Жан-Луи теперь совсем исчез, и Мор-Замба, хотевший поделиться с ним своими последними неудачами, был сбит этим с толку. В последний раз он видел его накануне экзамена, когда тот, верный своим обещаниям, в четвертый раз принес ему необходимые бумаги. Зато его дружба с Мор-Киндой крепла с каждым днем. Именно Мор-Кинда держал его в курсе всех политических событий и сообщал новости о Рубене. Мор-Замба стал профсоюзным активистом, но скоро ему наскучило день за днем ткать узкую полоску, которая должна была стать частью полотнища, подлинных размеров которого он не мог себе представить и не знал, в чьих руках находятся его концы. Тем не менее он без колебаний согласился бы пожертвовать жизнью, чтобы, если понадобится, снова вырвать Рубена или его сподвижников из лап мамлюков Фор-Негра. Не будучи непосредственным участником событий, он испытывал необходимость представить себе хотя бы отдельные их детали, если не всю совокупность.
В соответствии с указанием из Парижа Консультативная ассамблея должна была вскоре получить новые полномочия: ей предстояло превратиться в подлинный орган законодательной власти — по крайней мере в тех областях, которые не касались обороны и внешних сношений. Рубен, снова куда-то исчезнувший, выпустил заявление, в котором требовал содействия колониальных властей для совместной подготовки выборов, призванных в ближайшее время обновить состав Консультативной ассамблеи, без чего, как он уже неоднократно заявлял, НПП отказывается признать ее правомочной. Кола-Кола снова затаила дыхание: сумеет ли новый губернатор — человек, которого прислали специально для проведения новой политики, — доказать свое благоразумие, согласится ли он с требованиями старого профсоюзного лидера или, подобно своему предшественнику, замкнется в высокомерии и жестокости? И к чему в таком случае приведет новое столкновение?
В тот же день Мор-Замба отвел Джо Жонглера на тайную квартиру первого заместителя Рубена, которому он на всякий случай сообщил следующее:
— Вчера мой хозяин Сандринелли написал одинаковые письма своему двоюродному брату Брэду в Марокко и родному брату — в Константину, в Алжир. В каждом из писем говорилось примерно вот что: «Решительный момент настал, приготовься к отъезду. Мы заняты важным делом — формированием состава будущей Законодательной ассамблеи. Список депутатов почти готов, нам осталось подыскать еще пару-тройку краснобаев, слывущих радикалами, чтобы втереть очки представителям французской прессы, которые, того и гляди, поднимут страшный вой. Но вот беда: большой начальник и знать ничего не желает — по его мнению, в Ассамблее не должно быть никаких разногласий. Это неразумно. Нам нужно любой ценой переубедить его, а уж дальше все пойдет как по маслу».
— А откуда ты все это узнал? — спросили его.
— Мадам Сандринелли приказала мне к шести часам вечера навести порядок в кабинете мужа; она была в бешенстве, вопила, что это не кабинет, а настоящий свинарник. Что правда, то правда: пол был завален кожурой от апельсинов, окурками, клочками бумаги. Я стал подметать, а мадам сама открыла оба окна, чтобы проветрить помещение; потом, когда я стал стирать тряпкой пыль, она вышла. Я улучил минутку и заглянул в бумаги на письменном столе хозяина — вот и вся недолга.
— А где был Сандринелли?
— Где-ro на территории школьного городка.
— Почему это он так тебе доверяет?
— Не могу сказать, чтобы он мне доверял. Он просто-напросто считает меня дурачком, думает, что я все равно ничего не пойму. А я не особенно стараюсь его переубедить. Разговариваю с ним всегда на ломаном французском и тем привожу его в восторг. В моем деле это самое главное — нести околесицу и прикидываться идиотом. Это во всех отношениях неплохо.
В тот же день он представил Мор-Замбу Сандринелли, назвав его своим двоюродным братом, и попросил хозяина, чтобы тот поручился за него на экзаменах.
— Привет, братишка! — Сандринелли расплылся в широкой улыбке и, раскачиваясь на носках, попытался потрепать Мор-Замбу по подбородку. — А ведь ты, плут ты этакий, никогда не говорил, что у тебя есть брат, — продолжал он, обращаясь к Жонглеру. — Где он живет?
— В Кола-Коле, вместе со мной, куда ж еще, — ответил Жонглер, намеренно коверкая слова.
— Ах да, в Кола-Коле, где же еще. Кола-Кола, да-да, Кола-Кола. Ах, уж эти чертовы корейцы[12]! Никуда от этих проклятых корейцев не денешься. Ты говоришь, что у него нет хозяина. А почему у него нет хозяина?
— Потому что он завсегда самой себе голова, — продолжал свою тарабарщину Жонглер с такой легкостью и развязностью, что Мор-Замба только диву давался. — На своей голове дошел и научился водить машину.
— Хм-хм, — пробормотал Сандринелли. — Так значит, он и в самом деле умеет теперь водить?
— Да, да, и еще как, еще как.
— Ну а что он будет делать, когда получит права?
— Зарабатывать шофером, — ответил Жонглер, — что же еще?
— А где?
