— Что он там делает? — послышался с улицы сдавленный шепот.
— Он ест.
— Ест?
— Ест, ест. Он — ест.
Вошла Анжела.
— Пора спать, — сказала она. — Отец рекомендует мне лечь наверху, в мансарде. Мне и самой там нравится больше всего. Сожалею, что ничего не получится сегодня…
— Я к тебе тихо приду, — сказал Стаканский, неприятно улыбнувшись с полным ртом. Он уже знал ответ:
— Не вздумай! Я страшно громко кричу. Мне бы не хотелось, чтобы старик…
— А если тихо, шепотом?
Анжела поколебалась, как бы прислушиваясь к чему-то внутри себя, Стаканский затрепетал…
— Нет уж, уволь, — подытожила она. — Будь терпелив, как настоящий мужчина. У нас впереди еще много времени, ты не представляешь, какая прорва! Поверь, я очень сожалею. Положи-ка мне винегрета. И свинины. Последнее время мне совсем перестал нравится твой старик …
Вошел отец и присоединился к ним. Втроем они быстро доели все, что было на столе, затем пожелали друг другу приятных сновидений.
Анжела, взяв канделябр, поднялась по винтовой лестнице. Отец устроился внизу, в гостиной. Стаканский пошел через двор, в дровяной флигель.
Ему не спалось, он курил сигарету за сигаретой, задыхаясь в тесном помещении, в табачном чаду, у него заболели легкие, он вышел на воздух, вздохнул полной грудью и осмотрел темный на фоне неба дом… Внезапная идея взволновала его. Он разыскал в щели за дровяным флигелем тыкву, деловито щелкнул ее по лбу, тыква отозвалась глухим звуком «Ум-м!» Все было вполне логично: в случае чего, он скажет, хотел, мол, пошутить, напугать…
Стаканский обошел дом и проверил прочность водосточной трубы, по которой лазал в детстве. Кряхтя, он взобрался на крышу, осторожно дополз до окна мансарды. Если Анжела не спит, она непременно увидит тыкву и откроет ему окно. Сердце его бешено колотилось, от волнения он не сразу зажег спичку… Наконец, тыква озарилась бледножелтым пламенем, Стаканский подождал, пока разгорится, и приблизил тыкву к окну… И тут он увидел тыкву, как она отразилась в черном стекле, с дрожащей свечой внутри… Лик Анджа был невыносим. Стаканский вздрогнул, потерял равновесие и заскользил вниз, тыква вырвалась из рук и оба плюхнулись в Клязьму. Вода была холодной, Стаканский, отчаянно борясь с течением, выгреб к берегу и зацепился за кусты ивняка. Течение в этом месте было быстрым, какая-то крупная рыба ткнулась ему в колено, он поднял глаза и увидел тыкву, ее вынесло на фарватер, она плыла, улыбаясь, и невозможно было отвести глаз от этого зловещего огня…
Нет, не надо больше, подумал Стаканский, стоя во дворе, мокрый. Внезапно его ощутимо качнуло, земля ушла из-под ног… Дом, казалось, был совершенно мертв. Вдруг он услышал, будто скрипнула внутренняя лестница, будто кто-то поднимается по ней… Он напрягся. Звук больше не повторился.
Стаканский обошел дом вокруг, поднявшись садом. Старый дом, потеряв свою монументальную трехэтажность, предъявил утлый низкий фасад, и в этот момент он услышал явные ритмические толчки… Старый дом дрожал, с его крыши змеистыми струйками стекал снег. Стаканский пошатнулся, ухватившись за цветочную тумбу, на которой тоже ритмически дрожала вафельная шапочка снега… Землетрясение! — пронеслось в голове, — одно из тех безобидных московских землетрясений, когда качаются люстры и ползут платяные шкафы…
И вдруг он услышал далекие стоны, крики… Кричала женщина, словно было ей очень больно, словно били ее бичом… Стаканский поглядел вдоль спящей улицы, все окна были темны, редкие фонари отбрасывали сетчатые круги света на снег, его отдельные кристаллы еще кружились, наподобие июльской мошкары… Какое мне дело до этих кричащих в ночи людей, на которых падают люстры, движутся в темноте платяные шкафы…
Москвичи помнят эту странную ночь, когда в каждом доме раскачивались люстры, в буфетах звенела посуда, и двигались по коммунальным коридорам детские коляски — последнее в столице землетрясение, вернее, его дальнее, необязательное эхо…
Стаканский вернулся в дровяной флигель, разделся догола, выпил остатки водки, обильно закусил и лег среди дров. Ему приснилось, будто отец поднялся в мансарду, чтобы поставить Анжеле клизму. В руках он держал огромную, краснокоричневую трехведерную клизму, на голове у него был звездный ночной колпак, он улыбался, Анжела отпахнула одеяло, она была в черных узорчатых чулках, с полоской розовой кожи, пересеченной резинкой, отец понял, чего она хочет, засуетился, потерял очки, положил клизму на ночной столик, вдруг сам сновидец оказался на месте своего героя — волнуясь, Стаканский взгромоздился на женщину, но ничего не получалось, красавица молодая козочка дрожала на краю обрыва, а над ней летал страшный черный муха, и тут кто-то ткнул его в зад, он оглянулся и увидел отца, который невозмутимо, автоматически ставил ему клизму…
Утро было пасмурным, Стаканский увидел свет сквозь кустарник собственных век, за которым все еще метались верные псы королевской охоты — последнее из каскада кошмаров.
