Тогда он стал специально стучать. Мать дала ему подзатыльник и столкнула с колен. Мальчик сел напротив, продолжает:
— Холодно!
— Надо было спокойно сидеть, — говорит женщина.
У меня зонтик с изогнутой ручкой, и я вешаю его на поручень над головой. Мальчик достает из кармана мятые бумажки и — улыбнулся.
— Что это? рисунки? — спрашиваю я, пытаясь ответить ему тоже улыбкой. — Покажи.
Мальчик протягивает.
— Это мама? — спрашиваю.
— Нет, это тетя.
— А я думал, мама.
Мальчик по-прежнему улыбается. Мало того, он глядит на кончик носа, повернувшись к матери.
— Не кривляйся, — говорит она.
Трамвай поворачивает все еще в поле. Зонтик раскачивается у меня перед глазами. Я снял его с поручня и спросил у мальчика:
— Ты учительнице тоже так улыбаешься?
Мальчик промолчал. Мать отворачивается от него и смотрит в окно. Старик опять сидя заснул. В окне показались коровы.
— Посмотрите, какое у него выражение лица! — воскликнула женщина, обращаясь будто бы ко мне.
Я глянул в окно и увидел пастуха. Он стоит у края оврага и точно так же кривляется, как мальчик; затем я понял, что он не кривляется и не улыбается — а у него всегда такое лицо. Трамвай проехал мимо. Пастуха уже не видно. Только чахлые кустики. Неожиданно среди них вырастает котельная, из железной трубы валит черный дым.
— В школу сегодня не пойдешь? — спрашиваю, повернувшись к мальчику.
— Пойду.
— А тебе во сколько?
— К двум.
— Не успеешь.
Мальчик ничего не ответил. Я вернул рисунки и повторил:
— Никак не успеешь. Сейчас уже полвторого, — сказал, поглядев на часы.
— Сегодня не пойду? — с надеждой спрашивает мальчик у матери.
— Не стучи, — говорит она.
Он опять специально застучал.
— Получишь, — сказала мама.
— Не успею, — сказал мальчик. — Еще надо домой за портфелем зайти.
— Пойдешь ко второму уроку.
Мальчик вновь занялся рисунками. Прослюнявив их с обратной стороны, начал обклеивать ими лицо дедушки. Тот раскрыл глаза, но не двигался и покорно сидел, не шелохнувшись, как мумия, за все время не проронив ни слова. Женщина с помпонами закричала на сына:
— Что ты делаешь?!
Мальчик глянул на меня.
— Тетя вверх ногами, — заметил я.
Старик дрожащей рукой смахнул рисунки с лица. На щеках у него остались какие-то линии. Стараясь разгадать эти линии, я задумался и задремал.
Приснилось: река течет не вдоль берегов, а от одного берега к другому; вода очень прозрачная — на дне растет клубника. Я даже заметил гнилые ягоды. Протянул руку и проснулся.
Трамвай грохочет по городу. Я увидел в окне котлован, у кромки его — гору черепов и тут же несколько пустых бутылок из-под водки. Трамвай остановился. Я спохватился и вышел.
Не успевшая пожелтеть листва осыпается охапками. Облака на небе — словно клубки мускулов. Ветер сумасшедший. Все чаще выглядывает солнце. Я перешел с теневой стороны улицы на солнечную и, оглянувшись, увидел: какая синь — там, где я только что шагал. Над крышами небо уже обнаженное, яркое, цвета небесной крови.
Вдруг из-за угла прямо на меня выскакивает пожилой мужчина с синяками на розовом и пухлом лице. Я сделал шаг в сторону и направился дальше, но мужчина бросился за мной с некоторым даже нахальством, казалось бы, совсем не свойственным его интеллигентному виду и ясной улыбке.
— Извините! — воскликнул мужчина. — У вас не найдется два целлофановых мешочка?
— А одного вам мало? — спрашиваю; тут я заметил, что мужчина босой.
Он пояснил:
— А то меня домой не пустят.
— Пакетов у меня нет, — говорю резко и — смягчился: — Можно зайти в магазин и купить. У вас есть деньги?
— Как раз денег у меня нет.
— Давайте зайдем в магазин — мне все равно надо, — говорю. — Я вам куплю.
— Буду очень благодарен, — раскланялся незнакомец.
Я открыл перед ним дверь, и мы вошли в магазин.
— Вы хороший человек, — продолжал незнакомец. — Я как увидел ваше лицо, так и бросился к вам. У вас на лице написано…
Я молчу, хмурясь. Мы поднимаемся по скользким, вылизанным ступеням.
— Наверно, вам очень холодно по ним подниматься, — говорю.
— Нет, ничего, — отвечает незнакомец.
Он шлепает очень звонко по бетону. На втором этаже продавщица закричала на нас:
— Вы что, не видите — обед!
