Лейтенант Стивен Нейл сидел у залитого дождем окна и провожал взглядом пейзаж, однообразный, как северное море. Волосы у Стивена были вьющиеся, но светлые, коротко стриженные; переносицу украшали круглые очки. Военная форма сидела не без некоторого щегольства, выдававшего в нем человека, всю войну ни разу не подходившего к линии фронта ближе, чем на выстрел «ФАУ-2». Впрочем, его заслуги перед Англией были несомненны: Стивен был математик, точнее – криптограф, иными словами, один из тех, кто в засекреченных лабораториях Блетчли-парка расшифровывал коды немецких подлодок, чтобы вернее навести на них наши корабли.
Принято считать, что математикам чужды эмоции. Между тем Стивену было всего двадцать пять, и, как положено молодому человеку его лет, он был безнадежно влюблен. По тому, глядя на мокрое стекло, он воображал золотистые локоны и нежный профиль той, к которой его мчал через серые холмы Корнуолла поезд, и радовался, что его шеф, майор Энтони Лиманс, легко дал ему увольнительную и попросил всего лишь докладывать, если Стивен заметит что-нибудь подозрительное.
Но что подозрительного может быть в такой медвежьей глуши? Тем более теперь, когда война в Европе окончена.
Пожилой мужчина vis-a-vis Стивена тоже был погружен в свои мысли, однако взгляд его, вместо того чтобы устремиться к окну, был прикован к страницам журнала, в начале путешествия извлеченного из потрепанного портфеля.
Двое пассажиров в соседнем купе представляли собой престранную пару: грустная молодая женщина в коричневой накидке и коротышка в черной сутане католического священника, похожий на грубо вырезанного из дерева Ноя с игрушечного ковчега. Они тоже молчали. Женщина читала книгу, а священник, казалось, пристально разглядывал своих спутников сквозь толстые стекла очков.
Дождь ли тому виной, ритмическое ли покачивание вагона, но постепенно глаза соседа Стивена закрылись, и журнал выпал из его рук. Отвлекшись от фантазий о прелестной Злате, Стивен нагнулся: на обложке было написано «Журнал теоретической физики», и это дало новое направление его мыслям.
– Простите, вы физик? – спросил он своего спутника.
– Когда-то был, – ответил тот, – во времена, когда физика еще была наукой.
– Мне кажется, как раз сейчас физика становится наукой по-настоящему! – горячо воскликнул молодой человек. – Мы как никогда близки к разгадке тайны строения атома!
– Ученые не разгадывают тайн, тайны – территория мистиков. И каждая тайна, разгаданная ими, только нагоняет еще больше туману, в котором еще проще одурачить простофиль, охочих до модных теорий.
Стивен замолчал, сбитый с толку таким неожиданно страстным ответом.
– Простите, что вмешиваюсь в ваш разговор, – услышал он голос низенького священника, – но я услышал, что вы говорите о вещах, к которым я имею самое прямое, я бы сказал – профессиональное отношение.
Стивен с досадой обернулся к священнику, однако круглое лицо патера было столь простодушно, что раздражение тут же покинуло юношу.
– Разве святой отец – физик? – спросил он.
– Нет, что вы, – и священник смущенно улыбнулся. – Я не так умен, чтобы разбираться в современной науке. Но вы говорили о мистиках, а мне, в силу моей работы, приходится иметь с этим дело.
– Я говорил о мистике в переносном смысле, – сказал пожилой мужчина. – Я не имел в виду все эти ваши превращения вина в кровь и тому подобное.
– Странно, что вы заговорили о превращении, – пробормотал священник, – и именно сегодня, в преддверии…
– Впрочем, – продолжал мужчина, – так называемая современная физика причудливее вашего религиозного шарлатанства. Если у вас вино становится кровью, у копенгагенцев вино одновременно является и вином, и кровью и окончательно превращается в то либо в другое, лишь когда делаешь первый глоток. Они называют это «эффектом наблюдателя».
– Я слышал о таком, – кивнул Стивен, – мне показалось забавным…
– Вам показалось забавным? – резко сказал мужчина. – Интересно, показалось ли бы забавным святому отцу, если бы богоматерь превращалась в Иисуса?
– Богоматерь не превращается в Иисуса, – смиренно сказал священник, – но Бог, как мы знаем, един в трех лицах. Мне кажется, это близко к тому, о чем говорите вы.
Мужчина фыркнул:
– Электрон-отец, электрон-сын и электрон-святой дух. Очень смешно.
