Джо Жонглер не переставал изрекать мрачные пророчества, основанные на странном поведении Сандринелли и его друзей, которые, совсем как накануне похищения Рубена, каждый вечер устраивали сборища в школьном городке имени 18 июня. Но как ни удивительно, само будущее не представлялось Жонглеру каким-то кошмаром; оно казалось ему полным надежд и обещаний, оно должно было пробудить, довести до предела издавна дремавшие в людях, неведомые им самим силы и чувства. Что же касается Мор-Замбы, то он страстно желал мирного исхода событий — не потому, что иссяк его боевой пыл, а потому, что он не видел возможности примирить перспективы открывавшейся перед ним карьеры с беспорядками, в которые неминуемо будет ввергнута Кола-Кола, как только Рубен призовет ее к битве.
Шел месяц за месяцем, а Рубен все не отдавал никакого приказа. Его организации, поставленные вне закона, лишенные самых видных своих руководителей, отправленных на каторгу, высланных из страны или ушедших в подполье, не сдали, однако, своих позиций; их присутствие было почти осязаемым, они подавали настойчивые признаки жизни: собирались членские взносы, время от времени совершались нападения на представителей власти, а изредка — и убийства особенно ненавистных мамлюков. Казалось, что пригород был отброшен на много лет назад, но впечатление это было обманчивым: сапаки извлекли урок из «самогонной баталии», начатой и проигранной в то время, когда Рубен находился в Европе; они научились наносить неожиданные удары и мгновенно скрываться в непроходимом лабиринте колейских трущоб.
Потом, когда в колонию начали возвращаться студенты, обучавшиеся в Европе, их потрясенным согражданам внезапно открылась истина, которую от них долго скрывали власти и пресса Фор-Негра: Рубен продолжал борьбу, но отныне не при помощи слова, а при помощи оружия, не в жалких предместьях, а в лесу, и окружали его не мирные профсоюзные активисты, а закаленные солдаты. Кроме профсоюза и партии, Рубен выковал еще одно оружие борьбы, вступившей теперь в свою героическую фазу, — а Кола-Кола ни о чем этом и не подозревала! Чтобы убедить сомневающихся, студенты показывали им вырезки из западных газет с фотографиями Рубена и его статьями, в которых он освещал положение в колонии, разоблачал колониальные власти, упорно не желающие вопреки очевидности признать колейского лидера законным глашатаем интересов коренного населения. Эти юноши, сами того не замечая, стали пропагандистами идей Рубена, и каждый их приезд вызывал теперь такую же бурю восторга, как некогда — прибытие ветеранов войны.
Мор-Замба отчетливо ощутил, что Фор-Негр и Кола-Кола вот-вот будут вовлечены в роковую схватку. Это ощущение охватило его в тот миг, когда Джо Жонглер, как всегда усмехаясь, сообщил, что Брэд, родственник Сандринелли, тот самый молодой полицейский, которому когда-то удалось похитить Рубена из самого сердца Кола-Колы, вернулся в Фор-Негр, на этот раз под чужим именем. Родной братец Хозяина тоже обретался теперь в логове негрецов: он приземлился в аэропорту всего несколькими днями раньше Брэда.
— И заметь, что он прилетел ночью…
Мор-Замба напомнил ему, что большинство самолетов главных французских авиалиний — а брат Сандринелли прибыл на борту одного из них — приземляется на аэродроме Фор-Негра именно по ночам; однако сам он не забыл упомянуть эту подробность на собрании подпольного профсоюзного комитета в присутствии одного из лидеров этой организации — к тому времени в силу обстоятельств профсоюзные объединения вынуждены были уйти в подполье.
Партийные и профсоюзные вожаки подполья, собравшиеся для рассмотрения создавшейся ситуации, обсудили сообщения, переданные Мор-Замбе Жонглером, и пришли к выводу, что сначала нужно выяснить, что же, в сущности, представляет из себя этот Брэд. Судя по всему, это был просто-напросто шкодливый юнец, самонадеянный и, следовательно, безвредный, — обычный молодой полицейский, начитавшийся в детстве комиксов с приключениями Тарзана. Какое бы обличье он ни принял, теперь ему вряд ли удастся безнаказанно проникнуть в среду подпольщиков, подобраться к их руководителям. Похищение Рубена не могло повториться, это несерьезно.
