Наконец прибежал Анареев.
— Почему вы, Ася, опоздали?! — запыхавшись, закричал на жену — да еще на «вы», в то время как сам опоздал на полтора часа.
Рубашка у него на спине и под мышками взмокла, и он платочком вытирал пот со лба.
— Что будем пить: водку или самогонку?
— Конечно, самогонку.
— Ездил на выходные в деревню, — Анареев, присаживаясь за столик, достал из портфеля бутылку. — Чем это пахнет? — покрутил недовольно носом. — Как в парикмахерской! А, это пахнет цветами, — догадался он и, размахивая руками, едва не опрокинул со столика вазу.
Проходила мимо официантка и оглянулась. И я оглянулся на нее, а Люба заметила. Подхватившись, она размахнулась, чтобы закатить мне пощечину, но ей помешал стол, заставленный тарелками, еще ваза с цветами, и Люба попала не в меня, а в Анареева, который сидел рядом.
Он выпучил глаза, ничего не соображая, и я поспешил ему разъяснить, что пощечина предназначалась мне, но Люба промахнулась. Весь вечер был испорчен. Люба расплакалась и долго не могла успокоиться. На нас оглядывались. Анареев поспешил расплатиться и, выходя из ресторана, спросил у меня:
— Почему твои женщины всегда плачут?
— Люблю плакс, — ответил я.
Любу нельзя было оставить, и мне пришлось провожать ее. Всю дорогу она прохныкала, но потом успокоилась и пожелала погулять вокруг дома.
— Мне еще ехать, — напомнил я, сам не зная, куда поеду.
— Куда ты ночью? — сказала она. — Ляжем спать в разных комнатах.
Никак я не мог уснуть. Долго ворочался и, когда под утро задремал, увидел сон: ночь и плеск волн. Я плыву по какому-то каналу. Рядом еще люди с узлами на плечах, и мы будто пересекаем какую-то границу. Канал суживается, так что можно проплыть только по одному, а по сторонам сваи. Волны плещут о сваи. Тут я проснулся и поднял голову. Я не мог понять, что это капает, и — закапало быстрее; кажется, сейчас польется струей. Не сразу я сообразил — это не капает, а часы тикают.
Я глянул на стрелки на часах и вскочил. Поспешил умыться и одеться, но Люба, наплакавшись вчера, еще не встала, а мне неудобно было, не попрощавшись, уйти. Слоняясь из угла в угол, я обрадовался, когда она позвала меня. Она еще лежала в постели и, глядя в потолок, спросила:
— Почему у нас не получилась жизнь?
— Кто-то у тебя был такой, — стараясь не обидеть Любу, начал я, — кого ты очень любила, и ты хотела, чтобы и я был такой, но я не такой. Наверно, я оказался самый никудышный.
— Почему ты так думаешь? — сказала она, поднимаясь из постели и обнимая меня. — Другие еще бестолковее! Если бы ты знал, как с Анареевым…
— Ну и как?
— Да никак.
— Когда ты успела с ним? — удивился я.
— Когда ты был в деревне, — ответила Люба, невинно улыбаясь.
— Ладно, мне надо ехать, — прошептал я, гладя ее, теплую, из постели. — Ну что еще… — Звонит телефон, а она в меня вцепилась, не отпускает. — Ладно, — освобождаюсь из ее объятий, — надо подойти к телефону, мало ли кто, — и, услышав Анареева, обрадовался: — А мы только что тебя вспоминали.
— Как вчера доехали? — спросил он и, не дожидаясь, что я отвечу, добавил: — Почему ты так одеваешься?
— Как — так?
— На тебя в ресторане все оборачивались, — сказал Анареев. — Купи себе приличный костюм — и у тебя пойдет по-другому жизнь. У тебя есть деньги?
Выйдя от Любы, хотя денег не было, я поспешил в магазин, чтобы выяснить, как сейчас одеваются. Чего я ни перемерил — всякий раз боялся в зеркало посмотреть, костюмы с иголочки висели на мне, как на пугале, и я понял: дело не в одежде…
Продавщица спросила, какой я хочу костюм, а я не мог объяснить, пока не сообразил:
— Не такой, в каком хоронят…
— Вам лучше зайти в другой магазин, — посоветовала она, но не сказала — в какой, и я вышел на улицу.
Опять снег, когда давно уже по календарю весна. В голове одни неприятные мысли, и тут я вспомнил, что познакомился вчера с официанточкой. Позвонил ей из автомата и договорился завтра встретиться — настроение сразу подскочило. Я не туда повернул и попал в какое-то пустынное место. Я люблю такие места и люблю идти куда-то дальше и чего-то ожидая. Я не заметил, как снег перестал падать. Вокруг так бело, что больно глазам, и если так изо дня в день больно, и небо такой же ровной серой пеленой со всех сторон, то сам не знаешь, какой хочется душе костюм.
