Время ленча в столовой. Приходит дежурная по этажу – помочь маме туда дойти.
– Я не пойду, – говорит она.
– Почему? – спрашиваю я.
– Протест.
– Не думаю, что вам ленч сюда принесут. Дежурная качает головой.
– Раньше приносили, – отвечает мать.
– Это было раньше, – замечаю я.
– Все равно, не думаю, что я много потеряю.
– Я бы не была так уверена, – вставляет дежурная. – Там цыпленок с пастой.
– Черт!
– Что такое?
– Я очень люблю цыпленка с пастой, там еще лимон и брокколи, и я одну девушку с кухни подговорила мне туда бросить оливок и каперсов. И было почти как настоящая еда.
– А я принесла десерт, – говорит Эшли, показывая банку с печеньем. – Домашний.
– Ладно, – говорит мама, – мы пойдем.
Она поднимается и ведет нас за собой, чуть покачиваясь или подпрыгивая на ходу.
– Ты стала очень хорошо ходить, – замечаю я.
– Это все танцы. Когда думаешь о танцах, то можешь ходить. Как больные с инсультом поют, чтобы говорить.
– Фантастика, – замечаю я.
– Я вообще всю жизнь отлично владела телом, – говорит мама. – Только вряд ли твой отец об этом знал.
Когда мы подходим к дверям столовой, она жестом подзывает служителя, как метрдотеля в шикарном ресторане.
– Столик на троих, – приказывает она.
– На любые свободные места, – отвечает он.
– Хочешь холодный зеленый чай или жучиный сок? – спрашивает мама у Эшли.
– Жучиный сок?
– Фруктовый пунш, – говорит мама. – Только он тут сдобрен витамином С и метамуцилом.
– Тогда просто воду. Вода тут без ничего? – спрашивает Эшли.
– Насколько я могу понять, – говорит мама, глядя в глаза Эшли, – я очень рада тебя видеть.
– Ба, я тоже.
– Как дела в колледже?
– Ба, я в пятом классе!
– Главное – не падать духом, – говорит мама.
– А где твой друг? – спрашиваю я, не зная, как назвать его точнее.
– Что значит «где»? Вон, напротив, сидит со своими родственничками. Потому я и не хотела идти на ленч. Ты видишь, как они на нас косятся?
– Не заметил.
– Дебил ты, – говорит она мне.
– Вы рассорились? – спрашиваю я.
– Нет, конечно! – отвечает она возмущенно.
– Так в чем проблема?
– Его родные меня ненавидят, просто игнорируют. Когда мы с ним сидим рядом, они обращаются только к нему, никогда ко мне.
– Да, если так, нехорошо выходит.
– Что значит – «если так»? Я вру, по-твоему? Потому я ничего и не рассказываю, ты все равно не веришь. Не надо было мне за тебя выходить.
– Мам, это я, Гарольд, а не папа.
– Ну, значит, ты такой же, как твой отец.
– Бабушка, а какой был папин отец? И когда он умер? Я его знала?
– Зачем ты меня отвлекаешь всеми этими разговорами о прошлом, когда мне только одно интересно: моего мужчину, живого и настоящего, оттаскивают от меня его неблагодарные стервы?
– Ты не могла бы конкретнее?
– Это его дочери, – отвечает она.
– Мне подойти и попытаться разбить лед? – спрашиваю я.
– Между ним и мной льда нет. Мы еще до того друг друга знали.
– До чего? – спрашивает Эшли.
– Мы в одну школу ходили, – отвечает мама. – Я дружила с его сестрой – прекрасная была женщина, погибла на круизном корабле. Ее выбросили за борт, а там сожрали акулы. Никто так никогда и не узнал, кто это сделал.
– Ее муж? – предполагаю я.
– Она никогда замужем не была.
Когда уносят тарелки, Эшли достает жестянку с печеньем и пытается снять крышку, но нас окружает персонал дома престарелых.
– Здесь нельзя это открывать – приносить сюда еду запрещается.
– Это же не орехи и не семечки, – возражает Эшли.
– Сделано дома и с любовью, – говорит одна из служительниц.
– Да, – отвечает Эшли.
– Все равно нельзя. Здесь со всеми должно быть одинаковое обращение. Нельзя, чтобы пациенты, которых не навестили, огорчались, видя, как вы угощаете маму.
– А если мы поделимся? – спрашивает Эшли.
– Сколько у вас печений? – скептически спрашивает сотрудница.
– Сколько у вас пациентов? – отвечает Эшли вопросом на вопрос.
Сотрудница вместе с другой коллегой считают.
– По списку на ленч – тридцать восемь, и это не считая тех, кто ест у себя в комнатах.
Эшли ставит жестянку и начинает внимательно пересчитывать.
– У меня сорок.
– Ну, раздавай, девочка, – говорит сотрудница.
Эшли идет от стола к столу, от человека к человеку, предлагая печенье. Одни отказываются, другие пытаются взять два, и их приходится останавливать.