Куда сложнее обстояло дело с его двоюродным братом, пресловутым Сандринелли, о котором Жонглер знал лишь одно — что тот тоже служит в полиции, но не мог уточнить ни его звания, ни, так сказать, специализации. Подпольщики провели всю ночь в ожесточенных спорах, тщетно пытаясь пролить хоть немного света на эту темную фигуру. И поскольку личность Сандринелли и суть заданий, которые он исполнял в колонии, так и оставались для них загадкой, было решено выслушать двух студентов, недавно вернувшихся из Франции и приглашенных на это экстренное совещание. Их попросили рассказать, как оценивают трудности политической ситуации в колонии не только осведомленные западные журналисты, но и французские государственные деятели. К каким средствам может прибегнуть французское правительство, чтобы покончить с новым фронтом освободительного движения в колонии, — особенно учитывая опыт предшествующих лет и крайние меры, принятые в связи с алжирским восстанием?
Расплывчатые объяснения обоих студентов натолкнули подпольщиков лишь на одну рабочую гипотезу, справедливость которой должно было подтвердить или опровергнуть ближайшее будущее: Сандринелли являлся, скорее всего, специалистом по раскрытию тайных организаций — именно этим он, вероятно, и занимался в Константине. Вполне возможно, что перевод полицейских из Северной Африки осуществлялся в предвидении беспорядков, вызванных желанием властей любой ценой навязать колонии режим Баба Туры — иными словами, решить вопрос о ее будущем путем грубой силы. Кола-Кола должна приготовиться к вторжению более или менее поспешно обученных осведомителей, которых на первых порах будет нетрудно разоблачить, если, конечно, в их рядах не окажется коренных колейцев — кстати сказать, эта возможность была столь же единодушно, сколь опрометчиво признана маловероятной: руководители подполья переоценили уровень политического развития жителей Кола-Колы.
Исходя из всего этого подпольным активистам партии и профсоюзов, а также членам воссозданных ГВС было дано задание сообщать обо всех чужаках, появившихся в пригороде и пробывших там более суток.
Проникнувшись важностью этого поручения, Мор-Замба вел себя в Кола-Коле как завзятый подпольщик, сосредоточенный, внимательный, сжавшийся в комок: ни дать ни взять лев, высматривающий добычу.
Но стоило ему выехать из предместья, очутиться вместе со своим грузовиком на асфальтированном шоссе или каменистом проселке, как он терял всякую осторожность, принимался напевать и насвистывать, без умолку хохотал над рассказами Робера о женщинах, на которые тот был большой мастак.
Немудрено, что Мор-Замба и стал одной из первых жертв новой формы извечной войны между Фор-Негром и Кола-Колой. Случилось это всего за несколько дней до экзамена, в успешной сдаче которого он был уверен, ибо ремесло шофера знал теперь как свои пять пальцев, да еще запасся рекомендацией Сандринелли, о котором стало известно, что, не сбросив окончательно маску директора школьного городка, он сделался тайным советником премьер-министра нового правительства колонии. Мор-Замбу арестовали днем, ближе к полудню: возвращаясь из Эфулана, он был остановлен при въезде в Кола-Колу для обычной проверки документов, которую на этот раз производил мамлюк в штатском, известный до сих пор своим сочувствием, если не преданностью идеям национально-освободительного движения; иные утверждали даже, что он тайный рубенист. Но в то утро лицо у него было словно каменное, а глаза так и бегали по сторонам — как у палача, который получил приказ действовать без снисхождения и разом выкинул из головы все понятия о простых человеческих отношениях. Он взял бумаги, которые протянул ему Мор-Замба, предварительно сунув в них несколько ассигнаций, небрежно повертел их в руках, но водителю не вернул.
— Ни с места! — приказал он по-французски и, обойдя грузовик, залез в кабину и уселся рядом с Мор-Замбой.
— What i', my brother? Что случилось, браток? — не переставал повторять Мор-Замба на пиджин и на банту.
Невозмутимость, которую колейский активист пестовал в себе вот уже больше года, готовясь к экзамену, помогла ему теперь выбрать безукоризненную линию поведения: даже почувствовав, что дело принимает серьезный оборот, он не проявил никаких признаков тревоги или простой нервозности. Самообладание его было таково, что он даже подмигнул сидевшему рядом мамлюку, который, судя по всему, думал вконец застращать своего собеседника, обращаясь к нему только по-французски. Мор-Замбе показалось, что в этой атмосфере страха жесткий этот язык наконец-то нашел себе идеальное применение.
