, был в шортах и безупречной рубашке; на его губах играла обычная насмешливая улыбка.
— Что тут случилось? Что происходит? — спросил он, подойдя к Роберу.
Колейский коммерсант, безмерно польщенный тем, что господин чиновник обратился именно к нему, не только не воспользовался этим неожиданным обстоятельством, чтобы ринуться в новую атаку, но даже на минуту успокоился. Еще бы! Вместо того чтобы небрежно сунуть ему мизинец, как он это обычно делал, Альбер протянул для рукопожатия ладонь. Робер, будучи весьма благовоспитанным человеком, сделал сверхчеловеческое усилие и, попытавшись изобразить на лице улыбку, обменялся с господином чиновником несколькими любезностями. Такая честь, да еще оказанная в присутствии столь многолюдного собрания, заставила бы взвиться от радости любого колейца. Зрители уже было решили, что Робер сорвет всю комедию.
— Мы были с ним компаньонами, этот человек и я, — начал он объяснять суть дела Бугаю, изъясняясь на весьма приблизительном французском, — но он попытался меня обокрасть. И он поплатится за это!
Тут Робер внезапно оборвал свои объяснения: сверкая глазами, с искаженным лицом он подбежал к Мор-Замбе, которого только что заметил, и сказал ему что-то вполголоса. Потом они поспешили к грузовику, стоявшему поодаль. Робер открыл дверцу машины и, не влезая внутрь, стал, согнувшись, копаться в переднем ящике под щитком. Наконец он выудил оттуда документы и, потрясая ими перед носом Фульбера, бешено закричал:
— Посмотри-ка на эти бумаги, старый остолоп! Они выписаны на мое имя. А теперь отвечай мне, кому принадлежит грузовик? Скажешь, что мы покупали его вместе, что мы владеем им сообща? А мне наплевать на все это! Посмотри-ка, бумаги выписаны на меня одного. Где ты видишь свое имя, старый олух? Да ведь ты и читать не умеешь! Двадцать лет прожить в городе — и не научиться грамоте! Да куда тебе! Ты так и проживешь болваном до конца своих дней, а жить-то тебе осталось не особенно много. Когда ты только решишься вырезать свою грыжу? Или хочешь, чтобы она тебя доконала?..
Видя, что зрители ржут во все горло, господин Альбер обернулся к стоявшему рядом с ним Мор-Замбе и спросил его:
— Что он ему говорит? Что он ему сказал?
Не в силах перевести пышные обороты своего хозяина, но и не желая ударить лицом в грязь, Мор-Замба ответил:
— Он назвал его круглым дураком.
— Только и всего? — разочарованно хмыкнул господин Альбер. — И это их так рассмешило? Не очень-то они привередливы!
Как вскоре узнал Мор-Замба, обоих компаньонов угораздило приволокнуться за одной девицей, и, несмотря на свои годы, которые должны были бы научить их благоразумию и умеренности, они сцепились друг с другом, как два сопливых юнца.
Фульбер, которому Робер запретил и близко подходить к грузовику, вынужден был остаться в Эфулане, но, закрепившись, гак сказать, на этом плацдарме, не сумел сохранить за собой предмет распри и утешиться хотя бы этим. Робер разгромил его «по всей линии фронта»: не теряя времени, он посватался к молодой особе. Замешательство ее родителей было недолгим. Они не устояли перед могуществом коммерсанта, весомым доказательством которого была пятитонка, не говоря уже о внушительном виде его слуги и о его собственной страсти, в пылкости которой не оставалось теперь никаких сомнений. Робер собственноручно погрузил в кузов наспех собранное скудное приданое молодой супруги и помог ей забраться в кабину. Чтобы как следует отпраздновать эту молниеносную победу, ему не хватало только самому усесться за руль грузовика — но этого, к сожалению, он сделать не мог.
Новый губернатор, призванный воплотить в жизнь политику, громогласно объявленную «новой», отверг предложение Рубена о совместной подготовке к выборам, назвав это наглым и оскорбительным посягательством бунтовщика на основы демократии. Только законные власти Республики правомочны руководить волеизъявлением народа, избирающего своих представителей, и могут в случае необходимости передать часть своих полномочий тем, кто удостоится чести быть их помощниками. В торжественном обращении губернатор поклялся выполнять свою историческую миссию с рвением, беспристрастностью и настойчивостью, которыми во все времена и на всех материках славились избранники народа, самой судьбой назначенного для новых и новых свершений.
Само собой разумеется, что выборы оказались если не триумфом Республики, то по крайней мере победой губернатора. Уже на следующий день с необычной для колонии поспешностью губернатор огласил список депутатов, среди которых, по его собственному выражению, насчитывалось всего несколько шелудивых овечек — да и тем, как он добавил, недолго придется портить все стадо.
Прошло три недели, и лишь тогда, действуя с неторопливой настойчивостью, как это свойственно беднякам, ибо им принадлежит последнее слово в делах правосудия, «Спартак», жалкий листок НПП, опубликовал нескончаемый список подтасовок и грубых фальсификаций, учиненных во время выборов. Все эти примеры были подкреплены фактами. В заключение статьи, разоблачив попытку губернатора навязать избирателям заранее сфабрикованные результаты, Рубен объявил выборы лишенными законной силы и недействительными. В тот же день губернатор отдал приказ об аресте Рубена и выпустил декрет о роспуске Народной прогрессивной партии, всех примыкающих и сотрудничающих с ней организаций.
Часом позже охранники ворвались на Биржу труда Кола-Колы и, не найдя ни единой живой души, разгромили помещение и захватили хранившиеся там документы. Новый губернатор одержал свою первую военную победу.
Замешательство, вызванное объявлением Рубена вне закона, а также непреклонность, проявленная властями, явно задумавшими на этот раз любой ценой сломить дух сопротивления Кола-Колы и подчинить пригород диктатуре Баба Туры, — все эти загодя подготовленные акции способствовали тому, что на политической арене — но отнюдь не за ее кулисами — на несколько месяцев воцарилось затишье, какое бывает перед бурей. Было похоже, что оба лагеря решили передохнуть и собраться с силами перед тем, как броситься в неистовую схватку. В правительственных учреждениях, оцепленных вооруженными нарядами полиции, затерявшимися среди обезлюдевших улиц и площадей, вдалеке от народа, не то чтобы равнодушного, но остававшегося в полном неведении относительно этих событий, происходили скромные торжества, призванные узаконить свершившийся факт, возвести Консультативную ассамблею в ранг Законодательной и провозгласить Баба Туру, бывшего президента Ассамблеи, премьер-министром нового, втихомолку созданного правительства.
Одновременно с этим Кола-Кола снова испытала все тяготы оккупационного режима, на этот раз куда лучше организованного; на ее улицах вновь появились патрули татуированных охранников и группы из трех-четырех мамлюков в штатском и в форме. Несколько солидных построек снова были реквизированы и переоборудованы под полицейские участки, связанные телефонной сетью с центраьными органами сил порядка.