– Вы обвинили современных физиков в том, что, раскрыв покров одной тайны, они приносят на смену ей еще одну, – сказал священник. – Но как раз это и доказывает, что если они и мистики, то настоящие. Истинные мистики ничего не оставят в тени, а тайна так и пребудет тайной. Это мистику-дилетанту не обойтись без покрова таинственности, за которым всегда прячется нечто вполне тривиальное.
– Это слишком сложно для меня, отец…
– Патер Фейн, с вашего позволения, – сказал коротышка.
– Профессор Эванс, – склонил голову физик.
Юноша тоже поспешил представиться, и только молодая женщина по-прежнему хранила молчание. Ее тонкие бледные губы были сжаты, черные локоны обрамляли бледное лицо, подобно траурной раме, а вся неподвижная фигура, казалось, выражала скорбь.
Как кошка. Как будто у нее девять жизней. Девять – или ни одной. Падает на четыре лапы, хвост трубой. Черный дым. Если умирать – то тоже девять раз. Маленькая смерть кошки. Совсем маленькая смерть. Девять маленьких смертей. Девять тысяч смертей. Девять миллионов.
Черная шерстка или рыжая. Красная от крови. Рыжая от ржавчины. Колючая проволока, пропущенная сквозь плоть. Дети переминаются с ноги на ногу. Улыбаются. Они улыбаются, ты видишь – они улыбаются! Улыбнись, улыбнись тоже. Но кузов полон. Ценный груз. Вповалку, без различия.
Фотографии не умеют кричать.
Life значит «жизнь».
Они называют это иронией. Немецкие романтики. Романтики. Немецкие.
Вповалку, без различия. Стук колес по рельсам. Проволока через плоть, крест-накрест через окно. Поезд, поезд полон. Ценный груз. Девять тысяч маленьких смертей.
Когда я умру, я умру одна. Мне повезет. Если мне повезет.
Я тренируюсь. Каждый день, каждый час. Как кошка. Девять тысяч раз. Девять миллионов.
Колеса по рельсам – как метроном. Чтобы не сбиться. Раз за разом. Чтобы успеть, пока поезд не остановился.
Они сошли на мокрую от дождя дощатую платформу. Ну да, все четверо приехали в один и тот же приморский городок, скорее даже – деревушку. Стивен хотел помочь женщине понести чемодан, но, когда протянул руку, она отшатнулась. Патер Фейн взял ее за локоть и что-то тихо сказал.
Стивен обогнал их и следом за профессором Эвансом направился к единственной гостинице, высившейся в дюнах. Безлюдное однообразие пейзажа лишь подчеркивали редкие фонарные столбы, напоминавшие о городской цивилизации меньше, чем лесные деревья, и деревья несуразнее фонарных столбов в этом пейзаже. Молодой человек невольно задумался, насколько кажущийся беспорядок растущих тут и там сосен богаче и разнообразней упорядоченной структуры фонарей. Если бы кто-то захотел зашифровать здесь послание, только деревья могли бы послужить ему верными помощниками: столбы годились лишь на то, чтобы задать координатную сетку, внутри которой умелый шифровальщик мог бы скрыть достаточно информации, чтобы обеспечить Стивена работой на ближайшие дни.
По счастью, если Бог и говорил со своими созданиями символами, Он не унижался до математических головоломок. Старик не играет в кости – Стивен вспомнил Эйнштейна. Или теперь принято считать, что все-таки играет?
Он хотел было спросить об этом профессора Эванса, но тот, с неожиданной для его возраста резвостью, ушел далеко вперед. Стивен прибавил шагу, и тут его окликнули.
Юноша обернулся: прислонившись к дереву, на него смотрела женщина. Она была одета не по погоде, это сразу бросалось в глаза: шляпе с широкими полями, украшенной кружевной вуалью, полагалось защищать хозяйку от ярких солнечных лучей, на которые в ближайшие дни не приходилось надеяться. Довоенное платье немного старомодное, но даже неопытный в таких вещах Стивен понял, что когда-то оно было дорогим и модным.
Женщина молчала, только слегка качала бедрами и время от времени подносила ко рту зажженную сигарету: облачко дыма не давало различить лицо, и без того скрытое в тени.
Стивен поздоровался и уже собирался продолжить путь, когда дама сказала:
– Меня зовут Ольга.
Голос у нее был глухой и надтреснутый, и Стивен сразу уловил какой-то восточноевропейский акцент, так похожий на акцент Златы.
– Ольга Норманд, – сказала женщина после паузы, и Стивену показалось, что она смотрит на него вопросительно, будто он должен ее знать.
– Меня зовут Стивен, – сказал он, – я рад знакомству.