– Только по одному, – просит Эшли.
Когда печенья розданы, я уговариваю маму подняться и поздороваться с ее бойфрендом и его родственниками.
– Нет. – Она мотает головой. – Они меня не любят.
– Ладно, подойду представлюсь. Если это человек, к которому ты неравнодушна, он должен быть вежлив.
– Я останусь с бабушкой, – говорит Эшли, а потом шепчет маме: – Они ему не дали взять печенье.
Его родные вежливости не проявляют.
– Я просто хотел поздороваться, – говорю я, протягивая руку.
Принимает ее только мужчина:
– Рад тебя видеть, сынок.
Мы обмениваемся парой фраз, а потом одна из дочерей отводит меня в сторонку.
– Нам это не нравится.
– Почему?
– Потому что ваша мать – местная потаскуха. Она его убедила изменить нашей матери, которая пятьдесят три года ухаживала за ним днем и ночью.
– Я не знал, – говорю я.
– Уж конечно, «не знали». Зато мы хорошо знаем, кто вы такой… Повторяю еще раз: ваша мать нашего отца соблазнила. Такое случается в подобных заведениях – мужчин мало, женщин много.
– Мне кажется, моя мать была знакома с вашим отцом и раньше, – вставляю я.
– Она его и раньше пыталась от мамы увести, – отвечает девица.
– Это еще в школе было! – кричит мама через всю столовую. – Очень хороши эти новые слуховые аппараты. Я в то время не думала, что у них все так серьезно. Вы уж извините, это еще в школе было.
– Если можно спросить, где сейчас ваша мать?
– В «Маунт Синай» – потому-то он здесь и оказался. Они пошли поужинать, она упала, его уронила – он сломал бедро, а она ударилась головой. Все это время она в коме, и мы должны принять решение.
– Я понятия не имел.
– Сделайте мне одолжение – уберите вашу блудливую мамашу от нашего отца подальше.
– Послушайте, – говорю я. – От оскорблений вряд ли будет польза.
– Какой вы умненький-разумненький! – произносит дочь. – В словах «Отвалите от него к трепаной матери!» – что именно вы не расслышали? – орет она.
– Похоже, вас уже все расслышали, – говорит работница столовой, качая головой.
Я извиняюсь и возвращаюсь обратно к маме и Эшли.
– Ты знаешь, что его жена жива?
– Конечно, знаю, – отвечает мать. – Я ее тоже раньше знала – мы играли в пинокль. Он все время про нее рассказывает, пытается дозвониться до больницы. Она – овощ, – говорит мама. – Сестра держит трубку у нее около уха – или говорит, что держит, – и он с ней разговаривает. Вспоминает, что они делали и как жили. Напоминает, куда на медовый месяц ездили. – Она пожимает плечами. – А потом, когда вешает трубку, рыдает и хочет домой. А эти девчонки – они хуже всего. Если подумать, забрали бы они его домой, ухаживали бы за ним, возили бы на жену посмотреть. Эгоистичные стервы, вот они кто, но я этого ему не говорю, я говорю, у них своя жизнь, и она требует очень много времени. – Она встряхивает головой. – Но вот ты – ты же нашел время меня навестить? Вот так это и получается: если у тебя все хорошо, то заехать навестить мать времени нет. Ты, шлемазл, приезжаешь, на тебя можно рассчитывать, но ты жуткий зануда.
– Он хороший, – вступается за меня Эшли.
– Все нормально, – успокаиваю я ее. – У нас всегда были сложные отношения.
– Ба, а хочешь, мы тебя вывезем? Свозим куда-нибудь? – предлагает Эшли.
– Куда, например? – интересуется мама.
– Не знаю. Может, к нам домой поужинать?
Она мотает головой:
– Нет, не надо. Бывала я у вас дома – еда никуда не годится.
– Да ну, – говорит Эшли, ничуть не обескураженная. – Я теперь очень много готовлю; у меня все занятия по естественным наукам идут на тему «Кухня как лаборатория».
– Вы уж лучше приходите опять ко мне, милочка, – говорит мама, встает, посылает нам каждому воздушный поцелуй и уходит из столовой.
Мы с Эшли переглядываемся.
– Да, наша семья не похожа на другие, – говорит Эшли.
– Наши родные все сюрпризы преподносят, – соглашаюсь я.
Мы молча едем домой, ведем собаку на долгую прогулку и обсуждаем, что сделать на ужин.
– Я про пиццу думаю, – говорит Эшли.
– Тут отличное место есть, откуда развозят.
Она мотает головой:
– Сами сделаем.
– Из чего?
– Тесто, соус, сыр.
– Ты и правда любишь готовить, – замечаю я.
– А то, – отвечает она. – Мы с мисс Рини почти каждый вечер ужин готовили.
– Ты не ела с другими?
Она мотает головой:
– Мы готовили ужин и смотрели телевизор. Когда я уроки заканчивала.