Я прибрел к железнодорожным путям. Стежка вдоль них угадывалась под навалившим снегом, и я направился к вокзалу. Как хорошо сейчас выпить и как будет тогда радостно среди этого белого со всех сторон. И эта тоска, когда снежная чистота сливается с небесной, превращается, если выпьешь, в сердечное веселье, и будешь падать в снег, как в детстве, катаясь на санках с горки. Я так размечтался, что зашатался, будто пьяный, и мне стало радостно брести по снегу, как начал накрапывать весенний дождик.
Я пришел за чемоданом к Филе. Он не заметил моего прекрасного настроения, однако вспомнил про ресторан:
— Как вчера погуляли?
Я весь мокрый, дрожу, а этой ночью долго не мог заснуть, и глаза слипаются, будто действительно хорошо вчера погуляли.
— Да, — говорю, — погуляли. Можно я полежу на диване?
Только лег — зазвонил телефон. Филя поднял трубку и позвал меня.
— Люба? — спросил я.
— А кто же еще, — ухмыльнулся Филя.
— Я хочу, — сказала Люба по телефону, — чтобы ты приехал ко мне.
— Ты не представляешь, как я устал, — вздохнул я, слыша, как барабанит дождь по жести за окном.
— Тогда я приеду к тебе.
Я повернулся к Филе.
— Ты не против, если приедет Люба?
— Пускай приезжает, — сказал Филя, — и поможет помыть пол.
— Я тоже могу помыть пол, — раздался из кухни женский голос.
Филя подмигнул мне, и я прошел за ним на кухню, где женщина с распущенными рыжими волосами жарила рыбу.
— Будешь в муке валять? — спросил Филя у нее.
— Не буду.
— Ты же раньше валяла.
— А сейчас не валяю.
— Почему ты сейчас, Нина, не валяешь?
— Ну, вот раньше валяла, — отвечает, — а сейчас не валяю.
— Ты что, Филя, не понимаешь; одно и то же всю жизнь надоедает, — поясняю, — и надо хотя бы в мелочах добиваться разнообразия.
— Но и это по существу ничего не меняет, — заметила Нина.
— А перевернуть всю жизнь по существу невозможно.
— Почему?
— Невозможно повернуть вспять реку.
— Перестаньте молоть чепуху, — сказал Филя.
— Почему? — обиделась Нина.
Только сели обедать, звонит в дверь Люба. Филя открыл и пригласил Любу к столу, а она, поздоровавшись с рыжей Ниной, восхитилась:
— Какие у вас красивые волосы!
— Я их сегодня покрасила, — похвасталась Нина.
— Я тоже хотела бы покрасить.
— Могу вас научить.
— Не надо, — сказал я.
— Научите, — лишь бы мне наперекор попросила Люба. — Я хотела бы еще подкоротить волосы, а то здесь, — она показала на затылок, — так греет, что иногда дурно становится, а вам греет?
— Иногда, — задумавшись, ответила Нина. — Поехали ко мне, — предложила, — я тебя подстригу и покрашу волосы.
— Я хочу еще рыжее, чем у тебя! — подхватилась Люба, также перейдя на «ты», и я вышел с Филей, чтобы подать женщинам пальто.
Когда дверь за ними захлопнулась, я вздохнул, а вслед за мной и Филя вздохнул, и я поинтересовался, что это за Нина.
— Моя первая любовь, — ответил Филя.
Вспомнив, что от него ушла жена, я посоветовал:
— Тебе сейчас первая любовь ни к чему, найди какую-нибудь легкомысленную девчонку.
— Я думаю, — сказал Филя, — лучше выпить.
Он стал собираться в магазин, а я, когда вышли из квартиры, оглянулся с чемоданом.
— Украли номер!
— Какой еще номер?
— С двери, — показываю.
Филя махнул рукой; когда ушла жена — не жалко номера, и мы скорее выбрались на улицу.
— Кому-то стало жарко, — показываю на пальто в снегу у ворот больницы.
— Странно, что никто не поднял, — удивился Филя.
— Наверно, только брошено. Мы, — говорю, — первые…
— Нет, уже давно лежит, — возразил он. — Я, когда ходил за рыбой, уже валялось. И еще — вон! — костыли — обрати внимание…
— Тогда все понятно!
— А я не понимаю, — пожимает плечами.
— Произошло чудо, — говорю. — Мы свидетели.
Филя — в магазин, а я поспешил с чемоданом к Анарееву. На остановке долго ожидал автобуса; собралась толпа — и я столкнулся со своей первой любовью; она тут же отвернулась от меня к пьяненькому мужу. Если бы я женился на ней — может, и я стал бы таким. Никогда не чувствовал, а сейчас почувствовал себя счастливым, что так живу, как я живу.
Пришел к Анарееву — дома одна Ася.
— Чего ты такой?
— А ты заметила? — удивился я. — Встретил сейчас на остановке свою первую любовь, — как ни в чем не бывало говорю, — сделал такое лицо, будто вижу ее впервые, и отвернулся.