— Не трогай моих лошадей… — прошептал он сквозь сон, и окончательно проснулся — от глухих шагов отца по земляной дорожке…
Вот пискнула на двух нотах калитка, выпуская отца, смолкли по гравию зернистые звуки, и все это было настоящим, вещественным, как яблоко в ладони, — счастьем, которое хотелось остановить фаустовским жестом мудрости.
Стаканский стоял в позе Властелина Времени, скрестив руки на груди, покачиваясь на скрипучих купальных мостках. Он ясно представил, как входит в мансарду, улыбаясь, и видит воздушную спящую Анжелу, чувствует мощное желание. Почему-то он никак не мог вообразить, что она бодрствует и смотрит на него, не хватало бесстыдства предложить ей позы, о чем он так мечтал, вспоминая порнографические фильмы, боялся он также, что слишком скорая эякуляция лишит его силы…
Тут вчерашняя тыква, обугленная, вернулась домой, с гулким стуком ткнувшись о мостки, как гроб в «Рублеве»… Стаканский вдруг подумал, что Анжела опять сбежала, с нарастающей тревогой поднялся в мансарду, тихо постучал, ответа не последовало, он надавил на дверь — комната была пуста, кровать кокетливо заправлена, пуста.
Стаканский рассмеялся в голос и приник к холодной перине, лаская подушку и простыни, он нюхал и целовал силуэт, оставленный девушкой в постели — ее набитые куриным пухом плечи и груди, медленно спускаясь ниже, до самых кончиков ее пальцев на ногах…
Он заглянул под кровать и увидел пару подследников, в глубине — свой детский ночной горшочек и розовый, женственный, аккуратно завязанный в узел — презерватив.
Стаканскому стало тоскливо и тошно, особенно до тошноты было жалко отца, который приводил сюда одну из своих длинноволосых старух, почему-то именно сюда, а не в гостиную, на широкий ковер… Не видела ли этой гадости Анжела, если искала горшочек, подумал он и, морщась, двумя спичками взял гадость и вывел ее за окно. Кондом плюхнулся в Клязьму и поплыл, покачиваясь, как поплавок, вдруг какая-то молниеносная рыба заглотила его — подумалось, что она родит множество мелких Стаканских, братьев его и сестер…
Тут раздался внизу бодрый шум ватерклозета, звук откидываемого крючка, скрип. Стаканский вздрогнул и, просияв, бросился по ступенькам.
— Ау, где ты? — послышался звонкий голос Анжелы.
Стаканский пробежал по нижнему коридору, свернул за угол, влетел в гостиную. Бачок набрал дозу воды и замолчал. Наверху простучали шаги. Стаканский, закрутившись на винтовой лестнице, влетел на галерею, но обе спальни были пусты. — Анжела, я здесь! — радостно крикнул он и захлопал в ладоши, но она не отозвалась, тогда он сбежал в сад, спустился на пляж, но и там не нашел ее… — В прятки! — крикнул он на воздух и двинулся разыскивать ее, минут пять блуждал по коридорам и комнатам, но вскоре понял, что слышит лишь скрипы и стуки, обычные для неодушевленного дома.
Калитка была распахнута настежь, он схватил свою сумку и выбежал, быстро прошел дачную улицу, свернул и увидел маленькую фигуру в розовом платье, Анжела вошла в автобус, который, налившись звуком, будто огромный жирный жук, тут же тронулся, Стаканский пробежал через пойменный луг к станции, все время видя автобус, петляющий вдали по объездной дороге, на станции он увидел автобус, стоящий на следующий рейс, и хвост электрички, тогда, миновав переезд, он добрался до параллельного шоссе и легко, как в хорошем сне, остановил первый же грузовик, но машина шла медленно, уже переводя нас в сон дурной, на станции Храпуново чуть было не догнав электричку, снова отстала, в черте города Стаканский взял такси, но на вокзал опоздал всего лишь на минуту, Анжелин голубой бант мелькнул на сходе с эскалатора метро, Стаканский оказался в следующем поезде, и в конце этой непрерывной потной погони дверь комнаты хлопнула перед его носом.