— У хозяина.
— У какого?
— Мы еще не знаем, мы поищем.
— Вот что: приходите ко мне, когда у вас все будет улажено, — сказал вдруг Сандринелли тоном человека, которого внезапно осенила блестящая мысль. — Да-да, приходите ко мне, и я пристрою твоего братца. У меня есть друг, он будет ему прекрасным хозяином. Главное, когда твой братец получит права, пусть не вздумает снова доходить до всего своим умом. Что за глупости! Нужно иметь хозяина; хозяин — это всегда хорошо. Не так ли, братец? Ну, чем плохо иметь славного, добренького хозяина? Ведь правда, это так хорошо — иметь хозяина! Ну скажи мне откровенно! Да улыбнись ты, братец, не бойся! Я же вижу, как ты доволен. Вот так, вот так…
Из прихожей, где они разговаривали, Сандринелли провел их и гостиную, просторную квадратную комнату, погруженную в полумрак, откуда, как показалось Мор-Замбе, на них дохнуло холодом. Ему никогда еще не доводилось бывать в личных покоях негрецов; когда зажегся свет, он принялся оглядывать чинно расставленную мебель, на которой не было заметно ни единой пылинки. Он не сразу увидел женщину, которая сидела в дальнем углу за круглым столиком, повернувшись к ним спиной, и была поглощена каким-то занятием. Длинные черные волосы струились по ее плечам и спине.
Оставив обоих парней стоять у двери, Сандринелли прошел к себе в кабинет и вскоре появился, держа конверт и на ходу облизывая его края. Тщательно заклеив письмо, он протянул его Мор-Замбе:
— Ну вот, братец, тебе остается только вручить это экзаменатору, и все будет в порядке. А главное, когда получишь права, не забудь заглянуть ко мне. Договорились? Нельзя же вечно жить только своим умом.
— Послушай-ка, Антуан, — вмешалась, не оборачиваясь, женщина. — С чего это ты вздумал морочить голову бедным парням? Да это же просто глупо. Зачем ты их сбиваешь с толку? Пусть себе устраиваются, как хотят, и нечего им мешать. Честное слово, иногда ты бываешь просто невыносим. Я порой совсем отказываюсь тебя понимать. То ты говоришь, что все эти туземцы — бездельники, что от них нет никакого проку, то готов нянчиться с ними. Нашелся наконец такой, который хочет обойтись без посторонней помощи. Уверяю тебя, иной раз у меня просто руки чешутся надавать тебе пощечин! Что за безумная страна!
Но Сандринелли уже подталкивал обоих своих подопечных к дверям, приговаривая не то в шутку, не то всерьез:
— Ах, дети мои, женщина есть женщина…
Дожидаясь, когда слуги, работавшие днем, сдадут смену Жонглеру, друзья решили прогуляться по аллеям школьного городка.
— А что он, в сущности, из себя представляет? — громко спросил Мор-Замба.
— Тс-с! — Жонглер приложил палец к губам. — Говори потише.
— Ты думаешь, он понимает на банту?
— Кто его знает. С этими типами нужно держать ухо востро. Наклонись-ка поближе, я тебе что-то скажу. Кажется, он педик.
— Кто-кто?
— Педик. Не знаешь, что это значит? Честно говоря, и я не знаю: он ведь ко мне не подкатывался; наверно, я не в его вкусе. Но ты, старина, будь осторожен: что-то он уж больно пялил на тебя глаза.
— Прости, я ничего не понимаю…
— И понимать нечего. Сандринелли из тех людей, которые любят, чтобы другие мужчины обращались с ними, как с женщинами. Или сами обращаются с мужчинами, как с женщинами. Теперь до тебя дошло? Наверно, именно поэтому он питает такую привязанность к Баба Туре. Только никому не известно, кто у них за мужа, а кто за жену.
— Да неужели такое может быть на самом деле?
— Еще как может! Уверяю тебя, от этих типов можно и не такого ожидать. Ты их еще не знаешь. Они на любую мерзость способны. И подумать только: они явились проповедовать нам религию добра! Много им дали две тысячи лет этого самого христианства!
На следующей неделе Мор-Замба получил от Робера и Фульбера, обосновавшихся в Эфулане, настоятельный приказ объехать окрестные деревни. Явившись в Эфулан с отчетом о своей поездке и о постигших его неудачах, он застал обоих компаньонов в разгар ссоры. Выкатив налитые кровью глаза, бешено размахивая руками, брызгая слюной, они осыпали друг друга проклятиями. Зрелище было хоть куда: почтенные эти коммерсанты, известные оба как люди обходительные и вежливые, грызлись теперь как собаки в присутствии крестьян, которым до сего времени представлялись образцом достоинства, жизненной мудрости, трудолюбия и компетентности. Судя по их одышке и по висевшей клочьями одежде, они уже дошли до рукоприкладства. Случилось так, что чиновник Лесного ведомства, господин Альбер, или, как его называли африканцы} Бугай, оказался в толпе ротозеев, собравшихся вокруг обоих противников. Он, как всегда, был в шортах и безупречной рубашке; на его губах играла обычная насмешливая улыбка.
