– Тогда – вертолет, – натянуто пошутил Захар. – Аркадий Викторович… выезжаю, конечно, а что стряслось?
– Давайте, мигом! Вы с ума сойдете, обещаю вам!
…Он поймал такси буквально возле дома – помимо других везений, в его жизни было еще и это: такси или любая попутка выныривали из-под локтя, стоило только руку поднять, – и минут через десять уже всплывал на третий этаж в знакомом лифте с разболтанными чугунными дверцами.
Дверь открыл сам Аркадий Викторович – взъерошенный, со вздыбленной какой-то, вычесанной вперед бородой (у Захара мелькнуло: Иван Грозный, только что порешивший сына).
– Тихо, – прошептал коллекционер, – Валерия Викторовна спит. Идемте в кабинет. – Накинул цепочки, задвинул засовы и рукой махнул, углубляясь в темный коридор, – словно леший заманивал в чащу…
На зеленом сукне массивного антикварного стола белели три листка, размером в пол-листа писчей бумаги каждый. И поскольку Захар остановился в дверях, Босота, с блестящими в свете настольной лампы глазами, опять пригласительно махнул рукой, завершив жест на – уже видно было – рисунках.
– Ближе, ближе… Приготовьтесь!
Тот подошел, склонился над листками и сразу выпрямился, подняв на коллекционера глаза.
– Да! Да! – торжественно проговорил Аркадий Викторович. – Вы не ошиблись!
Каждый из выполненных пером рисунков являл обнаженную женскую фигуру: грузная старуха, сидящая на лавке рядом с круглой деревянной бадьей; повернутая спиною к зрителю круглобокая молодуха, энергично скребущая мочалкой бедро, и анфас – юная девушка, что доверчиво смотрит прямо на зрителя: на голове обернутое чалмою полотенце, на ногах – трогательные тапочки.
И рука гениального рисовальщика – ясное параллельное движение линий, осязательная объемность фигур, их движение как бы навстречу зрителю, – и главное, подпись, не оставляли сомнений в авторстве. Всего две буквы: маленькая пузатая латинская D, как в приземистой избе сидящая внутри квадратной А. Немецкая дотошность и виртуозная точность деталировки даже в подписи: Альбрехт Дюрер.
– Похоже на этюды к картине или гравюре… – задумчиво проговорил Захар. – Замечательные копии…
– Копии?! – странно улыбнулся Босота. – Посмотрите на обороте.
Захар двумя пальцами осторожно перевернул желтоватый плотный лист. Там стоял простой лиловый штамп с двумя словами по кругу: Kunstverein Bremen.
– Вы когда-нибудь слышали про «Бременские рисунки»?.. Сядьте, Захар, я сейчас чаю заварю. Я ведь часа три как с самолета, от волнения с утра ничего не ел… Поверите, до сих пор меня не отпускает какая-то безумная дрожь, странное сочетание охотничьего азарта с мандражом петляющей дичи. Все мне казалось, что за мной гонятся, настигнут и убьют.
Он вышел, тихонько притворив дверь, и минут через пять из кухни донеслось пыхтение чайника, звяканье ложки о края серебряной сахарницы. Эти несколько минут Захар отрешенно смотрел на рисунки, так просто, так свободно лежащие на столе. Это были гениальные рисунки, и… и он мог бы их воспроизвести. Наверняка знал: мог бы. Воспроизвел бы в непогрешимой точности легкие, одновременно сильные линии – то золотое сечение искусства, от которого перехватывает дыхание где-то в области диафрагмы. Золотое сечение искусства? Но тогда – что есть индивидуальность художника? В чем она заключается? И где та грань, за которой ее можно разглядеть?
Наконец, вернулся Аркадий Викторович с подносом в руках.
– Здесь сядем, – проговорил он, расставляя чашки на письменном столе, подальше от рисунков. – Придвигайтесь. Вот, печенье, мармелад… то, что на виду стояло. Не хотел в холодильнике шебуршить, пусть Валерия Викторовна почивает, оно и нам здоровее будет… История так называемых «Бременских рисунков», Захар, это история графа Монте-Кристо в советском варианте. Коротко так: перед самым концом войны наша инженерно-саперная бригада заняла под постой замок Карнцов, это под Берлином. И совершенно случайно, с подсказки угнанного немцами работника-украинца, бойцы обнаружили замурованный подвал, в который дирекция бременского Кунстхалле перевезла, спасая от бомбежек, бесценные сокровища – порядка полусотни картин, тысячи две рисунков и три тысячи листов печатной графики. Откуда это стало известно? Капитаном бригады был некто Виктор Балдин, реставратор Троице-Сергиевского монастыря. В ночь обнаружения тайника он был в карауле, и к началу грабежа не поспел – солдатики уже разобрали себе «картинки с голыми дамочками». Ну, а всякое там фуфло, вроде пейзажей или портретов каких-то военных, попов и прочих скучных горожан, побросали на пол и прошлись по ним сапогами… Когда Балдин вернулся из караула, то все уже было разграблено, и он принялся подбирать, что на полу валялось – по его свидетельству, был там и Рафаэль, и Ван-Гог, и Рубенс… Пока добирались на родину, он обменивал у однополчан на трофейное добро то один рисунок, то другой… Но, конечно, много чего осталось в котомках и чемоданах у простых отличных ребят, наших отечественных героев, нормальных мародеров. Потом, с течением времени – это длинная история, – всплывало то одно, то другое… Не суть важно. Очень многое до сих пор числится среди пропавшего. Например, Дюреровская «Женская баня»… – Он кивнул на рисунки. – Перед нами, думаю, как верно вы заметили, этюды к ней…
– Аркадий Викторович… – помолчав, проговорил Захар. – Памятуя ваши уроки: «любая бумажка – плошка – холстушка должна иметь безупречный провенанс».
