Захар по всем правилам продублировал холст, который в этом не нуждался, недоумевая – к чему Аркадию Викторовичу столь абсолютное повторение ситуации. Наконец, приступил к работе. Коллекционер собирался присутствовать и вдохновлять, но впервые за все годы Захар довольно резко попросил не мешать ему, и тот безропотно подчинился…
Через две недели две «Венеры», два абсолютных близнеца дышали парным теплом обнаженного тела в кабинете Босоты.
Осунувшийся Захар с воспаленными глазами и подрагивающими от напряжения руками, молча выслушал восторги коллекционера, машинально принял и положил в задний карман джинсов внушительную пачку – Захар, что вы делаете, о боже, – вы хотите порадовать какого-нибудь трамвайного вора? – и едва попрощавшись, вышел.
– Наконец-то! – воскликнула Жука в дверях. – С милицией собиралась тебя искать, потаскун! Глянь в зеркало – во что ты превратился, в драного кота! Совсем заездили тебя девицы. Иди, мой руки, я принесла из «Штолле» кучу пирожков.
Он зашел за ширму – только переодеться в домашнее, – и когда минут через десять озадаченная Жука туда заглянула – она обнаружила распростертого на красном надувном матрасе своего племянника. Он лежал на животе, словно упал во весь рост да так и заснул; задний карман джинсов распирал какой-то прямоугольный предмет. Жука, нимало не задумавшись, наклонилась и ловко предмет вытянула. Им оказалась пачка крупных купюр.
– Ужас! – ахнула она. – Откуда?!
Пыталась растолкать племянника, но тот будто в обмороке пребывал.
– Бесполезно спрашивать, все наврет, – пробормотала Жука и головой покачала: – Вот уж, точно: пират!
* * *
Спустя несколько дней, где-то около полудня, его разбудил звонок.
– Захар Миронович? – спросил дружелюбный мягкий голос. – Вас беспокоят из Комитета государственной безопасности. Моя фамилия Шавырин, Михаил Сергеевич. Не могли бы вы приехать сейчас к нам на Литейный? Я вам пропуск выпишу.
Захар не очень удивился, приходилось уже слышать о подобных звонках. К тому же странно – он совсем не чуял опасности. Не тянуло холодным сквозняком ни от этого голоса, ни вообще – с той стороны. Впрочем, все равно – а пошли они все по прописке…
– К сожалению, не могу, – подделывая тон собеседника, озабоченно проговорил он. – У меня очень больна тетя, я дежурю у ее постели.
– Фанни Захаровна, – так же дружелюбно отозвался голос в трубке, – в данный момент завершает вторую пару в университете. Тема лекции: «Исторический фон драматургии Лопе де Вега»… – два-три мгновения сукин сын наслаждался воцарившейся тишиной на другом конце провода, затем добавил:
– Не беспокойтесь, Захар Миронович, это буквально на полчаса.
Пропуск действительно ждал его на столе у дежурного, перед входом на лестницу. Такой великолепный дом, обложен таким великолепным серым мрамором, а внутри такая скукотища…
Пока добирался, он прокрутил в голове целую пьесу диалогов на историческом фоне – что твой Лопе де Вега, Жука, – не сомневаясь, что беседа пойдет о Босоте, о его коллекции и надвигающемся отъезде. Возможно, и о близнеце «Венеры». Составил целый список ответов на вероятные вопросы, и был слегка взвинчен, но все же сквозняком не тянуло, нет…
– Я ненадолго, – зачем-то сказал он дежурному, забирая пропуск, и тот, сучий потрох, немедленно отозвался:
– Это уж как получится.
Потом он поднимался в старом, банально-подъездном лифте на четвертый этаж, долго шел безликими скучными коридорами, не встретив ни души, наконец, нашел нужный кабинет, постучал и вошел.
Комната показалась ему каким-то складом сейфов. Они стояли вдоль стен, на некоторых еще громоздились другие, поменьше. Стол Михаила Сергеевича – скучнейший канцелярский обшарпанный стол – был задвинут едва ли не к самой стене, так что сидящий за ним человек выглядел пленником. Михаил Сергеевич оказался рыхловатым тюхой, по виду – никаким не гэбэшником, скорее, младшим научным сотрудником в заштатной лаборатории. Он даже со стула не приподнялся, протянув руку Захару через стол, которым был зажат в углу.
– Присаживайтесь, – кивнул Михаил Сергеевич на один из стульев. Захар, помятуя о заднице Сереги Мануйлова, сожженной ипритом, сказал «благодарю», обошел указанный стул и сел на соседний. И сразу успокоился.