Мы поворачиваемся — и стали спускаться — так же торжественно…
— Извините, что я в таком виде и без рубля в кармане, но к завтрашнему дню… — пробормотал незнакомец.
— Я сегодня уезжаю, — говорю.
— Ах, как жаль, — огорчился мужчина. — А как далеко вы уезжаете?
— В Америку, — говорю, чтобы отвязался.
Наверх поднимается девочка с сеткой. Гулкое помещение наполнилось звоном пустых бутылок.
— Еще обед, — говорю девочке, но она на мои слова не обратила внимания и продолжает подниматься.
— В Америку?! — с отчаянием закричал незнакомец, когда мы вышли на улицу.
— Если пройти в ту сторону — должен еще быть магазин, и обед там с трех до четырех, — говорю. — Надо поторопиться…
Мы спешим по улице. Прохожие оборачиваются на нас, поражаясь не столько босым ногам, сколько несоответствием моим и моего спутника во всех отношениях. Я замечаю: на нас обращают внимание все подряд, и это меня развлекает. Плохое настроение, которое с самого утра тяготило меня, сменилось самым превосходным. Я шел и посвистывал.
— Жалко, что вы уезжаете, — сказал незнакомец, — вы хоть адрес оставьте.
— В Америке?
— Да.
— Я не знаю в Америке адреса, — говорю.
— Тогда вы оттуда напишите мне, — попросил он. — Запишите адрес.
— У вас есть чем писать?
— Нет, но вы легко можете запомнить.
— У меня плохая память, — говорю, махая зонтиком.
На лбу у незнакомца образовалась глубокая складка. Она приподнялась, а все лицо опустилось.
Я заметил, как бедняга переживает, и поспешил:
— Говорите, говорите, я обязательно запомню!
Теперь я посочувствовал по-настоящему, и у меня появилось желание помочь ему ощутимее, чем просто купить целлофановые мешки на ноги, но тут увидел женщину в куртке с помпонами из искусственного меха и в шляпе с помпоном. Она уже, видно, отправила мальчика в школу. Она брела навстречу, глядя вниз. Помпон вздрагивал при каждом шаге над самой переносицей. Ему же место было немного сбоку. Незнакомец рядом что-то кричит, какие-то цифры, будто из них складывается счастье. Я подошел к женщине и поправил на ней шляпу. Женщина подняла голову, и я увидел, что обознался. Но она не стала возмущаться — на ее лице просквозила благодарность. Я понял: за всю жизнь никто к ней — как я — не подошел — и не поправил шляпу.
Отправился сначала к Анарееву — у него дома никого, тогда — к Филе.
— Ушел от Любы, — объяснил я ему. — Можно, оставлю чемодан?
— Оставляй, — сказал Филя и добавил: — А у меня все наоборот.
— Что такое?
— Ушла жена.
Зазвонил телефон, и Филя передает мне трубку.
— Кто это? — удивляюсь.
— Сам знаешь — кто, — усмехнулся Филя. — Как она чувствует, где ты!
Услышав знакомый голос, я приуныл.
— Анареев приглашает нас в ресторан, — залепетала по телефону Люба, — а я не хочу, чтобы он знал, что мы уже не живем вместе.
— Не ходи с ней, — прошептал Филя, но Люба так настаивала, что я согласился.
— Дурак! — сказал мне Филя.
В ресторане вместе с Любой меня ожидала Ася, а ее Анареев, как всегда, опаздывал. Электричество здесь не включали — в зеркалах отражались фонари на улице. Молоденькая официантка зажгла у нас на столе свечу на подсвечнике. Я не мог оторваться от голубых глаз официанточки. В полумраке они светились, вобрав в себя огни от всех фонарей и свечек. Официантка повернулась ко мне, умоляя, чтобы я так не пялился на нее, и я посмотрел в окно. Прохожие стали оглядываться — уж не знаю, куда смотреть, — решил размять ноги… Выйдя из туалета, не мог при свечах найти Асю и Любу; ходил от одного столика к другому, заглядывал в лица дамам, пока не увидел голубоглазую официантку, и я бросился к ней.
Выяснилось, что в ресторане два зала, — между ними туалет, и я из туалета вышел в другой зал, перепутал дверь, как всегда. Я так растерялся, что официанточка не могла удержаться, чтобы не захихикать, и, если бы я специально захотел познакомиться — ничего бы не вышло, а так ничего не стоило взять у нее телефон.
Когда я вернулся, Люба спрашивает:
— Ну что — познакомился?
— С кем?
— Сам знаешь — с кем!
— С кем я мог познакомиться в мужском туалете?
— Я не знаю, где ты был, — заявила Люба, — но у тебя на лице написано, с кем ты сейчас познакомился…