– Безупречнейший! – шепотом перебил Босота, придвигаясь к Захару. – Хоть сию минуту беги с ним на любой мировой аукцион… Так слушайте же чистейший алкогольный провенанс… – Он размешал в чашке сахар, вынул ложечку и аккуратно отхлебнул глоток. – Вот… Вот о чем я мечтал всю дорогу – о блаженстве горячего чая… Пейте, Захар, история длинная… Уже месяца два ко мне ходила на консультации пара. Он – обрусевший грузин, породистое тяжелое лицо, орлиный нос, такой потертый осанистый господин, и его новая жена, третья, косит под культурные запросы, шмыгает по спектаклям, но глазки неутомимые и ноги, так, знаете, беспокойно перекидывает одну на другую, изобличая перманентную неудовлетворенность… Ну, не суть. Я им помог, ее чуток успокоил, ему, наоборот, дал кое-что вдохновляющее… Дня три назад явились в последний раз с благодарностями… Он – человек энергичный, полновластный, с какими-то солидными, так, знаете, невнятно проговариваемыми доходами. Расплатился достойно, отлакировал гонорар отличным грузинским коньячком, и вдруг, чуть ли не в дверях уже, говорит: «Аркадий Викторович, я вот, смотрю, у вас по стенам картины разные, рисунки… в основном, женщины голые… все по теме вашей профессии. Извините, если невпопад, но хочу сделать вам подарок. Может, это ерунда какая, не знаю. Не понимаю в этом ни черта. А вы, может, оцените. А, может, и выкинете…».
И достает из кейса рисунок – вот этот, средний, «женщина с мочалкой» – это я так мысленно, для себя, ее назвал. Беру его в руки, вижу подпись, вижу штамп… Главное, думаю, в обморок вот тут не упасть во весь свой рост.
«Ну что ж, – говорю. – Рисунок совсем неплохой, художник вполне профессиональный. Спасибо. А откуда он у вас?»
«Да понимаете, партнер у меня в Красноярске, начальник цеха на одном заводе, вдаваться не буду Поставлял нам некоторые детали… Парень хороший, давно его знаю, но как-то в последнее время стал сильно зашибать. Был я там недавно по делу, выпили мы, посидели. А у него отец умер – хороший дядька был, хлебосольный такой, фронтовик… Стал Юрка после бати разгребать барахло – квартиру-то надо в ЖЭК сдавать, – ну и нашел какие-то картинки, все неприличные. Видать, раньше батя их прятал – все-таки в семье подрастали три пацана, чтоб, мол, ручонками в штанах зря не шарили… Ну, а у Юрия у самого дети – как такое в дом занесешь – правильно? – хоть и память об отце – судя по штампу, картинки еще трофейные, с Германии. Папаня его был ветеран войны, кавалер орденов и медалей, в школах на День Победы перед ребятами выступал… Так вот, Юрка стал эти картинки друзьям раздаривать. Мне тоже подарил. Я взял – неудобно отказываться. Но, откровенно говоря, не любитель я такого искусства – ну что это за фигура, вся дряблая, смотрите, – когда я могу моей красоткой Тамарой любоваться».
И взглядом ласкает свою красотку, тощую, как святые мощи.
Не буду рассказывать вам, Захар, чего мне стоило нащупать в окольнейшем разговоре название завода, фамилию этого его партнера – я ведь понимал, что искать придется через заводской отдел кадров.
Утром уже сидел в самолете – вы же знаете, у меня в «Аэрофлоте» свои ниточки-паутинки.
Короче: парень, как оказалось, не просто зашибает, а страдает алкогольной зависимостью уже много лет. Парились мы с ним в баньке – можете вообразить, чего мне это стоило, с моим-то давлением, и двое суток я с ним болтался по всему Красноярску, с глазами, вылезающими из орбит. Кому раздарил пять рисунков, он решительно не помнил. Удалось вычислить еще двоих алкашей-собутыльников, у которых за ящик водяры я вытянул «срамные картинки», вот эти. Остальные пропали безвозвратно – ни слуху, ни духу, – а я уже не мог дольше задерживаться. Но и это – не конец истории.