Затеялся бездарный и бессмысленный разговор – перебирание имен знакомых, забегаловок, в которых Захар бывал с друзьями, название его диплома, адрес, обстановка и посетители его с Андрюшей мастерской… Да-да, все вы знаете, все видите, и от судеб защиты нет, раздраженно думал он, стараясь сохранять на лице выражение участливого внимания. Отвечал охотно, подробно, абсолютно безинформативно, словно бы любуясь дурацкими мелочами. Такой вот я вдохновенный художник. Во что была одета – помню. Что говорила – простите, я же не журналист, мы художники, люди цвета, а не слов. Я, видите, и сам косноязычен… да и поддатые все мы были…
Вот-вот должен был возникнуть Босота со своей коллекцией (покартинно поименованной, если уж на то пошло?), своей австралийской фермой и назревающим отъездом… Но он не появлялся: ни он, ни Можар, ни туалетно-оружейный магнат Гнатюк… И это было странно, странно, невероятно… Вот откуда тянуло сквозняком…
Вдруг, посреди какой-то фразы, оборвав сам себя, Михаил Сергеевич взглянул на часы, снял трубку и, крутанув диск, проговорил совсем другим – собранным голосом:
– Павел Иванович, мы готовы.
И раза два угукнув, положил трубку.
И опять Захар шел – в сопровождении рыхлого мэнээса – по бесконечным пустым коридорам; поднялись они в лифте еще на этаж, опять шли… Ей-богу, не должен бы набирать вес уважаемый Михаил Сергеевич, при таких-то ежедневных прогулках.
Дошли до высоких двойных дверей, которые открылись в комнату с несколькими столами. Из этой комнаты вела еще одна дверь, обитая коричневым дерматином, с табличкой – мелькнули перед глазами золотые буквы – зам?зав?чины? – не успел прочитать, но в голове пронеслось… – вот где, вот где должен всплыть Босота… по чинам и почет… – белобрысый секретарь вскочил из-за ближайшего стола, отворил дверь, простершись по косяку, будто полураспятый… Они вошли: впереди Михаил Сергеевич, Захар за его спиной. И в тишине кто-то проговорил:
– Хорошо… иди…
Михаил Сергеевич слегка попятился, обошел Захара, тихонько притворил дверь и сгинул. А впереди оказалась большая комната с гигантским столом буквой Т и рядом стульев. И совсем не за столом, а сбоку, у окна, в кожаном кресле сидел человек в мундире, лет семидесяти, с сильно побитым оспой лицом, заурядной лысиной… и незаурядными въедливыми глазами, из тех, что вроде никогда не прикрываются веками.
– Кордовин… – медленно проговорил он. – Подойди-ка ближе, парень…
И когда «парень» подошел, тот, не сводя с него своих неусыпных глаз, сказал как бы самому себе:
– Правда: одно лицо. Это ж надо… Аж мороз по коже. Будто Захар Мироныч с того света…
И подбородком кивнул на кресло напротив:
– Садись давай. Это ведь твоего деда кабинет… Вот тут он и застрелился.
И вмиг из головы Захара унеслись шелестящей лентой Босота – Можар – картины-аргентины… и в гулкой тишине остался только этот кабинет, с до сей минуты не остывшим выстрелом, и побитый оспой старый чекист.
– Вы знали деда? – отрывисто спросил Захар.
Тот усмехнулся:
– Знал! Твой дед меня из беспризорщины, из уголовщины вытащил, а мог за решетку отправить: я у него в парке на Крестовском на Первое мая бумажник вытянул. И попался. Он меня прямо за руку цапнул – реакция у мужика была поразительная: он и стрелял снайперски… Умный, резкий человек. Да, мог сдать меня куда надо, головой не кивнув; раздавить букашку – кто я был для него… А вот вытащил, что-то во мне увидел. Я сначала у него курьером бегал, потом шофером ездил, и все он меня учиться заставлял. – Генерал помедлил, потянулся к чашке на столе – такой уютной, в красный горох, – отпил чаю и сказал: – Это жя его и предупредил, Захар, я… Услышал кое-что, когда заменял заболевшего шофера у самого… И не жалею, хотя тогда очень горевал, по Захару-то Миронычу, как по отцу горевал. Зато – доброе имя ему сберег и семье все добро сохранил. Так-то вот. А теперь в его кабинете сижу. Надеюсь скоро с миром отсюда уйти. Молодые подпирают, и правильно делают.
Он переплел пальцы, хрустнул ими, и совсем другим тоном спросил:
– Ты, говорят, копируешь хорошо?
Захар смешался и подумал – вот они, методы ведения допроса… Суховато ответил:
– Неплохо…
– Всё можешь скопировать?
– Практически всё.
– Тогда я тебе случай один расскажу… Во время войны наши замели одного художника – выдающийся был копировальщик, гений, можно сказать. В ходе следствия его спросили – мол, все ли можешь скопировать? Тот тоже: всё, – говорит. Его заставили тридцатку воспроизвести – с помощью металлической пластины. Она до сих пор среди экспонатов музея МВД находится. Гравированная тридцатка, с величайшей точностью исполненная – до волосяных волнистых линий… – Генерал сделал паузу и устало закончил:
