— Почему его нет?
Сестра заколебалась, но, понимая, что на сей раз уклониться от ответа ей не удастся, неохотно пробормотала:
— Доктор Саттон звонил как раз перед самым вашим прибытием. Его машина не заводится, и он собирается взять такси. Уверена, он поспеет вовремя. Но в любом случае — на этом этаже дежурит компетентная акушерка. Вы же знаете, в нашу клинику обращаются за опытом…
Диди сбилась со счета вдохов — выдохов, и очередной приступ боли застал ее врасплох. Результатом чего снова явилась гипервентиляция. Ее рот опять закрыли коричневым мешком, руку мужа сменила рука сотрудницы клиники.
— Диди, мы не можем допустить, чтобы такое повторилось. Если это произойдет, придется вам что-нибудь дать.
— Нет. Ничего. Никаких обезболивающих, это вредно для малыша.
— Хорошо, Диди. Вы справитесь. Я помогу вам. Дышите… Раз… Два… Дышите. Расслабьтесь. У вас хорошо получается, Диди.
— Доктор Саттон только что приехал, — объявил кто-то.
— В палату ее, — распорядилась сестра. — Немедленно.
— В которую?
— Номер четыре.
— Четыре? — раздался голос Джорджа. — Ни в коем случае! В какую угодно, только не в эту.
Диди услышала перешептывание. Должно быть, шептались о родах, о ее состоянии. Она напряглась, силясь хоть что-то расслышать.
— Другой палаты нет. Подготовлена только эта.
— Не может быть. Не поверю, чтобы у вас была только одна готовая палата.
— И все-таки другой нет. Сегодня у нас недостает персонала.
— Но ей нельзя в четвертую.
Почему? — в разговор вмешался новый мужской голос. Джордж не откликнулся, и тот же голос требовательно спросил: — Это ее просьба?
Джордж молчал, не желая отвечать на вопрос настойчиво пытавшегося выяснить, в чем дело, интерна. Ему вовсе не хотелось сознаваться в своем суеверном неприятии числа четыре.
— Мы впустую теряем время, мистер Тэлбот. У вас есть выбор. Конечно, если вы будете настаивать, мы подготовим другую палату. Но на подготовку уйдет никак не меньше двадцати минут. Ребенок уже готов появиться на свет. Мы и так задержали роды, чтобы дождаться прибытия доктора Саттона. Каждая минута ожидания — это дополнительные страдания матери, что очень вредно для младенца. Так что вы решили, мистер Тэлбот?
Они разговаривали между собой как будто в ее отсутствие. Она была центром всего происходящего, но никто и не подумал поинтересоваться ее мнением.
— Готовьте другую палату, — не колеблясь ответил муж.
— Мистер Тэлбот, вы уверены, что этого желает ваша жена? У нее ведь первые роды.
— Абсолютно уверен. Ей необходимо предоставить палату с другим номером, — категорично заявил Джордж.
Каталку Диди выкатили в центр помещения, отличительными особенностями которого были яркий, слепящий свет и блестящие металлические поверхности. Она забыла о дыхательном ритме, и теперь, почти не переставая, кричала. Послышались шаги и голоса. От боли Диди вертелась и непроизвольно пыталась разорвать ремни, которыми ее пристегнули к узкому алюминиевому столу.
Вновь зазвучал уже слышанный ею сегодня голос медицинской сестры. Зазвучал холодно, спокойно и так, словно она и не прерывала своих наставлений. Диди хваталась за ее слова, как утопающий за соломинку, как за что-то единственно стабильное в этой ужасной, бесконечной ночи.
— Вдох… выдох… вдох… выдох.
Очередной приступ заставил Диди схватиться за талию этой, стоявшей рядом с ней женщины.
— Все в порядке, Диди. Хватайся за меня всякий раз, когда будет больно. И дыши, дыши… вдох… выдох… вдох… Хорошо, Диди, хорошо.
— Это совершенно естественные роды, как у крестьянок на полях, или я ошибаюсь?
— Совершенно естественные роды, — донесся спокойный ответ доктора Саттона.
Последовал еще более острый приступ. И еще ниже. Диди непроизвольно принялась тужиться.
— Пока не надо, Диди, — тут же скомандовал Саттон. — Чтобы роды прошли нормально, мы должны кое-что сделать.
— Знаю, местный наркоз, давайте… Скорее.
— Ну, не совсем так. Похоже, здесь нет препаратов для местного наркоза. Придется использовать эпидурал.
— Я не согласна. Это вредно для ребенка. Мы же договорились, никаких лекарств. Я специально посещала дыхательные занятия, чтобы обойтись без них.
Боль ввинтилась в самый низ живота. Младенец явно не намеревался дожидаться окончания спора.
— Диди, чтобы ребенок прошел, мне придется сделать маленькую внутримышечную инъекцию. У тебя очень крупный ребенок. Необходимо произвести кесарево сечение, иначе он разорвет вас, как луковую шелуху. И тут уж без обезболивающего не обойтись. Я заказал препарат для местной анастезии, но здесь его не вижу. Видимо, положили не туда, когда пришлось срочно менять палату. До этого момента вы прекрасно справлялись с естественными родами, но теперь нужно вколоть эпидурал. Другого выхода нет.
— А ребенку это не повредит?
— Нет, на него это вовсе не повлияет. Диди, я уже вызвал анастезнолога. Он идет сюда.
— Я не позволю пичкать меня химией.
— Диди, вам нечего беспокоиться насчет эпидурала. И слушайте меня внимательно. После укола я должен буду подождать минут пять, быстрее эппдурал не подействует, а потом сделаю маленький надрез. Потерпеть вам все равно придется, будет немножко больно, но никакой химии в вашу кровь не попадет, так что воздействия на ребенка не будет. А сейчас повернитесь на бок и свернитесь клубочком, как можно плотнее. Не двигайтесь… — За этими словами последовал укол, после чего доктор сказал: — А теперь снова на спинку, и следите за часами.
Диди перевернулась на спину. Вся нижняя часть ее тела онемела. Она следила за каждым движением секундной стрелки, раз за разом обегавшей циферблат.
— Делаю надрез, — предупредил Саттон. — Ручаюсь, вы ничего не почувствуете. Так… А теперь ваша очередь. Тужьтесь. Тужьтесь хорошенько… Хорошо… Ну, еще… Еще разок так же…
В следующий миг она услышала крик младенца.
— У вас сын, — доктор положил маленькое тельце ей на грудь. — Крепкий, здоровый, крупный мальчик. Поздравляю. Вы прекрасно справились.
Палата опустела. Она лежала на столе, прижимая к себе шевелящегося розового младенца. Крошечное, уязвимое живое существо, которое ее тело уже не ограждало от опасностей и невзгод этого мира. Подошедшая сестра взяла у нее новорожденного, а две других переложили ее на каталку.
— Вам пришлось нелегко, — сказала одна из них. — Естественные роды с инъекцией эпидурала только в самом конце. Вы держались молодцом. — Когда сестры уже выходили из палаты, Диди, едва живая после всего перенесенного, с трудом расслышала, как одна из них сказала другой: — Ты можешь себе представить, чтобы роженице вкололи эпидурал так поздно?
Диди доставили в отдельную палату в послеродовом отделении, где ее уже дожидался Джордж.
— Спасибо тебе за сына, — сказал он.
— Ты его уже видел?
— Да. Он устал, у него ведь тоже выдался нелегкий денек, правда? Сейчас он спит. Что, кстати, не помешало бы и его маме. — Джордж присел на краешек кровати, поцеловал ее в лоб и направился к двери. — Спи, не буду тебе мешать.
— Может, и вздремну несколько минут, я ведь устала. Но даже если засну, Джордж, не уходи. Обещаешь? Я не хочу оставаться одна.
— Хорошо, я останусь.
— Не уйдешь? Точно?
— Точно, точно. Буду сидеть в этом кресле. Засыпай, дорогая. Ты не возражаешь, если я воспользуюсь здешним телефоном и сделаю несколько звонков? — Еще не закончив фразу, он передвинул и кресло и свой портфель поближе к телефону.
— Давай, звони. И обязательно позвони моим родителям на Палм-Бич.
— Уже позвонил.
— Обзвони всех. Я хочу, чтобы все знали.
Она услышала, как он набрал номер своего офиса и поинтересовался, какие для него оставлены сообщения. Уже в полубессознательном состоянии — усталость и принятые после родов лекарства брали свое — до слуха Диди словно издалека донеслись обрывки слов из политического жаргона: что-то насчет графика работы избирательного участка, предвыборных собраний, повестки дня Брэдли и последнее: «Я скоро приеду».
Проснувшись как от толчка, полчаса спустя она обнаружила, что палата пуста. И Джордж и его портфель исчезли. К букету цветов на тумбочке была прикреплена написанная знакомым почерком мужа записка.
«Брэдли предстоит выступление перед Комитетом Палаты. Я нужен ему немедленно. Выбора не было. Не сомневаюсь, ты бы меня отпустила. Позвоню из Оттавы.
С любовью. Джордж.
PS. Я видел нашего сына. Настоящий красавец».
Диди протянула руку, пытаясь нашарить телефон, стоявший, как отложилось в ее памяти, возле самой кровати. Им, кажется, пользовался Джордж. Аппарата на месте не оказалось. Не имея сил приподняться, она потянулась дальше и свалилась с кровати, тяжело ударившись о влажный, покрытый линолеумом пол. Ноги ее еще оставались онемевшими, о том, чтобы встать, не приходилось и думать. Ей удалось дотянуться до оранжевого, рифленого телефонного шнура, но сам аппарат по-прежнему оставался вне пределов досягаемости.
